Три дня назад мы были на званом обеде в доме Пепиты Хименес; я уже сообщал Вам об ее приглашении. Она живет так уединенно, что до посещения я не был с нею знаком; она и в самом деле показалась мне красавицей, как гласит молва, и я заметил, что она очень любезна с батюшкой, а это дает ему некоторую надежду, что в конце концов она уступит и примет его предложение.
Так как она, возможно, станет моей мачехой, я внимательно наблюдал за ней, и мне кажется, что она женщина особенная. Я затрудняюсь определить ее духовные качества; внешне она спокойна и кротка, что может происходить от душевной и сердечной холодности, из осторожности и расчета, при полном или почти полном отсутствии чувства; но это может быть также следствием других душевных качеств: спокойствия совести, чистоты намерений и готовности исполнять в жизни те обязанности, которые налагает общество; при этом ум ее, может быть, стремится к более возвышенным целям. Но, независимо от того, действует ли она из расчета, не уносясь душою в высшие сферы, или же умело соединяет прозу жизни с поэзией своих мечтаний, в ней не чувствуется ни малейшего разногласия с окружающим миром; вместе с тем она обладает врожденным благородством, которое возвышает ее над всеми. Она не щеголяет в деревенском платье, но и не следует моде больших городов, — в своем туалете она удачно сочетает оба стиля, так что выглядит сеньорой, но сеньорой провинциальной. Она, насколько я вижу, не хочет показывать, что заботится о своей внешности: на ее лице нет следов краски или пудры, но белизна ее рук, отлично отполированные ногти, чистота и изящество ее платья говорят о том, что она следит за собою больше, чем можно было бы ожидать от женщины, живущей в провинции, да еще презирающей суетность мира и думающей лишь о делах небесных.
Ее дом отличается чистотой и образцовым порядком. В нем не найдется ценных произведений искусства, но нет и ничего претенциозного или безвкусного. Множество цветов и растений во внутреннем дворе, в залах и галереях придает очарование ее жилищу. Правда, редких деревьев и экзотических цветов вы здесь не встретите, но местные растения содержатся очень хорошо.
Канарейки в золоченых клетках наполняют дом веселыми трелями. Видимо, хозяйка дома старается окружить себя живыми существами, на которых можно излить свою нежность и, не считая горничных, тщательно подобранных, — не случайно же все они хорошенькие, — она, точно старая дева, обзавелась различными животными, составляющими ей компанию: попугаем, очень чистеньким пуделем и двумя-тремя кошками, настолько ручными и общительными, что они прямо надоедают.
В глубине большого зала устроена молельня, где стоит изваяние младенца Иисуса, белолицего и белокурого красавчика с лазурными глазами. Его белоснежное одеяние и голубая мантия усыпаны золотыми звездочками, и весь он увешан драгоценностями; ступеньки, ведущие к алтарю, где помещается младенец Иисус, убраны цветами, остролистами и лаврами, а наверху горит множество свечей.
Глядя на все это, не знаешь, что и сказать, — право, я склонен думать, что вдова больше всего любит себя, а для развлечения, чтоб было на кого обратить избыток нежности, завела кошек, канареек, цветы и, наконец, младенца Иисуса, которого в глубине души, пожалуй, она ставит не намного выше, чем домашних животных.
Нельзя отрицать ума Пепиты Хименес: ни одной плоской шутки, ни одного неуместного вопроса о моем призвании и о сане, который мне предстоит скоро принять, не сорвалось с ее губ. Она беседовала со мной о местных делах, об обработке земли, последнем урожае винограда и маслин и о способах усовершенствования виноделия; обо всем этом она говорила скромно и просто, не стараясь представить себя всезнающей.
Батюшка был в ударе, казался помолодевшим, и его усердное ухаживание принималось дамой его сердца с благодарностью, свидетельствовавшей если не о любви, то о дружеском расположении.
На обеде были еще врач, нотариус и сеньор викарий, преданный друг дома и духовный отец Пепиты.
Сеньор викарий, по-видимому, высокого мнения о ней; он много раз принимался мне рассказывать по секрету о ее благотворительности и щедрых подаяниях, о том, как она ко всем сострадательна и добра, — словом, он рисовал ее святой.
Слушая сеньора викария и веря ему, я не могу не желать, чтобы батюшка женился на Пепите. Он ведь не склонен стать кающимся грешником, и женитьба для него — единственное средство изменить жизнь, доныне весьма мятежную и бурную, остепениться и жить если не образцово, то, по крайней мере, тихо и спокойно.
Когда мы вернулись от Пепиты Хименес, батюшка в решительных выражениях заговорил со мной о своих планах; он признался, что был большим кутилой, вел разгульную жизнь и, несмотря на свои годы, не знает, сможет ли исправиться, если эта женщина, в которой он видит свое спасение, не полюбит его и не выйдет за него замуж. Считая делом решенным, что она полюбит его и станет его женой, он заговорил о делах и обещал оставить мне значительную часть своего состояния даже в том случае, если у него будут еще дети. Я ответил, что для намеченных мною целей мне не потребуется много денег и для меня будет самой большой радостью, если, позабыв о прежних увлечениях, он будет счастливо жить с женой и детьми.
