На противоположном тротуаре покачивались два человека. Он не знал их, хотя женщина почему-то показалась ему знакомой, но никак не мог толком рассмотреть ее. До него донеслись голоса, и он стал вслушиваться. Теперь уже было видно, что мужчина держит женщину за руку, а та пытается высвободить ее, он же старается перекрыть ей путь к отходу.
– Не надо! – негромко вскрикивала женщина средних лет, высокая и, кажется, симпатичная. В голосе чувствовался испуг.
– Не надо! – повторяла она в полголоса. – Не надо! Не хочу!
Мужчина не отпускал ее руку, крепко сжимая запястье.
– Да подожди ты! – бормотал он. Наверное, боялся, что их услышат. – Не надо так! Давай! Пошли ко мне!
Но она продолжала вырываться, дергаться из стороны в сторону. Свободной рукой хваталась за голову.
– Не хо-чу! – отчетливо произносила она. – Ос-тавь ме-ня! Не могу! Не хо-чу! Не могу!
В голосе все отчетливее ощущалась паника и отчаяние. Светику даже показалось, что она в любой момент может рухнуть на тротуар, закрыв голову руками: пусть будет что будет, но только бы не видеть этого!
– Не-е-ет! – протяжно простонала она. – Ну не-е-ет! Не хо-чу-у! Не-е-ет! Убирайся! – свободной рукой она отмахивалась от мужчины. – Не хо-чу-у-у!
Он же непрерывно подпрыгивал перед ней.
– Погоди! – призывал ее опомниться. – Не надо так! Прошу тебя! Я про-о-ошу тебя! – И он тоже вроде бы начал плакать. – Пошли! Я же прошу тебя!
Но она никак не соглашалась и чуть ли не сгибалась пополам от отчаяния. (Светику почему-то показалось, что она вся в черном.)
– Не-е-ет! Не-е-ет! Не хочу! Пусти меня! Не хочу!
– Не надо так! – умолял мужчина. – Я твой! Ты моя! Не надо, умоляю тебя!
– Нет! – отвечала она. – Нет! Ни за что! Я не твоя! Ты не мой! Не хочу!
И продолжила вырываться. И вот, сопротивляясь и мотаясь, они потихоньку спускались по улице. Пересекли пустынную Братьев Юговичей и исчезли в сумерках.
Светик в панике стоял у своей парадной. Что это я видел? Кто эти люди? Неужели это была Гордана, только много моложе? Чего они хотели друг от друга? Надо ли было помочь женщине?
Не найдя ответа, он отпер парадную дверь и понуро вошел в свой дом.
Последовавшие два-три дня Светик Петрониевич даже не пытался отыскать Миру, и эти дни протекали для него все так же неотчетливо. И тогда он опять встретил свое женское ночное видение – на этот раз в полдень, на углу Еврейской и Душановой улиц.
Женщина несла, видимо с Байлонова рынка, сумку, полную весенней зелени. Она показалась ему ниже и худее, да и постарше, чем на ночной Добрачиной улице. Он даже усомнился в том, что именно ее видел позапрошлой ночью.
– Простите, – неожиданно произнес он и протянул руку к ее сумке, – я могу вам помочь?
Она испуганно вздрогнула и прижала сумку к себе.
– Ой! Что вам надо?
– Хотел помочь вам, – повторил Светик.
– Спасибо, не надо, – ответила женщина. – Я сама.
– Но ведь вы Гордана. Из Чуприн. И я хочу помочь вам.
Она холодно ответила:
– Нет, я не Гордана, хотя и из Чуприн. И не нуждаюсь в помощи.
И почти побежала прочь от него. Он поспешил вдогонку.
– Разве вы не Гордана? Я вас знаю! И видел вас позапрошлой ночью, часа в три, на Добрачиной улице. Какой-то мужчина приставал к вам. И вы отбивались от него.
Она бросила ему через плечо:
– Я тоже знаю вас. Но я не Гордана. И вы не могли видеть меня позапрошлой ночью. Я в такое время не выхожу из дома.
– Так все-таки вы не Гордана?
– Я Десанка, – промолвила она, – сестра Горданы.
И опять попыталась увильнуть от него.
– Сестра Горданы! – воскликнул он, поспешая за ней. – Остановись же! Младшая сестра Горданы! Поэтому так похожа. Позволь, я помогу тебе.
– Я сказала, в помощи не нуждаюсь.
– Но ведь ты знаешь меня. Остановись, поговорим немного. Расскажи мне про сестру. Скажи, что ты обо мне знаешь.
Десанка остановилась и сердито посмотрела ему в глаза.
– Что сказать о тебе? Ты тот самый удбовец, которого все ненавидели.
Светик от удивления выронил портфель на тротуар, услышал, как в нем что-то стукнуло, и схватился за голову.
– Но почему, – в отчаянии выкрикнул он, – почему все ненавидели меня? Что я им сделал такого?
Она холодно ответила:
– Ты свои делишки знаешь.
Он процедил сквозь зубы:
– И что же я делал?
Женщина пожала плечами.
– Убивал. Вот что ты делал.
Светик почти застонал.
– О, боже мой! – Он не мог найти слов. – Но откуда ты это знаешь? Ты ведь намного моложе. И ничего такого не видела.
– Слышала о тебе, – ответила она. – Если хочешь знать, Гордана мне о тебе рассказала.
Он даже не попытался оправдаться.
– И она презирала меня именно за это?
