Уже выйдя на улицу, он окончательно понял, что готов к бою.
Всю пятницу работа шла как никогда удачно. Под вечер Дымов позвонил Анне Ивановне и узнал, что анализ крови не просто хороший, а очень хороший.
«Может, раз день такой удачный, сказать вечером жене о предстоящей операции? – подумал он. – Хотя нет, не стоит гневить Всевышнего. Удача – дама с изменчивым характером, судьбу лучше не испытывать. Кроме того, сегодня пятница, улетаю я в следующее воскресенье, и можно сказать все жене послезавтра».
Как бы тщательно и искусно ни скрывал он правду от своей Веры, прекрасно ее зная, понимал: она будет волноваться. Так пусть волнуется хотя бы на два дня меньше.
«Лучше поеду к Жизневу, сделаю укол золадекса и заплачу какую-нибудь денежку вперед, а то неудобно», – решил Андрей Семенович.
Через час, получив укол в живот, он усилием воли подавил в себе рвавшийся наружу вопрос: «Не начало ли это химиотерапии?» Местечковая назойливость, да еще в больших дозах, должна вызывать сильное раздражение, а зачем ему вызывать изжогу у Жизнева, уставшего под вечер, да еще после интенсивной трудовой недели?
Перед тем как уйти, Андрей Семенович достал бумажник и спросил:
– За сколько дней я должен вам заплатить, Александр Владимирович?
Жизнев на секунду задумался и сказал:
– Ну заплатите дней за пять.
Расплатившись и выйдя на улицу, Андрей Семенович подумал: «Если бы этот разговор происходил дней десять назад, решил бы: Жизнев считает, что через пять дней его услуги по вполне понятной причине уже не понадобятся. И начался бы второй акт психопатии. А сейчас какой-то частью мозга понял, что как человек порядочный он просто не хочет брать всю сумму вперед».
«Что ж, и в пятьдесят семь лет исправиться не поздно, – усмехнулся он. – Ладно, теперь пауза до воскресенья, когда нужно раскрыть часть правды дома и употребить все свое искусство, чтобы не расстроить жену».
В воскресенье после обеда Андрей Семенович решился на разговор с женой. Он никогда не готовился к публичным выступлениям: не писал черновики и тезисы докладов, даже перед защитой диссертации у него не было заранее приготовленного текста. Все происходило экспромтом и, как правило, получалось не просто хорошо, а очень хорошо. Вот и сейчас у него вдруг само выскочило:
– Слушай, зайка, у меня хорошие плавки есть?
– А зачем тебе плавки? – удивилась жена. – Дело к зиме. Или ты решил в моржи податься на старости лет?
– Ой, я совсем забыл тебе рассказать, – на Андрея Семеновича накатило вдохновение. – Недели три назад Николай Сергеевич (он назвал имя начальника службы безопасности компании, потому что обмен информацией между женой и молчуном – полковником КГБ в отставке был крайне маловероятен) познакомил меня с доктором Жизневым, у которого дядя живет в Германии. Причем дядя этот – топ-менеджер «Дойче Банка». Зовут его Гюнтер Шильке (как говорил друг Мишка, врать – не мешки ворочать), и он взялся свести меня с каким-нибудь немецким банком, который может дать кредит на строительство установки. Но не под двенадцать процентов, как я плачу сейчас нашему банку, а лишь под шесть. Представляешь, сколько денег сэкономим? Поэтому мы с доктором, которого зовут Александр Владимирович Жизнев, в следующее воскресенье летим в Германию, в город Вюрцбург. Там неподалеку лет пять назад нашли какой-то суперцелебный источник с минеральной водой, и в этом месте построили пятизвездочный отель с изумительным бассейном. Вот поэтому я спросил тебя о плавках. Да, знаешь, что Жизнев мне предложил? При отеле есть клиника. В ней практически амбулаторно делают операции по удалению аденомы. Вот я и решил совместить приятное с полезным: позаниматься нужным для компании бизнесом, отдохнуть на водах, а заодно убрать аденому. Жизнев сказал, а он – известный в городе врач-уролог, что к шестидесяти годам вопрос с аденомой обязательно надо решать. Конечно, если не хочешь неприятностей.
Теперь нужно эффектно выйти из разговора, помня, что всегда запоминается последняя фраза.
– Так слушай, у меня плавки-то есть, Веруль?
«Ну вроде пронесло, – с облегчением думал Андрей Семенович. Хотя какая-то тревога во взгляде жены появилась. Не в мыслях эта тревога – уж больно складно он все сочинил и изложил так, что любой сказочник позавидовал бы. В подсознании. Значит, нельзя останавливаться. Нужен какой-нибудь козырь, настоящий козырный туз, и быстрее. – Давай, Семеныч, не останавливайся!»
Кажется, туз нашелся:
– Да, кстати, я в отпуске посмотрел, какая у Дашки одежда, и пришел в ужас. Хочу ей прикупить что-нибудь в Германии. Как ты думаешь?
Какая бабушка после этого не забудет обо всем? Жена мгновенно расцвела:
– Андрюша, как здорово ты придумал! Я тоже посмотрела на нее и расстроилась: ребенок просто раздет. Стыдно даже стало перед окружающими.
Теперь главное – не останавливаться, развить достигнутый успех. Надо чтобы его поездка в Германию ассоциировалась у жены с пополнением Дашкиного гардероба. Тогда все будет хорошо.
