нальный характер во всей его непорочности: прямой, благородный, неподкупный, целомудренный, простодушный, патриархальный, гостеприимный, великодушный… Именно поэтому я так люблю жить в этом мирном уединении, вдали от лабиринтов больших городов, где, увы! господствуют ложь и порок. Именно поэтому не могли извлечь меня отсюда мои многочисленные мадридские друзья. Именно поэтому я предпочитаю оставаться здесь, в приятном обществе моих честных сограждан и книг. Я дышу полной грудью в этой целебной атмосфере, которой почти не осталось в нашей Испании и которая существует лишь в смиренных христианских городах, сохранивших ее благодаря своим добродетелям. Поверь мне, дражайший мой Пепе, это спокойное уединение немало содействовало моему спасению от страшной болезни, поражающей нашу семью. В молодости, подобно отцу и братьям, я, к несчастью, был склонен к самым невероятным маниям. Однако я тут, перед вами, в добром здравии, и эту болезнь видел только у других. Вот почему меня так беспокоит моя маленькая племянница.
— Очень рад, что воздух Орбахосы оказался столь целебным для вас, — сказал Рей, не в силах сдержать охватившего его веселья, которое, как это ни странно, овладело им, несмотря на терзавшую его печаль. — Что касается меня, то этот воздух пошел мне во вред. Достаточно, мне кажется, прожить здесь еще несколько дней — и я стану маньяком. Спокойной ночи, желаю вам успешно потрудиться.
— Спокойной ночи.
Пепе Рей направился в свою комнату. Но он не испытывал потребности ни в сне, ни в отдыхе, напротив, он был в сильном возбуждении, ему хотелось все время двигаться, что-то делать. Погруженный в глубокое раздумье, он ходил из угла в угол. Затем, открыв окно, выходившее в сад, он облокотился на подоконник и устремил взгляд в необъятный мрак ночи. Нельзя было ничего различить. Однако человек, занятый своими мыслями, видит многое, и перед глазами Рея, устремленными во тьму, развертывались пестрые картины его несчастий. Стояла такая непроглядная тьма, что он не мог различить ни цветов на земле, ни небесных цветов-звезд. Тем не менее Пепе казалось, что в этом беспросветном мраке толпы деревьев движутся перед его глазами: они то лениво отступали, то приближались, сплетаясь ветвями, словно волны темного призрачного моря. Страшные приливы и отливы, борьба скрытых стихийных сил волновали покой земли и неба.
Созерцая это странное отражение своей души в темноте ночи, математик сказал:
— Борьба будет ужасной. Посмотрим, кто выйдет победителем.
Ночные насекомые нашептывали ему таинственные слова. Вот что-то скрипнуло, вот донеслось какое-то цоканье, похожее на прищелкиванье языком, где-то послышался жалобный лепет, откуда-то донесся неясный переливчатый звук, напоминавший звон колокольчика отставшей от стада коровы. Вдруг раздалось странное отрывистое «тсс». Такой звук могли издать только человеческие губы. Пепе почувствовал, как вся кровь в нем вскипает при этом звуке, повторявшемся все громче и громче. Он огляделся по сторонам, взглянул на верхний этаж дома и в одном из окон увидел что-то белое, похожее на птицу, машущую крыльями. В воспаленном мозгу Пепе Рея мгновенно пронеслась мысль: феникс, голубь, белая цапля… Однако птица эта была не что иное, как платок.
Инженер выпрыгнул из окна в сад и, внимательно присмотревшись, увидел руку и лицо своей кузины. Ему казалось, что он различил, как она предостерегающе приложила палец к губам, принуждая его к молчанию. Но вот милая тень опустила руку и тут же скрылась. Пепе Рей вернулся в свою комнату и, бесшумно проскользнув в галерею, начал медленно пробираться по ней. Он слышал, как сильно билось его сердце, будто кто-то стучал топором в его груди. На мгновение он остановился… Со ступенек лестницы отчетливо донесся слабый стук. Раз, два, три… То был еле уловимый стук каблучков.
В полной темноте Пепе шагнул вперед и протянул руки. В его душе царили глубокая нежность и восторг. Но к чему скрывать — эти чувства сливались с другим, возникшим вдруг как адское наваждение: с жаждой мести. Стук каблучков слышался все ближе и ближе. Пепе Рей сделал несколько шагов навстречу, и руки, ощупывавшие пустоту, встретились с его руками и… застыли в крепком пожатии.
Глава XVIIСвет во тьме
Галерея была длинная и широкая. С одного конца на нее выходила дверь комнаты, в которой жил инженер, посередине приходилась дверь столовой, а с другого конца была лестница и возле нее большая дверь со ступенчатым порогом, запертая на ключ. Там была часовня, в которой члены семьи Полентинос молились своим семейным святым. Иногда в этой часовне служили обедню.
Росарио, подведя брата к двери в часовню, опустилась на ступеньку.
— Здесь?.. — прошептал Пепе Рей.
По движению правой руки Росарио он угадал, что она крестится.
— Милая моя сестричка… Спасибо, что ты пришла, — говорил он, пылко прижимая ее к сердцу.
Холодные пальцы девушки коснулись его губ — она просила его молчать. Он порывисто поцеловал их.
— Тебе холодно, Росарио… Почему ты так дрожишь?
У Росарио зуб на зуб не попадал. Рей прижался к ней лицом и почувствовал, что она вся горит; он в тревоге прошептал:
— Твой лоб пылает. У тебя жар.
