ложись, встать!
Между тем русские прорвали у Ягодины немецкую оборону, с которой провозились несколько дней, и вместе с партизанской армией двадцатого октября освободили Белград. Двадцатая сербская партизанская бригада тем временем приступила к подготовке к боям на Сремском фронте.
Однажды вечером в кубрик к добровольцам вошли два офицера. Оба высокие и стройные, в титовках набекрень, держа подмышкой небрежно, как охотники, короткие немецкие автоматы. У одного, с реденькими парикмахерскими усиками, с пояса кожаной куртки свисал до бедра длинный «маузер»; это был, как они вскоре узнали, знаменитый ветеран и мститель из Чуприн Йова Веселинович Лапотник. Другой, элегантный и красивый, как профессорша, в белом плаще из парашютного шелка, нацепил на перекрещенные ремни щегольский пистолет «шесть-тридцать пять»; этого звали поручик Холера. Оба, как стало известно позже, были старше их всего на десяток лет, но выглядели как отцы.
Тот, в кожаной куртке, обратился к ним:
– Есть тут кто, у кого в семье четники родню порезали? Расстреляли немцы кого-нибудь из ваших?
Отозвались трое.
– Хотите отомстить? – спросил офицер.
– Как? – отозвался один из них.
– Готов расстрелять бандитов?
Парень, похоже, смутился. Покраснел и ответил:
– Так я же записался на фронт воевать.
И тут выступил Холера.
– Никого не хочешь расстрелять? Не желаешь им отомстить? У меня четники отца зарезали. И я мщу им каждый день.
Тот парень – Светик не знал его, вероятно, он был из какого-то села – еще решительнее ответил:
– Так я же не охотник. Лучше уж на фронт.
Спросили и оставшихся двоих. Они повторяли вслед за первым:
– Мы тоже на фронт хотим.
Никто в тот вечер – Светик запомнил это навсегда – не вызвался добровольно расстреливать! Офицер в кожаной куртке презрительно усмехнулся:
– Так вот вы какие добровольцы!
И оба вышли.
Спустя полчаса вошли еще двое.
– Бригада утром, – скомандовали они, – отправляется на фронт. Есть желающие записаться в КНОЮ? Пусть останутся в казарме.
– А что такое КНОЮ?
– Корпус народной обороны. Мы зачищаем территорию от остатков банд.
Светик подумал: это лучше, чем на фронте, где по тебе стреляют. И записался. Его примеру последовали еще с десяток парней из Чуприи.
После они недобрым словом напомнят ему об этом.
Уже вечером третьего дня, после того как их Двадцатая бригада отправилась на фронт, новые кноевцы за Моравой расстреляли человек пятнадцать пленных и арестантов. Только на одном из них была немецкая военная форма; один или два были одеты по гражданке, прочие были простыми крестьянами. Их, кноевцев, также было человек пятнадцать.
Поздней ночью арестантов, связанных проволокой по двое, вывели из тюрьмы рядом с церковью и погнали по улице налево, к месту впадения Раваницы в Мораву. Капитан Йова шел впереди процессии. Конвоиры наблюдали, чтобы никто из колонны не развязался и не попытался сбежать.
Напротив тюремного забора раздавались удары молотков, скрип и прочий разнообразный шум, производимый красноармейскими саперами, приступившими к возведению деревянного моста через Мораву вместо взорванного железного. Стук забиваемых гвоздей не прекращался и ночью.
– Спокойно! Тишина! – тихонько покрикивал Лапотник, время от времени посвечивая на связанных электрическим фонариком. – Чтобы ни звука! А ну, банда, опустить головы!
Они оставили за собой хаос ночной стройки и, перейдя по мосту Раваницу у ее устья рядом с казармой, вошли в огромную тополиную рощу на Аде. Оттуда свернули влево, к Мораве, к большой песчаной отмели, оставшейся после изменившей русло Моравы. На месте, которое в народе называли Песками, оказались две глубокие только что выкопанные ямы.
И тут в колонне начались крики о помощи:
– Не надо, братья! За что, братья?
Йова вытащил из деревянной кобуры свой длинный пистолет.
– Молчать, мать вашу палаческую! Чтоб я вас не слышал!
Многие замолчали. Но один из них, пожилой крестьянин, не мог остановиться.
– Господин капитан, – кричал он, – что вам от нас надо? Мы все сербы! Я не палач! Братья сербы, не убивайте сербов! У меня дети старше, чем вы! Мои сыновья с партизанами на фронте!
Йова походя, не целясь, выстрелил из своего пистолета ему прямо в рот. Мужчина взмахнул свободной рукой. (Светику показалось, что у того на затылке расцвел красный цветок.) И закашлялся так, будто подавился, и рухнул под ноги своему связанному напарнику. Тот, молодой крестьянин, упал на него и в панике закричал:
– Эй! Как мне с него слезть? Уберите его от меня!
Веселинович, нагнувшись над ним, посветил ему в лицо фонариком.
– Что? – спросил тихо, доверительным тоном.
– Не видишь, что ли? – ответил тот испуганно. – Уберите его из-под меня!
Йова направил на него пистолет и с расстояния в полметра выстрелил в грудь. Парень скорчился и задергался на умирающем напарнике. Оба они тряслись, толкались и елозили ногами по гальке.
