Торжественная пионерская линейка состоялась на площадке перед станцией Малые Березки. Я видел Митю и Витю, которые, как самые высокие, стояли на правом фланге. Следующим в строю стоял Толя, а рядом с ним — Женя.
Сбоку, за барьером, толпились взрослые жители Березок и те, что приехали из города на открытие памятника машинисту Кнышу.
Медленно, как бы задумчиво сползло белое покрывало, и я увидел Поликарпа Филипповича. Бронзовое лицо его смотрело ласково. Он был в фуражке машиниста, а на груди его красовался значок почетного железнодорожника. Сотни ребячьих глаз смотрели на своего учителя, и я читал на их лицах: «Клянемся, дорогой Поликарп Филиппович, быть такими же честными и смелыми, как ты».
В то утро на площади у станции Березки я пережил минуты, которые мне не забыть никогда. Это было, когда высокий седой Кущин и маленький Минька стали на колени у пьедестала памятника Кнышу и положили сюда первые цветы — синие подснежники.
Это было, когда сотни мальчиков и девочек произнесли здесь, на площади, свое торжественное обещание:
«Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Советскую Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия».
В это время я стоял рядом с Минькой. А он смотрел на бронзовое лицо своего друга Поликарпа Филипповича.
С трибуны четко донесся призыв:
— Юные пионеры, к борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!
И я услышал, как юные голоса ответили:
— Всегда готовы!
И Минька, хотя он не стоял в строю, тоже произнес громко и четко:
— Всегда готов!..
До этого дня я ведь с Минькой не был знаком. Меня познакомили с ним, и мы долго беседовали, когда взрослые разошлись, а юные железнодорожники пели песню своих отцов и матерей: «Взвейтесь кострами, синие ночи…» И еще много других хороших песен.
— Значит, вы его только видели. А знакомы не были? — сказал мне Минька на прощание.
— Да. Я только один раз видел Поликарпа Филипповича. Но я много, очень много слышал о нем хорошего.
— А мы с ним были друзья, — сказал Минька.
Он взял меня за руки:
— Не торопитесь. Пусть эта электричка пройдет. Еще электричка будет. Подождите.
— Да, — сказал я. — Подожду.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ КОЛИ ПЕРЕПЕЛКИНА
1. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Однажды меня вызвал редактор и молча протянул письмо. Я прочитал:
«Дорогая редакция!
Пишет вам бывший ученик школы в станице Солнечной на Кубани Перепелкин Николай. Когда я учился в школе, то думал, что буду комбайнером. Я хотел работать. Но я сделал некрасивый поступок и теперь не знаю, как мне быть: оставаться работать здесь, где я уже работал помощником комбайнера, или уехать на другую работу, потому что мне стыдно из-за своего поступка. У меня образование 10 классов нашей школы-десятилетки в станице Солнечной. А техника в этой станице очень хорошая. В другую ехать не хочется.
Посоветуйте: как быть?
Если вы приедете к нам в станицу, поймете, почему я не хочу уезжать. А оставаться тоже стыдно.
С приветом Коля Перепелкин».
…Я приехал в станицу Солнечную и познакомился с Колей Перепелкиным — таким рослым парнем, что большинство людей было ему по плечо. Острижен Коля под бокс, лицо загорелое, черные глаза блестят из-под густых бровей и свесившегося на лоб чуба. Одет он был в пеструю ковбойку.
Как только я спросил о Коле в Солнечной, мне сразу же показали домик Перепелкиных. Колю хорошо знали в станице. Он был как бы знаменитостью. И в первый день приезда и позже я не раз слышал, как о нем говорили: «Перепелкин? Как же, знаем. Это тот, что Красноштана раскрыл». Вспоминая об этом, смеялись.
Но расскажу все по порядку.
2. НА ТОКУ
Ток — самое горячее место в страдную пору, когда убирают урожай. Если хлеб скосили и не обмолотили (это когда на поле работает не комбайн, а косилка), на току идет молотьба: грохочет молотилка, золотистая пыль от зерна летит над землей. Здесь же, на току, зерно сушат, очищают, сортируют и взвешивают.
В первые годы после войны в станице Солнечной не было механических весов, и взвешивали зерно вручную.
Представь себе носилки, у которых вместо ложа глубокий ящик. Шестьдесят ящиков приходилось перевешивать из каждой подводы, несколько сот ящиков из автомашины. Работа была тяжелой, и времени на нее уходило уйма. Когда пошли по степям комбайны, потекло зерно из бункера в автомашины стремительным потоком, весы на току оказались узким местом.
— Давай шевелись! — кричали с автомашин, выстроившихся в очередь к весам.
А у весов и без того «шевелились». Колхозницы плюхали на весы ящики-носилки, относили их, опрокидывали, чуть не бегом возвращались к автомашине, с которой насыпали в ящик новую порцию зерна.
Но как ни бегай, а сто-двести раз взвесить ящик с зерном — на это нужно немало времени!
Устроили тогда спаренные весы. Соединили двое десятичных весов одной платформой. На эту платформу въезжала телега с зерном, прозванная бестаркой. Пустую телегу взвесили раз и навсегда. Из полученного веса телеги с зерном вычитали вес пустой телеги. Так взвешивалось зерно. И не надо было теперь насыпать, опоражнивать, перетаскивать тяжелые ящики.
3. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОНТРОЛЕР
В станице Солнечной весовщик — самая популярная специальность у школьников, которые помогают колхозу в горячие дни уборки.
Почему?
Во-первых, потому, что работа эта сезонная и горячие дни уборочной страды совпадают со школьными каникулами.
А во-вторых, потому, что весовщикам не нужна большая физическая сила, а нужно лишь умение быстро и точно считать.
В станице Солнечной с начала летних каникул открывались обычно специальные курсы весовщиков. Коля Перепелкин тоже окончил такие курсы и получил звание весовщика — государственного контролера. Он очень этим гордился и даже хвастал где мог.
А вышло-то все не так, как ему думалось.
Был в Солнечном колхозе агроном по фамилии Среда. Этот Среда был прямой противоположностью председателю колхоза Каляге — человеку решительному и смелому.
— Э, Дмитрий Акимович, а не слишком ли вы размахнулись? — сказал Среда Каляге, когда тот решил полностью доверить работу весовщиков школьникам Солнечного, а Перепелкина назначить среди них старшим. — Це ж дети! А весовщик — фигура. А дите — оно всегда дите. Просчитаются…
— Не согласен, — сказал Каляга. — Способный и в пятнадцать лет становится головой, а бестолочь и в сорок — молодой.
Среда принял это на свой счет и страшно обиделся.
— Это что ж получается? Мне вот как раз, к примеру, сорок!
Каляга, чтобы сгладить неловкость, сказал:
— Давайте вашего счетовода, которого вы вчера рекомендовали в весовщики. Где он?
Вот тут-то и выплыла фигура Красноштана — колхозного счетовода. Среда напирал на то, что Федор Пантелеймонович (так зовут Красноштана) сейчас свободен. Он зимой болел, правление соседнего колхоза «Рассвет» заменило Красноштана другим счетоводом — Марией Ивановной. А сейчас Федор Пантелеймонович поправился и находится в полной форме — дай только работу.
Среда положил перед Калягой на стол анкету счетовода, похлопал по ней ладонью и сказал:
— Добрый мужик! Федор Пантелеймонович Красноштан!
Ну как тут не взять на работу человека! Каляга взял. А потом раскаялся. И потому раскаялся, что анкету прочитал, а лично с человеком не познакомился.
Заглянем и мы в анкету.
4. АНКЕТА
Красноштан Федор Пантелеймонович. Из незаможних крестьян. Это значит: родители были бедняки. Хорошо. Окончил семь групп девятилетки — тоже козырь: грамотный. (Это в первые годы нашего государства была такая школа — девятилетка.) Опять же стаж работы: десять лет счетоводом в колхозе. Жена есть? Есть. Дети есть? Есть. Медали? Есть — за доблестный труд. Чего же более? Это вам не ученик, который прошел двухнедельные курсы весовщиков и научился на счетах щелкать костяшками. Сче-то-вод. Фигура!
Короче говоря, Федор Пантелеймонович приступил к работе старшим весовщиком, а Коля Перепелкин, девочки и мальчики, что с ним кончали курсы, попали под его начало.
Бухгалтер колхоза предложил Красноштану, когда тот пришел оформляться весовщиком, посещать двухнедельные курсы весовщиков, которые в тот вечер начинали занятия.
— Смешно! — ответил ему Красноштан. — Набрали детский сад и хотите среди него посадить за парту специалиста со стажем. Я же десять лет держал в руках всю финансовую часть колхоза-миллионера! Меня в районе знают…
Так и не пошел Красноштан на курсы.
…Федор Пантелеймонович соорудил себе на току нечто вроде балдахина, принес из дому креслице и уселся в нем перед весами.
Вот там-то предколхоза Каляга и увидел впервые Красноштана. У счетовода лицо точно плохая дорога после дождя — все в колеях. Крупный нос точно из красной глины вылеплен. Волосы с проседью, подстрижены ежиком, как у гоголевского городничего.
— Хорошо устроились, — сказал Каляга, кивнув в сторону балдахина. — С удобствами!
— А как же? Я не школьник, чтоб воробьем на жердочке сидеть.
— Весы десятичные знаете? — спросил Каляга.
— Сче-то-вод!
— Это я знаю, — Каляга качнул коромысло весов. — Я спрашиваю о весах.
— У меня десятилетний стаж, — с обидой в голосе ответил Красноштан. — Я специалист! Имею благодарности. Хотите, принесу? Обо мне в районной газете заметка была. Имеется вырезка. Могу представить.
— Не надо. Сейчас не до вырезок. Завтра зерно пойдет. Работать надо. До свидания.
Каляга ушел, а Красноштан еще долго возмущался тем, что предколхоза задает человеку вопросы, не заглянув в его анкету. Люди вроде Красноштана привыкли по анкете судить о человеке.
Главное, чтобы в анкете сходились все концы с концами. А что за ней, этого как бы и нет… Анкета. Вот по анкете Красноштан будто бы и не плох. А на поверку — гусь! Гусь ведь и плавает, и летает, и ходит. А если разобраться, плавает плохо, летает скверно, ходит по земле кое-как. Но была бы гусиная анкета, во всех трех графах стояло бы: «Да! Плавает! Летает! Ходит!»