— Но, друг мой, ночь безлунная.
В душе доньи Перфекты, в душе исповедника и юной душе ученого Хасинтито звучали одни и те же слова: «Сегодня же ночью». Эти слова казались им небесной музыкой.
— Разумеется, дорогой Пепе, ты скоро вернешься… Я сегодня написала твоему отцу, твоему замечательному отцу… — вставила донья Перфекта, всем своим видом показывая, что готова расплакаться.
— Я обременю тебя некоторыми поручениями, — заявил дон Каетано.
— Удобный случай попросить вас приобрести недостающий мне том сочинений аббата Гома, — вставил юный адвокат.
— Ну, Пепе, и скор же ты на выдумки! — пробормотала сеньора с улыбкой, устремив свой взгляд на дверь столовой. — Да, я совсем забыла… здесь Кабальюко: он хочет что-то сказать тебе.
Глава XVРазлад все растет и превращается в открытую войну
Все оглянулись на дверь, где возвышалась величественная фигура кентавра; важный, с нахмуренными бровями, великолепный в своей дикой красоте, он несколько смешался, приветствуя присутствующих, и из кожи лез вон, стараясь улыбаться, не топать ногами и держать как полагается свои огромные руки.
— Заходите, сеньор Рамос, — пригласил его Пепе Рей.
— Нет, нет, — запротестовала донья Перфекта. — Все, что он намерен сказать тебе, — глупости.
— Пусть говорит.
— Но я не могу допустить, чтобы в моем доме разрешались подобные споры…
— Чего же хочет от меня сеньор Рамос?
Кабальюко что-то промычал.
— Довольно, довольно… — смеясь, перебила донья Перфекта. — Оставь в покое моего племянника. Не обращай внимания на этого глупца, Пепе… Хотите, я расскажу вам, чем разгневан великий Кабальюко?
— Разгневан? Могу себе представить, — вставил исповедник и, откинувшись в кресле, громко, выразительно захохотал.
— Я хотел сказать сеньору дону Хосе… — прорычал свирепый кентавр.
— Да замолчи ты, ради бога. От тебя можно оглохнуть.
— Сеньор Кабальюко, — заметил каноник, — совсем не удивительно, что молодые люди из столицы выбивают из седла грубых наездников наших диких краев…
— Все дело в том, Пепе, что Кабальюко состоит в связи…
Смех не дал донье Перфекте договорить.
— В связи, — подхватил дон Иносенсио, — с одной из сестер Троя, с Марией Хуаной, если не ошибаюсь.
— И ревнует! После своей лошади он больше всего на свете обожает маленькую Марию Троя.
— Господи помилуй! — воскликнула тетка. — Бедный Кристобаль! И ты решил, что такой человек, как мой племянник?! А ну-ка, что ты хотел сказать? Говори.
— Уж мы поговорим наедине с сеньором доном Хосе, — резко ответил местный забияка и молча вышел.
Через несколько минут Пепе, покинув столовую, направился в свою комнату. В коридоре он лицом к лицу столкнулся со своим соперником. При виде мрачной, зловещей физиономии обиженного влюбленного Пепе не мог сдержать улыбки.
— На пару слов, — сказал Кабальюко и, нагло преградив дорогу, добавил: — А известно ли вам, кто я?
При этом он положил свою тяжелую руку на плечо молодого человека с такой наглой фамильярностью, что Пепе оставалось только с силой сбросить ее.
— Не понимаю, почему вы хотите раздавить меня.
Храбрец несколько смутился, но тут же обрел прежнюю наглость и, с вызовом глядя на Рея, повторил:
— Известно ли вам, кто я?
— Да, прекрасно известно. Вы — животное.
И, резко оттолкнув его, Пепе прошел в свою комнату. В этот момент все мысли нашего несчастного друга сводились к тому, как привести в исполнение следующий краткий и простой план: не теряя времени проломить череп Кабальюко; как можно скорее распрощаться с теткой, резко и в то же время вежливо высказав ей все, что было у него на душе; холодно кивнуть канонику; обнять безобидного Каетано, а под конец намять бока дядюшке Ликурго и тут же ночью уехать из Орбахосы, отряхнув с ног своих прах этого города.
Однако никакие неприятности, преследующие юношу, не могли заставить его забыть о другом несчастном существе, положение которого было еще более плачевным и беспросветным, чем его. Вслед за ним в комнату вошла горничная.
— Ты отдала мою записку? — спросил он.
— Да, сеньор, и она передала вам вот это.
На обрывке газеты, переданном ему служанкой, было написано: «Говорят, ты уезжаешь. Я умру».
Когда Пепе возвратился в столовую, дядюшка Ликурго, заглянув в дверь, спросил:
— Когда подать вам лошадь?
— Мне не нужна лошадь, — резко ответил Пепе.
— Ты не едешь ночью? — поинтересовалась донья Перфекта. — И правильно, лучше отложить поездку до утра.
— Утром я тоже не поеду.
— А когда?
— Там увидим, — холодно ответил Пепе, глядя на тетку с невозмутимым видом. — Пока я не намерен уезжать.
В его глазах светился явный вызов. Донья Перфекта сначала вспыхнула, потом побледнела. Она взглянула на каноника, протиравшего свои золотые очки, и обвела взглядом всех присутствующих, в том числе и Кабальюко, восседавшего на кончике стула. Она смотрела на них, как смотрит генерал на преданные ему войска. Затем ее внимательный взгляд остановился на задумчивом и спокойном лице Пепе Рея, умелого врага, внезапно перешедшего в контрнаступление именно в тот момент, когда все уже праздновали его позорное бегство.