Лапотник тут же отвернулся от них, пряча в кобуру дымящийся ствол.
– Вы двое! – крикнул связанной паре. – Прыгайте! – и указал им на яму. – Ты! И ты!
Новая пара в панике соскочила. Светик обратил внимание, что остальные больше не кричали и не звали на помощь. Прижимались друг к другу головами, послушно исполняя команды, словно желая задобрить командира.
Капитан подал знак Холере. Поручик в шелковом плаще уже был готов. На ходу передернул затвор автомата и с ходу срезал пару очередью. Оба скатились в яму.
Теперь Йова обратился к добровольцам:
– А теперь вы.
Петрониевич понял, что офицеры показали им, что надо делать. Они разбежались, чтобы распределить оставшихся по ямам – все не могли поместиться в одной.
– Прыгай! – начали кричать они. – Полезай! Тихо! Голову вниз, бандюга!
Потом наскоро распределились вдоль ям. И сразу же сверху – а отдал ли кто-нибудь приказ? – принялись палить из винтовок.
После первых выстрелов большинство попадали вниз. Но кое-кто, прикрыв головы связанными руками, остался стоять. Выбранный Светиком точно так же остался стоять, только у него от выстрелов как-то странно отлетела рука, которую он с воплями попытался схватить другой. Но тут раздался второй залп, и человек рухнул в яму вместе с прочими.
Той ночью Тоза Боза впервые выступил в своей роли, в которой потом и закрепится. Он шагал от одного к другому, и если кто-то еще шевелился, стрелял в голову. Своего короткоствола у него еще не было, и товарищ Йова одолжил ему «маузер». И уже наутро командир выдал ему личный пистолет, который он через две недели станет называть не «вальтером», а с нежностью – моей соточкой. Это означало, что из него он добил первую сотню.
Как только все было закончено, им указали на сваленную в нескольких метрах кучу лопат и мотыг. С их помощью они на скорую руку засыпали галькой расстрелянных.
Холмики получились большими и довольно высокими. Но все знали, что они вскоре осядут от дождей и ветра.
После того, как на рассвете они вернулись в дом, конфискованный у шваба Йозефа Шпета на улице Царя Лазара и отданный им под казарму, Йова Лапотник прочитал им краткую лекцию о проделанной работе. Той ночью он остался ими недоволен.
– У вас всегда будут заранее подготовленные ямы, – сказал он, – и вы не должны сами копать их. И каждый раз перед расстрелом следует раздевать их, вплоть до трусов. Нынешней ночью мы не сделали этого, потому что вы новички. А это ошибка – их когда-нибудь смогут опознать по одежде. Их тряпки с места расстрела относят в отведенное место для сожжения. Ими ни в коем случае нельзя пользоваться, только в исключительных случаях – военной формой.
– И что еще пошло не так? Мы стреляем с расстояния в три метра. И как же тогда может случиться, как нынешней ночью, что после вашего залпа кое-кто остался стоять на ногах? Куда же вы целились? Разве так сводят счеты с бандитами? Вы должны понимать друг друга с полуслова. Каждый должен выбрать своего и дать знать об этом товарищу. Тут не должно быть путаницы. А если на кого-то придется двое или трое, то надо ускорить темп стрельбы. Наверное, вам показали, что такое темп стрельбы. Стреляешь в мишень так, будто ты лежишь, а на тебя прет строй пехотинцев. Они, собственно, и есть противник, наступающий на тебя. Стрелять надо быстро и точно.
– И не смотри на него. Незачем тебе запоминать его. В лицо не смотри, целься в грудь или в ноги, чтобы он упал. Не думай над тем, почему ты в него стреляешь. Он – твоя мишень, не переживай, он заслужил смерть и заплатил, так что нечего о нем думать. Туда ему и дорога.
Той ночью, заметил Светик Петрониевич, почти никто не спал, а кто-то тайком блевал в саду. В тот, первый, раз он был среди них.
Сколько раз они выполняли подобные задания на Мораве? Может, десять, а может, и пятнадцать раз. Светик не подсчитывал ночные вылазки, но и не блевал более.
Песком на Аде воспользовались еще несколько раз. Уже в ближайшие дни все это пространство обнесли колючей проволокой, а на импровизированные проволочные ворота повесили табличку, на которой неловкой рукой было выведено: «Внимание, мины! Проход запрещен!».
Перед воротами поставили сторожевую будку; часовых, похоже, присылали из казарм. Светик заметил, что перед их появлением пост не выставляли.
Русские дней через двадцать достроили мост, и тут же было найдено местечко получше, у бруствера на другом берегу Моравы. Они переходили через реку, пересекали Цариградский шлях неподалеку от взорванного железного моста, и за мрачным домом виноторговца Динка выходили к брустверу, где до войны артиллерийские офицеры тренировались в стрельбе из короткоствольного оружия. Здесь тоже было полно гальки, легко было копать ямы.
Тут работали точно так же, как и на Песках. Одежду расстрелянных увязывали и относили в тюрьму, где той же ночью сжигали на тюремной помойке. По смраду горящего тряпья знающие люди догадывались, что прошедшей ночью бруствер опять был задействован.