Теперь уже целых четыре человека, сцепившись, катались по полу.
Сеньор Хуан Лопес придавил ногой мнимого Лукаса, не давая ему подняться.
— Гардунья! На помощь! Я коррехидор! — вскричал наконец дон Эухенио, чувствуя, что нога алькальда, обутая в сапог из бычьей кожи, вот-вот раздавит его.
— Да ведь это и впрямь коррехидор! — молвил сеньор Хуан Лопес, преисполнившись ужаса.
— Коррехидор! — хором повторили все.
Четверо катавшихся по земле мигом вскочили на ноги.
— Всех в тюрьму! — рявкнул дон Эухенио де Суньига. — Всех на виселицу!
— Сеньор… — заговорил Хуан Лопес, опускаясь на колени. — Простите, ваша милость, что мы с вами так обошлись! Но как узнать вашу милость в таком простом одеянии?
— Болван! — взревел коррехидор. — Что-то я должен был надеть?! Разве ты не знаешь, что всю мою одежду похитили? Разве ты не знаешь, что шайка разбойников под предводительством Лукаса…
— Ложь! — вскричала наваррка.
— Послушайте, сенья Фраскита, — обратился к ней Гардунья, отзывая ее в сторону. — С позволения сеньора коррехидора и всех присутствующих… Если вы не уладите дело, он всех нас повесит, начиная с Лукаса!..
— Но в чем дело? — спросила сенья Фраскита.
— А в том, что дядюшка Лукас расхаживает сейчас по городу в костюме коррехидора… И бог его знает, не доведет ли его этот наряд до самой спальни коррехидоровой супруги!
И тут в нескольких словах альгвасил рассказал ей все, что нам уже известно.
— Иисусе! — воскликнула мельничиха. — Значит, мой муж думает, что я обесчещена! Значит, он пошел в город отомстить мне!.. Едемте, едемте в город и там, как хотите, оправдайте меня в глазах Лукаса!
— Едемте в город! Я не могу допустить, чтобы этот человек выкладывал моей жене весь вздор, который он вбил себе в голову, — заявил коррехидор, бросаясь к одной из оседланных ослиц. — Помогите мне сесть, алькальд.
— Ну что ж, в город так в город, — молвил Гардунья. — Но только, дай бог, сеньор коррехидор, чтобы дядюшка Лукас, напяливший вашу одежду, удовлетворился одним разговором с вашей супругой!
— Что ты мелешь? — зарычал дон Эухенио де Суньига. — Ты думаешь, этот мерзавец способен…
— На все! — ответила сенья Фраскита.
Глава XXVIII«Пресвятая богородица, спаси нас! Половина первого, все спокойно»
Так возглашали на улицах города — те, разумеется, кому это полагалось, — когда мельничиха и коррехидор, оба на ослицах, сеньор Хуан Лопес на муле и альгвасилы пешкам достигли дверей коррехимьенто.
Двери были заперты.
Можно было подумать, что для правителей, так же как и для управляемых, на сегодня все уже закончилось.
«Скверно!» — подумал Гардунья и несколько раз ударил тяжелым молотком в дверь.
Прошло довольно много времени, но никто не открывал, никто не откликался.
Сенья Фраскита была желтее воска.
Коррехидор успел за это время обгрызть себе все ногти на руках.
Все молчали.
«Бух! Бух! Бух!» — сыпались удары в дверь коррехимьенто; колотили поочередно оба альгвасил а и сеньор Хуан Лопес… И все напрасно! Никто не отвечал! Никто не отворял! Никто не пошевельнулся!
Слышно было лишь, как во дворе со звоном рассыпались струи фонтана.
Каждая минута казалась вечностью.
Наконец, около часу ночи, на втором этаже приоткрылось окошечко, и женский голос спросил:
— Кто там?
— Это голос кормилицы… — прошептал Гардунья.
— Я! — ответил дон Эухенио де Суньига. — Откройте!
Полная тишина.
— А кто это «я»? — отозвалась наконец мамка.
— Разве ты меня не узнаешь? Это я, хозяин!.. Коррехидор!..
Снова молчание.
— Идите себе с богом! — сказала добрая женщина. — Мой хозяин целый час как воротился и лег почивать. Ложитесь и вы. Проспитесь, хмель-то, глядишь, и выйдет вон из головы.
И окошко со стуком захлопнулось.
Сенья Фраскита закрыла лицо руками.
— Мамка! — завопил, выйдя из себя, коррехидор. — Ты разве не слышишь, что я приказываю тебе отворить? Ты разве не слышишь, что это я? Хочешь, чтоб и тебя повесили?
Окошко снова отворилось.
— Да что ж это такое?.. — сказала кормилица. — Кто это так буянит?
— Это я, коррехидор!
— Полно молоть вздор! Я же сказала, что еще двенадцати не было, а уж сеньор коррехидор воротился домой… Я своими собственными глазами видела, как он заперся на половине у госпожи! Шутки вы со мной шутите, что ли?.. Ладно, обождите!.. Сейчас я вам покажу!..
Тут дверь распахнулась, и целая орава слуг и прихлебателей, вооруженных палками, набросилась на стоявших у входа.
— А ну-ка! Где он — тот, кто выдает себя за коррехидора? — в бешенстве кричали они. — Где этот буян? Где этот пьяница?
И пошла такая кутерьма, что никто ничего не мог разобрать, ибо улица была погружена во тьму; однако немало палочных ударов пришлось на долю коррехидора, Гардуньи, сеньора Хуана Лопеса и Тоньюэло.
