ородских ворот раздавались выстрелы… Его людям цены нет, они все могут. Кабальюко покровительствует беднякам, если какой-нибудь чужак попробует тронуть пальцем хоть одного орбахосца, ему придется иметь дело с ним… Мадридские солдаты сюда носа не кажут, потому что, когда они здесь были, каждый день проливалась кровь: Кабальюко вечно искал повода затеять с ними драку. Теперь он вроде бы обеднел и развозит почту. Но говорят, он строит козни в муниципалитете, хочет, чтобы снова стали взимать налоги с ввозимых товаров и поручили бы это дело ему. Неужто вы в Мадриде ничего не слыхали о нем? Ведь он сын знаменитого Кабальюко, знаменитого мятежника, а Кабальюко-отец был сыном Кабальюко-деда, тоже участвовавшего в мятеже, только еще раньше… и сейчас, когда поговаривают о новом мятеже, потому что все идет вверх дном, мы боимся, как бы Кабальюко не ушел от нас к повстанцам, чтобы увенчать подвиги отца и деда: ведь они, к чести нашего города, тоже родились здесь.
Дон Хосе был поражен, что в этих краях еще существует такое подобие странствующего рыцарства. Но он больше не успел задать ни одного вопроса: тот, о ком они говорили, приблизился и недовольно сказал:
— Жандармы отправили троих на тот свет. Я предупредил капрала, чтобы он был поосторожнее. Завтра у меня будет разговор с губернатором провинции и…
— Вы едете в…?
— Нет, губернатор приедет сюда, сеньор Ликурго. К вашему сведению, в Орбахосу посылают несколько полков.
— Да, да, — живо подхватил Пепе{141} Рей, улыбаясь. — Я слышал, в Мадриде опасаются, что в этих краях могут появиться какие-то шайки… Нужно быть начеку.
— В Мадриде только и говорят разные глупости… — вспылил кентавр, сопровождая свое заявление целым залпом таких слов, от которых покраснели бы даже камни. — В Мадриде одни мошенники… Зачем сюда посылают солдат? Хотят выудить у нас побольше налогов и набрать вдвое больше новобранцев? Черт подери!.. Если у нас еще нет мятежа, то ему давно пора быть. Значит, вы и есть, — прибавил он, окинув кабальеро насмешливым взглядом, — племянник доньи Перфекты?
Язвительный тон и наглый взгляд этого задиры рассердили молодого человека.
— Да, сеньор. Чем могу быть полезен?
— Я друг сеньоры, — ответил Кабальюко, — и люблю ее, как самого себя. Вы ведь едете в Орбахосу, стало быть мы еще с вами увидимся.
И, пришпорив коня, во весь опор помчался вперед и скрылся в облаке пыли.
После получасового пути, во время которого дон Хосе не проявил особой склонности к разговору, как, впрочем, и дядюшка Ликурго, перед их глазами предстал, словно насаженный на вершину холма, старый город. Среди бурых и пыльных, как земля, глиняных лачуг с бесформенными стенами выделялось несколько черных башен и груды развалин — остатки древнего замка. Невзрачные фасады убогих домишек выглядывали из-за полуразрушенной городской стены, напоминая голодные, бескровные лица нищих, просящих подаяние у прохожих. Жалкая речушка, словно жестяным обручем, опоясывала городок, орошая на своем пути несколько садов: единственную зелень, радовавшую взор. Пешие и всадники сновали туда-сюда, несколько оживляя вид этого большого селения, архитектура которого скорее свидетельствовала о разрушении и смерти, чем о процветании и жизни. Омерзительные нищие тянулись вдоль дороги и клянчили милостыню у путников, являя собой весьма печальное зрелище. Трудно было вообразить существа, более подходившие к той гробнице, из расщелин которой они выползали. Казалось, город был погребен и истлевал. Когда наши путники уже подъезжали к нему, вразнобой прозвонили колокола, известив таким образом, что в этой мумии еще теплилась душа.
Не в халдейской или коптской, а в испанской географии значился город, именуемый Орбахосой. Он насчитывал семь тысяч триста двадцать четыре жителя, имел муниципалитет, резиденцию епископа, суд, семинарию, завод племенных лошадей, среднюю школу и другие признаки, присущие настоящему городу.
— В соборе звонят к торжественной мессе, — сказал дядюшка Ликурго. — Мы приехали раньше, чем я думал.
— У вашего родного города, — заметил кабальеро, разглядывая развернувшуюся перед ним панораму, — очень непривлекательный вид. Исторический город Орбахоса, название которого, несомненно, происходит от Urbs augusta [11], похож на большую свалку мусора.
— Это потому, что вы видите его окраины, — с досадой произнес проводник. — Когда вы въедете на Королевскую улицу или на улицу Кондестабле, то увидите такие красивые здания, как, например, собор.
— Я не хочу сказать ничего дурного про ваш город, пока не узнаю его получше, — заявил дон Хосе. — Да и мои слова отнюдь не выражают презрения: убогий или красивый, жалкий или величественный — он всегда будет дорог мне, потому что здесь родилась моя мать и здесь живут люди, которых я, хоть и не знаю, но люблю. Так въедем же в этот «священный» город.
Они уже поднялись в гору и ехали вдоль садовых оград по дороге, к которой примыкали первые улицы.