— Сильный жар.
— Ты в самом деле больна?
— Да…
— И все-таки вышла…
— Чтоб увидеть тебя.
Пепе, обняв девушку, пытался согреть ее, но это ему не удавалось.
— Погоди, — шепнул он. — Я схожу в комнату, принесу плед.
— Только свет потуши, Пепе.
Рей забыл погасить в своей комнате свет, который узкой полоской проникал через щель под дверью, слегка освещая галерею. Прошло мгновение, и он вернулся. Стало совсем темно. Держась за стены, он подошел к сестре и заботливо укутал ее с головы до ног.
— Вот теперь тебе будет хорошо, моя девочка!
— Мне очень хорошо!.. Я ведь с тобой.
— Со мной… навсегда, — восторженно отвечал молодой человек.
Вдруг она высвободилась из его объятий и встала.
— Что ты делаешь?
Он услышал лязг железа. Росарио вставила ключ в невидимую скважину и осторожно открыла дверь, на пороге которой они сидели. Из комнаты, темной, как гробница, доносился едва уловимый запах сырости, какой обычно бывает в помещениях, остававшихся долгое время закрытыми. Росарио взяла Пепе за руку и повела за собой. Послышался ее тихий голос:
— Входи.
Они прошли несколько шагов. Пепе казалось, что он идет за ангелом ночи в неведомые Елисейские поля. Росарио шла ощупью. И снова раздался ее нежный голос, она шепнула:
— Садись.
Они подошли к деревянной скамье и сели. Пепе Рей обнял девушку. В тот же миг он ударился головой обо что-то твердое.
— Что это?
— Ноги.
— Росарио, я не понимаю…
— Это ноги божественного Иисуса; мы сидим под распятием…
Слова Росарио, словно холодное копье, пронзили сердце Пепе Рея.
— Поцелуй их, — приказала девушка.
Математик поцеловал ледяные ноги святой статуи.
— Пепе, — спросила Росарио, пылко сжимая руку брата, — ты веришь в бога?
— Росарио! Что с тобой! Какие-то безумные мысли приходят тебе в голову!
— Отвечай!
Пепе Рей почувствовал влагу на своих руках.
— О чем ты плачешь? — спросил он, совершенно растерявшись. — Росарио, что ты говоришь? Ты убиваешь меня. Верю ли я в бога! Ты сомневаешься?
— Я-то нет, но все говорят, что ты безбожник.
— Ты низко пала бы в моих глазах, ореол чистоты, окружающий тебя, растаял бы, если бы ты поверила подобному вздору.
— Я слышала, как тебя называли безбожником. Я никак не могла узнать, правда это или нет, но только вся душа моя восставала против такой клеветы. Ты не можешь быть безбожником. Я чувствую всем моим существом, что ты такой же верующий, как и я.
— Как хорошо ты сказала! Зачем же ты спрашиваешь, верю ли я в бога?
— Я хотела узнать это от тебя самого, услышать это из твоих уст. Я так давно не слыхала твоего голоса!.. А сейчас — какое наслаждение слышать тебя, после долгого молчания слышать, как ты говоришь: «Я верю в бога».
— Росарио, ведь в бога верят даже преступники. Если есть безбожники, — я не сомневаюсь, что они существуют, — так это клеветники, интриганы, которыми кишит мир… Что касается меня, то мне нет дела до интриг и клеветы; если ты станешь выше их, не дашь проникнуть в свое сердце разладу, нашептываниям коварных врагов, нашему счастью ничто не помешает.
— Но что же такое с нами случилось? Пепе, любимый… Ты веришь в дьявола?
Он помолчал. В часовне было совсем темно, и Росарио не могла заметить улыбки, которой брат ответил на ее странный вопрос.
— Вероятно, надо в него верить, — сказал он наконец.
— Что происходит? Мама запрещает мне видеть тебя; но она не говорит о тебе плохо — ей не нравится только твое неверие. Она велит мне ждать, уверяет, что ты примешь решение… уедешь… вернешься… Скажи по совести — ты плохо думаешь о маме?
— Вовсе нет, — ответил Рей; боясь ее обидеть, он не решился ответить иначе.
— Ты не считаешь, что она меня очень любит — обоих нас любит, желает нам добра и в конце концов даст согласие на брак? Мне так кажется…
— Ну, если ты так думаешь, я тоже… Твоя мама нас обожает… Но только, дорогая Росарио, нужно признать, что в этом доме появился дьявол.
— Не нужно шутить, — ласково перебила она. — Мама такая добрая! Ни разу она мне не сказала, что ты не достоин быть моим мужем. Вот только неверие твое ей не нравится… Говорят, что я склонна к маниям и что теперь у меня тоже мания — любовь к тебе. В нашей семье правило — не препятствовать нашим врожденным маниям, а то они становятся еще опасней.
— По-моему, возле тебя есть хорошие врачи; они решили излечить тебя, и в конце концов, обожаемая моя девочка, они тебя вылечат.
— Нет, нет, тысячу раз нет! — воскликнула Росарио, склонив голову на грудь жениха. — Лучше сойти с ума рядом с тобой. Ведь это из-за тебя я мучаюсь, из-за тебя больна, из-за тебя мне жизнь не в жизнь, и я готова умереть… Я предчувствую — завтра мне будет хуже, гораздо хуже… Может быть, я умру — пусть, мне все равно.