Ах! Кровь, отчаянье и разрушенье!.. Предстояло великое побоище.
Глава XVIНочь
Орбахоса спала. Мигающие уличные фонари, подобно усталым глазам, слипавшимся от сна, тускло освещали перекрестки и улицы. В полутьме шмыгали закутанные в плащи бродяги, ночные сторожа и запоздалые игроки. Изредка хриплое пение пьяницы или серенада влюбленного нарушали покой города. Болезненным стоном пронесся по спящим кварталам крик подвыпившего сторожа: «Аве Мария!»
Покой царил и в доме доньи Перфекты. Только в библиотеке дона Каетано тихо разговаривали владелец библиотеки и Пепе Рей. Дон Каетано удобно сидел в кресле за письменным столом, заваленным невероятным количеством бумаги, исписанной заметками, выдержками и цитатами. Пепе не сводил глаз с груды бумаг, хотя мысли его, без сомнения, были где-то далеко от этих премудростей.
— Перфекта превосходная женщина, — сказал любитель древности, — но и у нее есть недостатки. Из-за всякого пустяка она готова рассердиться. Друг мой, в провинциальных городах каждый ложный шаг жестоко карается. Ну что, собственно, в том, что ты зашел к сестрам Троя? По-моему, дон Иносенсио, прикрываясь маской добродетельного мужа, любит сеять раздоры. Какое ему, в сущности, дело?
— Наступило время, когда нужны решительные действия, сеньор дон Каетано. Я должен повидать Росарио и поговорить с ней.
— Ну так повидайтесь с ней.
— Меня к ней не пускают, — воскликнул инженер, стукнув кулаком по столу. — Росарио держат под замком.
— Под замком? — недоверчиво воскликнул ученый. — Правда, последнее время мне что-то не нравится выражение ее лица, весь ее вид и особенно ее милые глаза — они какие-то застывшие. Она печальна, почти ни с кем не разговаривает и все плачет… Боюсь, дорогой дон Хосе, что у девочки начинается приступ ужасной болезни… В нашей семье многие страдали ею.
— Ужасная болезнь! Какая?
— Сумасшествие… или, вернее, душевное расстройство. У нас в семье почти все стали жертвой этой болезни. Только мне удалось избегнуть…
— Вам?! Но не будем говорить о душевном расстройстве, — нетерпеливо перебил Пепе, — я хочу видеть Росарио.
— Это естественно. Однако заточение, в котором держит ее мать, профилактическое средство против помешательства, дорогой Пепе, единственное средство, с успехом применяемое в нашей семье. Посуди сам, на слабую нервную систему Росарио вид избранника ее сердца может произвести самое сильное впечатление.
— Тем не менее я хочу ее видеть, — настаивал Пепе.
— Возможно, донья Перфекта и разрешит тебе, — сказал ученый, сосредоточивая свое внимание на бумагах и заметках. — Я не желаю вмешиваться не в свое дело.
Инженер понял, что он ничего не добьется от доброго Полентиноса, и встал, намереваясь уйти.
— Вы собираетесь работать. Не буду мешать вам.
— Ничего, у меня еще есть время. Взгляни, какое множество превосходных сведений мне удалось сегодня собрать. Вот, обрати внимание… «В тысяча пятьсот тридцать седьмом году житель Орбахосы, по имени Бартоломе дель Ойо, отправился на галерах маркиза де Кастель Родриго в Чивита Веккиа», или вот: «В том же году два брата, Хуан и Родриго Гонсалес де Арко, тоже жители Орбахосы, на шести кораблях вышли из Маэстрике двадцатого февраля и на широте Кале встретились с английскими и фламандскими судами под командованием Ван Овена…» Что и говорить, это был один из незаурядных подвигов в истории нашего флота. Кроме того, мне посчастливилось открыть, что гвардейский офицер Матео Диас Коронель, тоже родом из Орбахосы, был именно тем, кто в тысяча семьсот четвертом году написал и опубликовал в Валенсии «Стихотворное восхваление, траурную песнь, лирическую оду, обширное описание невероятных страданий и скорбной славы королевы Ангелов». У меня есть драгоценнейший экземпляр этого произведения, он дороже всех перуанских сокровищ… А еще один орбахосец — автор известного трактата о судьбах Хинеты, я его вам вчера показывал. Как видите, в еще не изведанных дебрях истории на каждом шагу можно встретить земляков. Я хочу извлечь их имена из мрака, из забвения, на которое они несправедливо обречены. Какое великое наслаждение, дорогой Пепе, вернуть историческую или литературную славу своему родному краю! Можно ли лучше воспользоваться скромными человеческими способностями, ниспосланными нам небом, унаследованным имуществом и тем недолгим сроком, который в этом мире отпущен на самую долголетнюю жизнь!.. Благодаря мне и моим изысканиям станет очевидным, что Орбахоса — славная колыбель испанского гения. Но к чему говорить об этом? Разве благородство и рыцарский дух нынешнего поколения жителей августейшего города не говорят о его славном происхождении? Мало найдется городов, где бы так пышно распустились цветы всех добродетелей, где бы не душила их сорная трава пороков. У нас царит мир, взаимное уважение, христианское смирение. Милосердие здесь подобно тому, какое было в евангельские времена. В Орбахосе не знают зависти, преступных страстей, и если тебе доведется услышать о ворах и убийцах, то можешь быть уверен, что они — или не сыны этой славной земли, или относятся к числу тех несчастных, кто стал жертвой демагогических разглагольствований. Ты увидишь здесь нацио