Нервничающий Тоза не успокаивался.
– Всех сельских собак разбудила! Убью ее, как только из села выедем!
Светик пытался успокоить его:
– Отстанет она. Не выдержит.
Однако вместо того, чтобы успокоиться, собака принялась выть, как только они миновали село. Теперь, видимо, она убедилась, что ее хозяин сидит в телеге, и, не отставая от нее, подпрыгивала и протяжно выла. Иногда она приседала на задние ноги, прижимала уши к грязно-белой голове и испускала не столько громкий, сколько протяжный вой.
Сопровождающие били ее кнутом, иногда им удавалось пнуть ее, и тогда она на минутку скрывалась в темноте, чтобы тут же опять появиться и испустить тонкий, жалобный, протяжный стон.
Теперь уже и Светику показалось, что собака задумала что-то нехорошее. Он, понимая, что это глупо, подумал, что стоит им появиться в Ягодине, как она помчится по улицам и переулкам, лаем оповещая всех, куда везут ее хозяина. И народ бросится за ними спасать арестантов.
– Нет, это невыносимо, – сказал он.
– Это точно, – подтвердил Тоза. И вынул из кобуры «маузер».
– Не надо! – крикнул Светик.
Но его товарищ, уложив ствол на левый локоть, прицелился, и выстрел грянул. Их рыжуха подскочила, и одновременно собака, бегущая у канавы, взвизгнула. Подстреленная, она рухнула на землю, потом вскочила и, завывая и взлаивая, исчезла в темноте полей.
Тут случилось то, что Петрониевич за десятилетия так и не смог понять. Внезапно в телеге поп поднялся на ноги.
– Что вы творите, нехристи! – заскрежетал он неприятным голосом. – Бога не боитесь, людей ненавидите! – Придерживаясь скованными руками, перебрался к задней грядке. – Не станет вам легче, если всех перестреляете! – Он обращался к Тозе, который опять начал бешено ругаться: – Бог тебя проклянет! Мало тебе моей смерти, так и ее убил! – И стал креститься скованными руками. – Семя твое проклято будет! Бог тебя накажет!
Семя твое проклянет! И памяти о тебе у людей не останется, проклятый!
Светик совсем растерялся. Он не мог понять, что творится вокруг него. Жалобный вой раненой собаки удалялся в сумрачном тумане, становясь все тише. А люди в телеге повставали на ноги. Или это ему показалось? Он крикнул:
– Заткнись, поп! Умолкни!
Тот между тем не останавливался. Бородатое лицо покраснело от злости, стало мокрым.
– Мало тебе, – беспрерывно крестясь, кричал он, – моей головы, так еще и ее требуешь! Чем тебе несчастная скотинка мешает, нехристь! Ну что, теперь доволен, разрази тебя гром!
Светик схватил винтовку и тоже поднялся в двуколке.
– Так это твоя была? Мы ведь спрашивали, чья она! Иди, забери ее! Иди, подбери!
Поп обернулся к полю. Попытался понять, где именно скрылась собака.
– Беги, поп! – крикнул ему Русский. – Беги!
Тот спрыгнул в борозду.
– Беги! – крикнул Светик. – Принеси ее! Скорее!
Погружу ее к ним в телегу, подумал он, пусть будет с ними! И пусть смердит до самой Ягодины!
Связанный поп побежал, полы рясы путались меж ног. Похоже, что он сейчас споткнется.
Но Петрониевич неожиданно вскинул винтовку и прижал приклад к плечу. Что же это я делаю, подумал он, прицеливаясь. И сам себе ответил – может сбежать. И тут же выстрелил.
В темноте ему показалось, что из рясы посреди спины вылетело облачко пыли. Человек в поле упал ничком, совсем как споткнувшийся ребенок.
Упал, подумал Петрониевич, припомнив что-то давно читанное, как капля дождя.
Тут ударили винтовки в телеге.
Что там творится, удивился он. И тут же увидел, как два охранника, повернувшись лицом к арестантам, начали стрелять по ним, а лошади за их спинами принялись испуганно дергаться.
Они с Бозой выскочили из двуколки и побежали, передергивая затворы винтовок. И секунду спустя тоже принялись стрелять вместе с теми двумя, а расплывчатые фигуры перед ними мотались, как кусты под сильным ветром.
Остановились они только когда опустели обоймы. Пока они перезаряжали винтовки, Светик заметил, что в телеге уже никто не шевелится.
– Хватит! – глухо приказал он. – Прекратить огонь! Не стрелять!
Дымящиеся стволы опустились к земле.
– Что случилось? – спросил он взволнованно; сердце в груди трепетало как у цыпленка.
– Они встали, – объяснил солдат, – и бросились на нас. Напасть хотели.
– А у тебя что, приклада нет? – спросил Петрониевич, пригрозив кулаком. – Обязательно стрелять надо?
– Так ведь, мать твою, испугались мы, – ответил сокрушенно солдат.
Светик снял с головы фуражку и утер мокрое лицо.
– Успокойте лошадей, – приказал он.
Пока конвоиры занимались конями – пока «Стоять! Тпру!» раздавалось в холодном воздухе, – он огляделся. Никого, к счастью, вокруг не было.
Петрониевич отважно шагнул в поле, на котором торчали сухие кукурузные стебли.
– Давай сюда! – махнул рукой. – Нас тут не заметят! Подберите попа!
