, они хозяйничают на выборах, пользуются влиянием в Мадриде, распределяют выгодные должности. Жутко.
— Скажи, а нельзя ожидать, что мятежники на этих днях совершат какое-либо преступление? Если это случится, вы бы сравняли город с землей, а я бы вам с удовольствием помог.
— Если бы дело зависело от меня!.. Но они тут обязательно возьмутся за свое, — сказал Пинсон, — потому что мятежи в двух соседних провинциях растут, как сорная трава… И, между нами, дорогой Рей, я думаю, что здесь будет нелегко. Многие смеются, говорят, будто не может быть новой гражданской войны, подобной той, что была недавно. Они не знают этих мест, не знают Орбахосы и ее жителей. А я утверждаю, что дело, которое сейчас начинается, вовсе не шуточное, что нам снова придется вести жестокие, кровавые бои и они будут продолжаться, сколько богу будет угодно… А ты как думаешь?
— Друг, я в Мадриде смеялся над всеми, кто говорил, будто возможна новая продолжительная и жестокая гражданская война, вроде Семилетней; но сейчас, когда я пожил здесь…
— Да, нужно самому прогуляться по этим очаровательным местам, взглянуть поближе на местных жителей и услышать от них хоть одно словечко, чтобы узнать, на какую ногу они хромают.
— Вот именно… Я не могу объяснить, на чем основано мое убеждение, но, находясь здесь, я вижу все иначе, и теперь мне кажется, что, может быть, действительно придется вести долгие и жестокие войны…
— Совершенно верно.
— Но сейчас меня занимает не столько война в широком смысле, сколько частная, которую мне приходится здесь вести, — я объявил ее не так давно.
— Ты, кажется, говорил, что живешь в доме тетки? Как ее величают?
— Донья Перфекта Рей де Полентинос.
— А, я слышал это имя. Это превосходная особа, единственная, о которой «чесночники», насколько я знаю, не отзываются плохо. Когда я был здесь прошлый раз, все восхваляли ее доброту, ее милосердие, всяческие ее достоинства.
— Да, моя тетя очень добра и любезна, — пробормотал Рей.
Он на мгновение задумался.
— Ну, теперь я вспомнил!.. — внезапно вскрикнул Пинсон. — Теперь у меня начинают концы с концами сходиться!.. Мне в Мадриде говорили, что ты женишься на своей двоюродной сестре. Все ясно. Это и есть прелестная, обаятельная Росарио?
— Пинсон, давай поговорим по душам.
— Я вижу, ты встретил здесь какую-то преграду.
— Дело значительно серьезнее. Тут идет ужасная борьба. Нужны могущественные, предприимчивые, энергичные друзья, с большим опытом в трудных предприятиях, мужественные и хитроумные.
— Слушай, это кажется даже серьезнее, чем дуэль.
— Намного серьезнее. Подраться с мужчиной на дуэли не трудно. Но как драться с женщинами, с невидимыми врагами, действующими в тени?
— Я весь обратился в слух.
Подполковник Пинсон, вытянувшись, лежал на кровати. Пепе Рей пододвинул стул и, опершись локтем о край постели и подперев голову рукой, начал свой доклад, объяснение, изложение плана или что-то в этом роде. Говорил он очень долго. Пинсон слушал с глубоким вниманием, не прерывая рассказчика, и только изредка задавал отдельные мелкие вопросы, просил сообщить еще какие-нибудь подробности или разъяснить что-либо непонятное. Когда Рей закончил, лицо Пинсона было серьезно и мрачно. Он устало потянулся, как человек, не спавший три ночи подряд, и, наконец, сказал:
— План рискованный и трудный.
— Но его нельзя назвать невыполнимым.
— Пожалуй, да! В этом мире нет ничего невыполнимого. Обдумай его как следует.
— Я уже обдумал.
— И решил проводить его в жизнь? Смотри, такие вещи теперь уже не в моде. Обычно они кончаются плохо и приносят людям одни неприятности.
— Я решил твердо.
— Ну что же, хотя дело это рискованное и сложное, даже очень сложное, я всецело к твоим услугам.
— Итак, я могу рассчитывать на тебя?
До самой смерти.
Глава XIXКровавое сражение. — стратегия
Долго ждать первых выстрелов не пришлось. В обеденный час, сговорившись с Пинсоном о дальнейших действиях согласно выработанному плану, первым условием которого было то, что друзья будут притворяться, будто не знают друг друга, Пепе Рей направился в столовую. Там он нашел свою тетку, только что прибывшую из собора, где она, по своему обычаю, провела все утро. Донья Перфекта была одна и казалась чем-то глубоко озабоченной. Инженеру показалось, словно какое-то таинственное облачко оставило свой след на этом бледно-мраморном лице, не лишенном своеобразной красоты. Когда она поднимала глаза, лицо ее вновь становилось зловеще спокойным; но почтенная матрона поднимала глаза лишь на короткое мгновенье и, быстро окинув взглядом племянника, снова мрачнела.
Обеда ожидали в молчании. Дожидаться дона Каетано, уехавшего в Мундогранде, не стали. Когда приступили к еде, донья Перфекта произнесла:
— А этот мужлан-военный, присутствием которого нас сегодня облагодетельствовало правительство, не придет обедать?
— По-моему, он больше хочет спать, чем есть, — ответил инженер, не глядя на тетку.
— Ты его знаешь?
— Первый раз в жизни вижу.