Было похоже, что Десанка удивилась, словно не ожидала такого важного признания.
– Разве ты можешь представить, как мы жили? Отец после плена остался в Германии, а когда услышал, что творится у нас, побоялся вернуться. Мама сразу после освобождения от немцев умерла. И остались мы втроем, еще младший брат, практически на улице. У нас даже хлеба не было. Жили за счет соседей и папиных посылок. Поэтому и пришлось ей так рано выйти замуж. Чтобы спасти нас.
Он припоминал, что у Горданы, совсем еще девчонки, были маленькие сестра и брат, но никогда не думал о них. И почти их не помнил. И вот эта женщина в годах когда-то была сопливой девчонкой, сестрой Горданы, а он видел ее всего пару раз в жизни.
– И поэтому она презирала меня?
– Не знаю, именно ли тебя она ненавидела. Просто так она о всех вас рассказывала.
– И где же она сейчас? – спросил он.
Женщина растерянно ответила:
– Так ведь умерла же, – и добавила, немного помолчав: – Уже десять лет как. У нее рак мозга был.
– Боже мой! – опять воскликнул Светик; ему страстно хотелось укусить свой кулак. – Боже мой! Я так любил ее, безответно, целых двадцать лет. И подумать не мог о другой женщине. Страдал как пес на цепи.
– Боже мой! – вздохнула и она.
Светику нечего было больше сказать.
– Будь она жива, я бы сказал ей, что сам себя ненавижу за то же, за что она меня презирает.
Десанка со своей сумкой ушла.
– Не знаю, – сказала, обернувшись на прощанье, – можно ли это простить.
Светик, которого била лихорадка, смотрел ей вослед и не мог понять, то ли от боли колотит его, то ли от только что начавшегося холодного весеннего дождичка.
Начался прекрасный весенний день четвертого мая тысяча девятьсот восьмидесятого года.
Где-то далеко, в каком-то госпитале Любляны умирал человек, в партии которого три с половиной десятка лет состоял Светик Петрониевич, которому он с юных лет служил как преданный пес, ради которого он убивал и по этой причине мучился все прошедшие годы. Но в это утро Светику было не до него. Пусть он там умирает, думал он, я это сумею сделать и здесь.
Он стоял в ванной в одной пижаме и разглядывал себя в зеркале. Похудевший на десяток килограммов, сам себе казался изможденным старцем. Одежда висела на нем. Он чувствовал, что не чист, но никак не мог решиться встать под душ. Мира почему-то назначила ему сегодня свидание, и потому следовало побриться. Но не было никакого желания делать это. Опять, что ли, отправиться в Липовичкий лес? Не очень-то и хотелось. Впрочем, все в этом мире осточертело ему.
И тогда он громко произнес:
– Может, это последний день в моей жизни.
И начал снимать пижаму.
С Милесой он почти не виделся, вот и сейчас, пока ее не было дома, он спокойно принял душ и оделся. Потом отправился на кухню, где принялся искать свой «парабеллум». Нашел его в шкафчике среди кухонных тряпок и положил в портфель вместе с адвокатскими бумагами.
В полдень встретился с Мирой.
Едва они уселись в кафе за столик и дождались, когда им принесут кофе, девушка сказала ему:
– Ты, наверное, догадываешься, зачем я тебя позвала? Ты сам видишь, что более так продолжаться не может.
Он кивнул головой и устало спросил:
– И, как ты думаешь, что будет дальше?
Она решительно взмахнула рукой.
– Никак не будет. Ты и сам знаешь.
– Не знаю, – ответил он. – Пожалуйста, объяснись.
Девушка опять нервно взмахнула рукой.
– Ну не могу я. Не могу больше. Хватит с меня.
Светик чувствовал, что смотрит на нее с мольбой, и это унижало его.
– И не спрашиваешь, что будет со мной?
Она сердито ответила:
– То же, что и до нашего знакомства. Ты ведь и до меня жил? Жил. И еще как долго. Продолжай в том же духе.
– А если я, – опять с мольбой в голосе произнес он, – больше не могу так? Ты обо мне не подумала?
Мира стиснула побелевшие губы.
– Я не могу думать о тебе, потому что вынуждена думать о себе. Понимаешь?
Он покачал головой.
– Пока не понимаю.
– Да не могу я, – почти в голос крикнула она, – не могу шиться с взрослым женатым мужиком, да к тому же влюбленным! Я ведь предупреждала тебя – не влюбляться! Не так ли?
Светик безвольно подтвердил кивком.
– И что? Послушался меня? А я так больше не могу! Я заплатила тебе за защиту Андрея всем, чем могла, и хватит! Получил свое?
Он печально улыбнулся.
– Зачем же так грубо?
– Приходится, – ответила она, – если ты иначе не понимаешь. Неужели ты не понял, когда я тебе объясняла? Я хочу жить, а не влюбляться и умирать от любви. И не хочу, чтобы из-за меня убивались другие. Если кто хочет руки на себя наложить, пусть это делает за свой счет.
Она смотрела на него влажными зелеными глазами.
– Мне очень жаль, что приходится вот так! Пожалуйста, пойми меня! Я не из тех женщин, в которых влюбляются. Иначе не могу! Я намного хуже, чем ты обо мне думаешь. И не могу влюбляться в других. Хочу быть свободной. Жаль, что ты не понял меня.
Она взяла со стола свои вещички.
– Надеюсь, еще встретимся в менее драматичной обстановке.