Оба солдата подвели телегу, сняли заднюю грядку и взвалили тело попа на телегу.
Но дерганый Тоза остался на дороге рядом с рыжухой. Светик уже нашел в борозде собаку – она лежала на боку с окровавленной грудью и, похоже, уже не дышала – и побежал к двуколке. Попутно заметил, что ноги попа в каких-то башмаках свисают с телеги.
– Ты, собачник! – злобно прошипел он на товарища. – Чего ждешь? Гони лошадь сюда. И подбери собаку! Твоих рук дело!
Обернулся и направился дальше.
– Стой! – крикнул ему вослед Боза. – Русский! Мать твою, не прощу тебе этого!
Петрониевич опять подошел к нему.
– А я тебе, – ответил тихо, – и твою мать, и отца уделаю, если кому хоть слово скажешь! Ты во всем виноват! Так что прикуси язык! Понял?
Тоза слегка изменился в лице и пробормотал:
– Добро, смолчу.
Метрах в ста от дороги Светик остановился у плетня. Рядом с ним лежали оставшиеся после боев обломки небольшой противотанковой пушки, скорее всего немецкой. Он посветил вокруг фонариком и подозвал подчиненных.
Они выгрузили еще теплые трупы, он снял с них наручники. И бросил в телегу.
– Копайте здесь, – сказал он солдатам, – вдоль плетня. К счастью, к передку телеги на всякий случай были привязаны две лопаты. – А ты, Тоза, снимай с них одежду.
В ту ночь они закопали пять голых тел в яму, вырытую в мягкой земле вдоль ивового плетня, в одну линейку, так, чтобы могилы не заходили на пашню. Петрониевич счел, что замаскировали их хорошо. Даже если их и обнаружат, то сочтут за трупы немецких солдат. Собаку зарыли вместе с ними.
Обувь расстрелянных разбросали по полям, одежду завязали в поповскую рясу.
Когда перепачканные телега и двуколка выбрались на Цариградский шлях, занялась заря. Он приказал солдатам держать язык за зубами и никому не рассказывать о происшедшем.
– Я сам доложу капитану Йове. А вы всех с вопросами отправляйте ко мне, – добавил он.
И они, немилосердно настегивая лошадей, погнали их рысью.
Мутным осенним утром неподалеку от русского моста они напоили в Мораве усталых животных и с помощью какого-то ведра, которым немцы на всякий случай снабдили свою повозку, отмыли ее от крови. В узел со снятой одеждой засунули несколько больших камней и забросили его в реку.
Как только они передали солдатам телегу и двуколку, Светик отыскал в ОЗНА капитана Йову Веселиновича, который отдал ему приказ доставить арестантов. Но тот с раннего утра отправился куда-то на землю; перепуганный подчиненный знал, что тот отправился арестовывать кого-нибудь или расстреливать. А под такую кару он запросто мог подвести и своих подчиненных.
До заката, пока его бойцы после напряженной ночи отдыхали в доме Йозефа Шпета, Петрониевич еще терпел. Раздумывал, что следует сказать своему строгому начальнику и как оправдаться перед ним.
Вечером он нашел его, потного и усталого, только что подкрепившегося стаканчиком ракии.
– Доставил? – спросил его капитан.
Светик помотал головой.
– Нет.
– А что случилось?
– Они пытались сбежать.
Йова посерьезнел.
– Надеюсь, не вышло?
– Нет.
– Ты их перестрелял?
Петрониевич виновато кивнул головой. У Веселиновича отлегло от сердца.
– Так это же хорошо. Как они сумели? Ты что, не связал их?
– В наручниках были, – ответил Светик. – Но солдатики неопытные, они со спины на них напали. Одного так прижали, что едва винтовку не отобрали. Да только мы с Тозой подбежали.
– И всех пятерых ликвиднули? Никто не сбежал?
– Всех до единого.
Йова Веселинович спросил деловито:
– Хорошо их прикопали? Раздели хотя бы?
– Да, закопали вдоль плетня, а шмотки бросили в Мораву.
Капитан призадумался. Потом махнул рукой.
– Да и черт с ними, – и опять задумался, предварительно глотнув из рюмки. – Так и напиши в рапорте. Совсем коротко. «Ликвидированы при попытке к бегству». И фамилии перечисли. А я сообщу в Ягодину.
Светик тем же вечером сочинил рапорт. Указал место, где все это произошло, поставил дату и подписался полным именем и фамилией.
Сейчас, приобретя опыт в юриспруденции, он понимал, что тем самым взял на себя вину за убийство пятерых человек, и вполне возможно, что рапорт его все еще где-то хранится. И может однажды выплыть из небытия.
Все последовавшие дни Светик был настолько растерян, что почти ничего не чувствовал. Было ему ни до работы, ни до Мирьяны, о Милесе и подумать не мог, даже перестал выяснять, не ведется ли за ним слежка. И даже подумал: а не стала ли угасать моя жизнь? Неужели это именно так выглядит?
Однажды поздно ночью, часа в три, он возвращался домой. Вокруг бушевала весна, аромат павлонии валялся на тротуаре как ленивый пес летним полднем. А он как пьяный старался попасть ключом в скважину парадных дверей своего дома в Добрачиной улице. И тут услышал, что за его спиной что-то происходит.
Фонари горели, но их свет затеняли кроны деревьев, так что под ними царил полумрак. Видимость была не очень хорошая.