Это были уже вторые побои, которые дону Эухенио де Суньига довелось принять за время его ночных похождений, не считая купанья у мельницы.
Сенья Фраскита, стоявшая в стороне от этой свалки, первый раз в жизни плакала…
— Лукас! Лукас! — шептала она. — И ты мог усомниться во мне! И ты мог обнимать другую! Ах, горю нашему помочь нельзя!
Глава XXIXPost nubila… Diana[26]
— Что за шум? — внезапно произнес спокойный и приятный голос, торжественно прозвучавший рад этим ревом и гамом.
Все подняли головы и увидели, что на балконе стоит женщина, одетая с головы до ног в черное.
— Госпожа! — воскликнули слуги и бросили орудовать палками.
— Моя жена! — прошамкал дон Эухенио.
— Пропустите их. Сеньор коррехидор разрешает, — прибавила сеньора.
Слуги расступились, и сеньор Суньига и его спутники вошли в переднюю, а затем стали подниматься по лестнице. Ни один преступник не подымался на эшафот таким неверным шагом и с таким искаженным от страха лицом, как шел коррехидор по ступенькам лестницы собственного дома. Однако мало-помалу мысль о бесчестии, нанесенном его имени, властно вытеснила мысли о досадных злоключениях, в которых он сам был повинен, и о том смешном положении, в котором очутился.
«Прежде всего, — размышлял он, — я Суньига-и-Понсе де Леон!.. Горе тем, кто об этом забыл! Горе моей супруге, если она бросила тень на мое имя!»
Глава XXXЗнатная сеньора
Коррехидорша приняла своего супруга и всю его деревенскую свиту в главном зале коррехимьенто.
Она стояла в зале одна, устремив взгляд на дверь.
Это была очень важная дама, еще довольно молодая, отличавшаяся той кроткой и вместе с тем строгой красотой, в которой более христианского, нежели языческого. Одета она была благородно и просто, по требованию моды того времени. На ней было короткое, облегающее фигуру платье из тонкой черной шерсти с пышными буфами; белая, с желтоватым оттенком, косынка шелкового кружева была накинута на ее великолепные плечи; длинные митенки из черного тюля закрывали большую часть ее мраморных рук. Она величественно обмахивалась огромным веером, привезенным с Филиппинских островов, а в другой руке держала кружевной платочек, все четыре уголка которого свешивались столь симметрично, что их можно было сравнить только с образцовым поведением самой хозяйки.
В этой красивой женщине было нечто от королевы и много от аббатисы, и потому весь ее облик внушал окружающим благоговение и вместе с тем страх. К тому же ее костюм, необычайно парадный для столь позднего часа, ее горделивая осанка, яркое освещение в зале — все свидетельствовало о том, что супруга коррехидора вознамерилась придать этой сцене некую театральность, особую торжественность, которая составила бы контраст с низкими и грубыми проделками мужа.
Заметим, наконец, что сеньору звали донья Мерседес Каррильо де Альборнос-и-Эспиноса де лос Монтерос и происходила она по прямой линии от славных завоевателей этого города. Родные по соображениям светского тщеславия принудили ее связать себя узами брака со старым и богатым коррехидором, и она, мечтавшая уйти в монастырь, ибо природная склонность влекла ее к затворничеству, решилась на это самопожертвование.
Ко времени описываемых событий у нее уже было два отпрыска от резвого мадридца; поговаривали, что ожидается и третий…
Однако обратимся к нашему рассказу.
Глава XXXIМера за меру
— Мерседес! — вскричал коррехидор, явясь пред очи своей супруги. — Я немедленно должен знать…
— А, дядюшка Лукас! Вы здесь? — перебила его коррехидорша. — Что-нибудь случилось на мельнице?
— Сеньора! Мне не до шуток! — ответил рассвирепевший коррехидор. — Прежде чем давать вам объяснения, я должен знать, что сталось с моей честью…
— Это уж не моя забота! Разве вы мне поручили ее хранить?
— Да, сеньора… Вам! — ответил дон Эухенио. — Жены всегда оберегают честь своих мужей!
— В таком случае, дорогой Лукас, спрашивайте об этом свою жену… Тем более, что она здесь.
Из груди сеньи Фраскиты, стоявшей в дверях, вырвался стон.
— Войдите, сеньора, и садитесь, — прибавила супруга коррехидора, с царственным величием обращаясь к мельничихе, а сама направляясь к софе.
Благородная наваррка сразу же оценила все великодушие этой оскорбленной супруги — оскорбленной, быть может, вдвойне… Не менее великодушно она сумела подавить в себе естественные порывы и сохранила учтивое молчание. Уверенная в своей невиновности, в своей правоте, сенья Фраскита не спешила оправдываться. Она жаждала бросить обвинение, но уж конечно не жене коррехидора… Ей не терпелось свести счеты с Лукасом, а Лукаса-то и не было.
— Сенья Фраскита!.. — повторила знатная дама, видя, что мельничиха так и не сдвинулась с места. — Я же вам сказала: входите и садитесь.
Это второе приглашение было сделано уже более сердечным и радушным тоном, чем первое. Должно быть, коррехидорша, глядя на достойную манеру держать себя и мужественную красоту этой женщины, тоже почувствовала, что перед ней не презренное и низкое существо, а, может быть, такая же несчастная женщина, как и она, — несчастная лишь потому, что судьба свела ее с коррехидором.