— Видите дом в конце этого большого сада? — спросил дядюшка Ликурго, указывая на оштукатуренную стену огромного здания — единственного дома, имевшего обжитой и благоустроенный вид.
— А!.. Так это дом моей тетушки?
— Угадали. Только вы видите здание со стороны сада, а фасад выходит на улицу Кондестабле, там есть пять чугунных балконов, и каждый похож на замок. И этот красивый сад за оградой тоже принадлежит сеньоре. Если вы привстанете в стременах, то все сами увидите.
— Так мы уже дома, — сказал кабальеро. — Нельзя ли войти отсюда?
— Тут есть калитка, но сеньора велела забить ее.
Дон Хосе привстал в стременах и, вытянув шею, заглянул в сад поверх обвитой плющом ограды.
— Я вижу весь сад, — заметил он. — Там под деревьями стоит женщина, девочка… сеньорита…
— Это сеньорита Росарио, — пояснил Ликурго и, приподнявшись в стременах, тоже заглянул за ограду.
— Эй, сеньорита Росарио! — крикнул он, выразительно махая рукой. — Вот и мы… Я привез вам двоюродного братца.
— Она нас заметила, — сказал кабальеро, изо всех сил вытягивая шею. — Но, если я не ошибаюсь, рядом с нею какое-то духовное лицо… священник.
— Это сеньор исповедник, — живо отозвался крестьянин.
— Сестрица нас увидела… Она покинула священника и побежала к дому… Она хорошенькая…
— Как солнышко.
— Она стала пунцовой, как вишня. Едемте скорее, сеньор Ликурго.
Глава IIIПепе Рей
Прежде чем продолжать наше повествование, необходимо сказать, кто такой был Пепе Рей и какие дела привели его в Орбахосу.
Когда в 1841 году скончался бригадир Рей, дети его только что вступили в брак: дочь, Перфекта, вышла замуж за самого богатого землевладельца Орбахосы, сын, Хуан, женился на молодой девушке из того же рода. Мужа Перфекты звали дон Мануэль Мария Хосе де Полентинос, жену Хуана — Мария Полентинос. Несмотря на тождество фамилий, родство этих людей было весьма дальним, как говорится, седьмая вода на киселе. Хуан Рей, окончив Севильский университет, стал известным юристом и тридцать лет прослужил адвокатом в самой Севилье, стяжав себе славу и скопив порядочное состояние. В 1845 году он овдовел и остался с маленьким сыном, любившим строить во дворе всякие сооружения: земляные виадуки, плотины, запруды, оросительные каналы, а затем пускать в них воду. Отец не мешал ему и говорил: «Ты будешь инженером».
С тех пор как Хуан и Перфекта обзавелись семьей, они не встречались. Перфекта поселилась в Мадриде со своим богатым супругом, чье богатство было столь же велико, сколь и умение проматывать его. Игра и женщины всегда пленяли сердце Мануэля Мария Хосе, и он пустил бы на ветер все свое состояние, если бы смерть не унесла его в могилу, прежде чем он успел это сделать. Во время одной из ночных оргий внезапно оборвалась жизнь этого провинциального богача, состояние которого неустанно высасывала в кутежах и за игорным столом шайка проходимцев, окружавших его дом. Его единственной наследницей была девочка нескольких месяцев от роду. Со смертью мужа прекратились страхи Перфекты за будущее семьи, но началась длительная тяжба. Семейство Полентинос было разорено. Всюду царило запустение: поместьям угрожала опасность перейти в руки ростовщиков, долги были огромны, имуществом в Орбахосе никто, в сущности, не управлял, репутация была испорчена, в Мадриде у них ничего не осталось.
Перфекта попросила приехать брата. Хуан не замедлил явиться на помощь бедной вдове, и вскоре благодаря его усердию и уму главная опасность миновала. Прежде всего он заставил сестру поселиться в Орбахосе и взять на себя управление обширными поместьями, а сам в Мадриде отбивал яростные атаки кредиторов. Постепенно Полентинос освободились от многочисленных долгов. Добряк дон Хуан, набивший себе на этом деле руку, сражался с судьями, заключал сделки с главными кредиторами, устанавливал сроки платежей, и в результате его умелой деятельности богатейшее фамильное наследство Полентинос было спасено и могло еще долгие годы приносить славу столь знатной семье.
Благодарность Перфекты была так велика, что в письме брату из Орбахосы, где она решила поселиться, пока подрастет дочь, среди других выражений благодарности говорилось: «Ты был для меня больше чем брат, а для моей дочери больше чем родной отец. Сможем ли мы когда-нибудь отплатить тебе за твои благодеяния? О дорогой брат! Как только моя дочь начнет что-либо понимать и говорить, я научу ее благословлять твое имя. Моя признательность продлится всю жизнь! Твоя недостойная сестра только и ждет случая доказать свою горячую любовь и должным образом отблагодарить тебя за твое великодушие и за твою безграничную доброту».
Когда было написано это письмо, Росарио только что исполнилось два года, а Пепе в одной из школ Севильи чертил линии на бумаге, пытаясь доказать, что «сумма внутренних углов многоугольника равна двум прямым, умноженным на число сторон многоугольника минус два».