Батюшка с необыкновенной искренностью и пылкостью поверял мне свои любовные надежды; право, можно было подумать, будто я отец и старик, а он — юноша моих лет или еще моложе. Чтобы я лучше мог оценить достоинства невесты и трудность победы, он сообщил мне о высоких качествах и преимуществах пятнадцати или двадцати женихов Пепиты, которым она отказала, даже, по обычаю, вынесла тыкву; его до известной степени постигла та же участь, но он льстит себя надеждой, что это не окончательно, — ведь Пепита настолько выделяла его среди других и выказывала к нему такую благосклонность, что если ее чувство к нему еще не перешло в любовь, то это легко может произойти в результате длительного общения и его постоянного обожания. Кроме того, уклончивое поведение Пепиты, как казалось батюшке, вызвано какими-то странными причудами, и в конце концов они сами собой исчезнут. Пепита не хочет уходить в монастырь и не питает склонности к покаянной жизни; несмотря на свое затворничество и набожность, она явно любит нравиться. В ее тщательной заботе о своей внешности нет ничего монашеского. Причина уклончивости Пепиты, говорил батюшка, кроется, несомненно, в ее гордости, вполне обоснованной: может ли она, с ее врожденным изяществом, благородством, умом и утонченными вкусами, — сколько бы она ни прикрывала своих качеств скромностью, — отдать сердце неотесанным невеждам, искателям ее руки? Она полагает, будто душа ее полна мистической любви к богу и только бог может принести ей покой; но ведь ей еще ни разу не встретился человек достаточно умный и привлекательный, который заставил бы ее забыть даже младенца Иисуса. «Хотя это и нескромно, — добавил батюшка, — но я льщу себя надеждой стать этим счастливым смертным».
Таковы, дорогой дядя, нынешние занятия и заботы батюшки, о которых он часто заводит беседу, желая, чтобы я высказал о них свое мнение. Но как чужды они моим целям и помыслам!
По-видимому, лишь из-за крайней Вашей снисходительности здесь распространилась обо мне слава ученого мужа; я слыву кладезем мудрости, все рассказывают мне о своих горестях и просят указать верный путь в жизни. Даже добрейший сеньор викарий, рискуя нарушить тайну исповеди, приходит ко мне за советами по вопросам нравственности, в связи с разными сомнениями, встающими перед ним в исповедальне.
Особенно привлек мое внимание один случай, изложенный викарием, как и прочие, с глубокой таинственностью и без упоминания имени заинтересованной особы.
Одну из его духовных дочерей, рассказывает сеньор викарий, одолевают сомнения: она чувствует, что ее с непреодолимой силой влечет к уединенной, созерцательной жизни, но иногда она опасается, что это религиозное усердие вызвано не истинным смирением, а демоном гордости.
Безгранично любить бога, неустанно искать его в глубине души, где он пребывает, отказаться от всех земных страстей и привязанностей, чтобы соединиться с ним, — это, безусловно, благочестивые стремления и добрые намерения; но указанная особа хотела бы знать, не являются ли они плодом преувеличенного себялюбия. «Может быть, они возникают, — спрашивает исповедующаяся, — оттого, что я, недостойная грешница, считаю свою душу лучше душ моих ближних, полагая, что внутренняя красота моего духа и стремлений может быть смущена и омрачена любовью к человеческим существам, которых я знаю и считаю недостойными себя? Может быть, я люблю бога не превыше всего на свете, не беспредельно, а лишь больше того немногого, что мне известно и что я презираю, — ибо как ценить то, что не может заполнить мое сердце? Если моя набожность основана на этом, то в ней есть два больших недостатка: во-первых, она есть порождение гордости, а не чистой, смиренной любви к богу; во-вторых, она словно висит в воздухе, а потому лишена стойкости и ценности, — ибо кто поручится, что душа не окажется способной забыть о любви к своему создателю, если любовь эта не безгранична и основана лишь на ошибочной мысли, будто нет существа, ее достойного?»
Об этих сомнениях, слишком мудреных и тонких для скромной провинциалки, и пришел посоветоваться со мной отец викарий. Я пытался уклониться от прямого ответа, ссылаясь на неопытность и молодость, но сеньор викарий так настаивал, что мне пришлось волей-неволей высказать по этому поводу свои мысли. Я сказал викарию — и был бы очень рад, если бы Вы согласились со мной, — что его духовной дочери следует благосклоннее относиться к окружающим и вместо того, чтобы анализировать и извлекать на свет их ошибки с помощью скальпеля критики, лучше стараться прикрывать их плащом христианской любви, искать и ценить в людях их достоинства, чтобы любить и уважать людей; ей следует в каждом человеке искать качества, достойные любви, видеть в нем своего ближнего, равного себе, душу, в чьей глубине скрыта сокровищница превосходных качеств, — словом, существо, созданное по образу и подобию бога.