— Да, забавных гостей нам присылает правительство. Как будто специально для того стелим постели и готовим еду, чтобы беспутные молодцы из Мадрида спали и ели здесь!
— Есть опасения, что поднимется мятеж, — сказал Пепе Рей, чувствуя, как по его телу пробежала дрожь, — и правительство решило истребить орбахосцев, уничтожить их, стереть с лица земли.
— Остановись, дружочек, ради бога, не стирай нас в порошок! — воскликнула донья Перфекта голосом, полным сарказма. — Бедные мы, бедные! Сжалься, племянничек, оставь в живых несчастные созданья! А что, ты тоже будешь помогать войскам в этом грандиозном подвиге — в разрушении нашего города?
— Я не солдат. Я только буду хлопать в ладоши, когда увижу, как навсегда вырваны с корнем ростки гражданской войны, непокорности, раздора, бегетрий, бандитизма и варварства, которые существуют здесь, к великому стыду для нашего времени и нашей родины.
— На все божья воля.
— В Орбахосе, милая тетя, почти только и есть, что чеснок да разбойники, потому что те, кто во имя вздорных политических или религиозных идей отправляется искать приключений каждые пять лет, — это разбойники.
— Спасибо, спасибо, дорогой племянничек, — побледнев, проговорила донья Перфекта. — Значит, в Орбахосе больше ничего нет? А все-таки здесь есть нечто, чего у тебя нет и ради чего ты к нам приехал.
Эта пощечина больно отозвалась в сердце Рея. Его душа горела. Теперь ему было слишком трудно сохранить почтительный тон, которого подобало бы придерживаться в разговоре с теткой благодаря ее полу и положению в обществе. Безудержный гнев ослепил его, и он уже не мог остановиться:
— Я приехал в Орбахосу, — воскликнул он, — потому, что вы меня пригласили! Вы договорились с моим отцом…
— Да, да, это правда, — с живостью ответила сеньора, прерывая его и стараясь говорить мягко, как обычно. — Я не отрицаю этого. В сущности, виновата во всем я. Я виновата в твоей скуке, в твоих выпадах против нас, во всем неприятном, что случилось в моем доме с момента твоего приезда.
— Очень рад, что вы это понимаете.
— А ты, наоборот, просто святой. Может быть, мне встать перед тобой на колени и попросить прощения?
— Сеньора, — начал Пепе Рей, нахмурившись и перестав есть, — я очень прошу вас не смеяться надо мной так безжалостно. Я ведь не могу ответить вам тем же… Я только сказал, что в Орбахосу меня пригласили вы — и больше ничего.
— Это верно. Мы договорились с твоим отцом, что ты женишься на Росарио. Ты приехал, чтобы познакомиться с нею. Я, кстати сказать, приняла тебя, как сына… Ты притворился, что любишь Росарио…
— Простите, — возразил Пепе. — Я любил и люблю Росарио; это вы притворились, что принимаете меня, как сына; вы как будто приняли меня сердечно, а тем временем с первой минуты начали пускать в ход всевозможные ухищрения, чтобы противодействовать мне и помешать исполнению обещаний, данных отцу; вы с самого первого дня задались целью привести меня в отчаяние, досадить мне; вы казнили меня, поджаривая на медленном огне; вы напустили на меня целый рой тяжб, а сами остались в стороне; вы лишили меня официального поста, на который меня назначили; вы распустили про меня по всему городу гадкие сплетни; вы изгнали меня из собора; вы постоянно держали меня вдали от той, кого избрало мое сердце; как инквизитор, вы мучили свою дочь одиночным заключением, которое будет стоить ей жизни, если в это дело не вмешается бог.
Донья Перфекта покраснела. Но эта вспышка уязвленной гордости и смущения при мысли, что ее замысел раскрыт, быстро прошла, и она опять побледнела, даже позеленела. Губы ее дрожали. Отодвинув от себя прибор, она вдруг поднялась. Поднялся и племянник.
— Боже мой, святая дева-заступница! — воскликнула сеньора, в отчаянии сжимая голову руками. — Неужели я заслужила такие жестокие оскорбления? Пепе, сын мой, неужели это говоришь ты?.. Если я действительно сделала то, что ты говоришь, я и вправду великая грешница.
Она упала на диван и закрыла лицо руками. Пепе, медленно подойдя к ней, услышал ее глухие рыданья и увидел ручьи слез. Несмотря на то что он был убежден в своей правоте, он не мог совладать с охватившей его жалостью и в смущенье даже пожалел, что сказал так много и был так резок.
— Дорогая тетя, — начал он, положив руку ей на плечо, — если вы будете отвечать мне слезами и вздохами, вы растрогаете меня, но не убедите. Мне нужны аргументы, а не чувства. Ответьте мне, скажите мне, что я не прав, когда думаю так, докажите мне это, и я признаю, что я ошибался.
— Перестань. Ты не сын моего брата. Если бы ты был моим племянником, ты бы не стал меня так огорчать. Выходит, что я лицемерная гарпия, опутывающая тебя сетью домашних интриг?
Произнеся эти слова, сеньора отняла руки от лица и посмотрела на племянника с выражением полнейшей невинности. Пепе был озадачен. Слезы и нежный голос сестры его отца не могли не тронуть инженера. Губы его уже готовы были раскрыться, чтобы попросить прощения. Хотя он и отличался сильной волей, все то, что задевало его чувства и действовало на его сердце, внезапно превращало его в ребенка. Таковы слабости математиков. Говорят, что Ньютон тоже был таким.