– Слушай, Веруля, я буду занят на следующей неделе, так что давай сейчас составим список, что купить, с размерами и пояснениями. Ты мне подробно распиши, чтобы я твои записи мог показать продавцу. Знаешь ведь, что магазины – не мое. Давай?
И Андрей Семенович схватил бумагу, ручку и положил их на стол перед женой.
«Пронесло», – решил он, глядя, как Вера с увлечением и радостью составляет список. Но каким-то седьмым чувством догадался, что она что-то заподозрила, и ему лишь на время удалось избавить ее от беспокойства, отвлечь составлением списка покупок. Кроме того, в глубине души Андрея Семеновича зрело ощущение, что его Верулька сама обрадовалась переводу разговора на внучкин гардероб.
«Лучше так, чем никак», – подумал Дымов и стал вымарщивать из себя вопросы по плану будущих покупок.
Его подозрения подтвердились: за вечер жена не сказала ему ни слова о предстоящей операции, что было совсем на нее не похоже. Он понимал, как тяжело ей дается молчание, и был искренне благодарен, что она, переживая сама, щадила его и не задавала вопросов. Врать было бы больно, а говорить правду – невозможно.
В понедельник, проходя через приемную, Андрей Семенович вместо обычного «Чаю, пожалуйста» велел пятнадцать минут никого не впускать. Потом спохватился, сообразив, что чай можно пить и в одиночестве, и попросил стакан чая покрепче.
Минут пять он сидел, прихлебывая чай из своего любимого хрустального бокала в серебряном подстаканнике – единственном дорогом предмете в кабинете, и тупо смотрел на макет парусника, стоявший на столике, как раз напротив его директорского кресла. Потом встрепенулся и вытащил из портфеля свой «ресторанный список». Он славно поработал и сделал практически все, что намечал, кроме составления завещания и разборки документов в сейфе. Завещание ему не составить (будем считать, что оно и не нужно), а навести порядок в документах он запланировал во вторник. Однако, зная свой характер, понимал, что сделает это в пятницу – в последний день на работе перед отъездом в Германию. Значит, можно заниматься текущими делами, которых накопилось великое множество.
Раздался звонок. Дымов взял трубку.
– Андрей Семенович, скажите пожалуйста, билет Алёны Викторовны у нее? – услышал он голос секретаря Людмилы.
– Какой, к черту, билет? – с недоумением спросил он и тут же сообразил, в чем дело. Все привыкли, что в заграничные командировки он ездит с Алёной, и вдруг с каким-то Жизневым.
Первым его желанием было наорать на Людмилу, чтобы не лезла с вопросами без надобности. Но вовремя спохватился: по офису пойдут разговоры, а это ни к чему. Дымову пришлось терпеливо втолковывать Люде сказку о работе Жизнева с крупными немецкими банкирами. Он еще и сдобрил все это шуткой о том, что когда два серьезных мужика едут добывать большие деньги, то бабу им брать с собой ни к чему. На этой игриво-шутливой ноте Андрей Семенович закончил разговор.
«Вроде бы Людка успокоилась», – подумал он, вешая трубку.
Еще нужно сказать о своем отъезде финансовому, но, конечно, не бред про дешевые западные кредиты. Что-нибудь про обследование. На этом информационная часть подготовки к поездке будет выполнена.
Андрей Семенович яростно набросился на работу. Так прошло четыре дня. Они были серыми, будто штаны пожарника, и похожи друг на друга, как однояйцевые близнецы. Более-менее спокойное пробуждение, завтрак, машина, изнурительная работа, снова машина, ужин и катание с дочкой по вечерним улицам: его очень радовало все более уверенное поведение дочки за рулем. И, пожалуй, все. Первые дни он боялся, что жена заведет разговор о предстоящей операции. Но она молчала, и он был благодарен Богу и ей за это молчание.
Наступила пятница, последний рабочий день перед отъездом. Как обычно, он появился в офисе около десяти, попросил чая и велел пятнадцать минут никого к себе не пускать. Несколько минут тупо глядел на Петра I, сидевшего на коне прямо перед ним. Потом встал, обошел весь кабинет, останавливаясь перед каждым любимым предметом: картиной с разведенными ленинградскими мостами, моделью парусника, фигуркой Суворова-Рымникского и фотографией Эйнштейна с большими плачущими глазами. Он был достаточно бесхозяйственным, чтобы что-то покупать себе самому. То, что висело на стенах и стояло на полочках, подарили близкие (как ему хотелось думать) люди, и от этих предметов должна была исходить положительная энергия. Он еще раз подошел к Петру, и в этот момент в голове пронеслись слова Анны Ивановны: «Угрозы для жизни нет». Петр, казалось, их услышал и ободряюще подмигнул, и Андрей Семенович отчетливо услышал шепот царя:
– Не дрейфь, мужик, все будет хорошо.
«Еще не хватало в последний день рехнуться», – подумал Андрей Семенович, сел, залпом выпил остывший чай и, сам того не желая, резко сказал секретарю:
– Финансового ко мне.
В общем, рабочий день начался. Дымову хотелось, чтобы он никогда не кончился. Ведь конец именно этого рабочего дня знаменовал для него завершение определенного этапа жизни. А в его пятьдесят семь не было желания ничего завершать. Однако в эту пятницу время не шло, а летело со скоростью сверхзвукового самолета. И вот уже час, а в два нужно идти обедать, потому что, как он и предполагал, разборка сейфа с документами останется «на сладкое» – самый конец последнего (последнего до отъезда) рабочего дня.