Бентхайм засмеялся:
— Я верю тебе, потому что это говоришь ты, потому что я слышу твой голос. Так не рассказывают вымышленные истории. Итак, твоя повесть подходит к концу. Ты вновь оказался в лесу. В лесу тебя ждала Надя.
— А если Надя не ждала меня в лесу? — Мертенс встал и подошел к окну. Светало. — Я остался с Бергманом у партизан, но Надю так и не встретил, хотя знал, что ей удалось тогда пробраться через лес к партизанам и рассказать о нас. Но я ее с тех пор не видел.
Вольфганг широко распахнул окно и посмотрел на занимающийся день. Птичьи голоса становились все громче. Он глубоко вдохнул свежий утренний воздух.
— Вот так это было тогда, Герт. Представь, с каким облегчением я вздохнул, когда после войны получил от Нади письмо и узнал, что она жива.
Мертенс вытащил из внутреннего кармана бумажник и протянул полковнику фотографию. Бентхайм долго смотрел на нее, потом повернул и прочел на обратной стороне: «Вольфгангу от его Нади. Киев. Май 1967 года».
— Она стала учительницей, преподает наш язык, — пояснил Мертенс.
Бентхайм положил руки на плечи друга и, стараясь подавить волнение, сказал:
— Хорошо, что ты жив, что вновь нашел ее. — И повторил: — Хорошо, что ты жив, что мы вновь встретились!
Оба вышли в лес, полный света и птичьих голосов.
Эрхард ДиксБРАТСКАЯ ПОМОЩЬ
Сразу же за Готтлейбом дорога поднималась вверх. Повороты следовали один за другим. «Так же, как у нас в последние дни, — подумал я, — тоже сплошь зигзаги».
В том положении, в котором мы оказались в последние дни, ничего страшного, конечно, не было, но было столько работы, что не хватало сил ни сердиться, ни ругаться...
Что тут поделаешь? Уж так заведено. То, что было отличным вчера, сегодня уже становится недостаточным.
Там, в роте, меня давно ждут. Когда мы вчера ночью уезжали, чувствовалось, что командир роты очень озабочен. Поступило приказание все изменить, перестроить, соорудить заново. Командир роты не возражал, но не мог скрыть своего настроения. У меня на этот счет особый нюх. Если обер-лейтенант Кольперт становится официальным, значит, он на что-то сердит.
Но что, собственно, значит «сердит»? На что сердит? Да на все, на что можно и на что нельзя. Некоторые считают, что имеют право сердиться на других. Однако если быть честным и спокойно подумать, то частенько оказывается, что сердиться-то нужно прежде всего на самого себя.
Но я уже начал философствовать, а хотел рассказать одну историю, случившуюся в конце этого лета. Собственно, это была обычная история, которые происходят чуть ли не каждый день. Однако довольно предисловий.
Я должен вновь вернуться к дорожным изгибам и петлям за Готтлейбом. Шелленштейн, мой шофер, только что лихо взял такую петлю, как вдруг заметил лежащие неподалеку от шоссе бетонные плиты. Штабель за штабелем. Классические бетонные плиты — длиной два метра и примерно полметра шириной. Они вполне бы подошли для сооружения бетонной дороги, или, как ее называют, бетонки. Проезжая мимо, я заметил щит с надписью: «Народное предприятие, строительный комбинат». Это было как раз около очередного поворота.
Стояло прекрасное утро, которое обычно изображают на почтовых открытках. Справа от дороги начинался склон. Внизу, окутанные утренним туманом, виднелись домики. Клубы дыма, поднимавшиеся из труб, смешивались с туманом. Первые солнечные лучи окрашивали все вокруг в нежный розовый цвет.
Шелленштейн, прибавив газу при выходе на прямую, сказал:
— Если все это снять на цветную пленку, трудно будет поверить, что это не халтура.
«Он прав, — подумал я. — Это действительно очень красиво...»
Вы можете спросить: к чему все это? Что общего между бетонными плитами, плохим настроением командира роты и ландшафтом, окрашенным восходящим солнцем в розовый цвет? Но если вы наберетесь терпения, то очень скоро все узнаете.
Когда я прибыл в часть, располагавшуюся в лесу на берегу пограничной речки, все солдаты были заняты работой. Трудностей оказалось значительно больше, чем я предполагал. Лесной путь по ту сторону относительно твердой дороги, укатанной лесовозами, был сырым и болотистым. А туда намечалось перенести службы материально-технического обеспечения с полевыми кухнями и всем прочим.
Автомашины вязли и разбивали болотистый грунт все сильнее, так что их не раз приходилось вытаскивать тракторами.
Старший полевой кухни — унтер-офицер в ярости плевал в красно-коричневую грязь. У солдат, втаскивающих автоцистерну с водой на только что сооруженную дамбу, по лицам градом катил пот. Тучи комаров накидывались на потные затылки и руки.
Я тихонько выругался.
Когда я протянул Кольперту пакет, он посмотрел на меня снизу вверх не иронически, а как бы говоря: «Ну видишь, что вы наделали со своим приказом...» Он молча взял у меня пакет. Я попытался сделать безразличное лицо, но вряд ли это мне удалось. Без всяких предисловий я сообщил ему свою идею. Правда, она была довольно абстрактной, но все же идея.
— Нужно достать бетонные плиты... — сказал я. — Так, штук... пятьдесят — шестьдесят.
Кольперт, куривший сигарету, не спеша сделал еще затяжку. Потом вдруг резко шагнул ко мне и шлепнул по затылку ладонью.
— Бетонные плиты... — начал он и сунул мне под нос жирного слепня, который уже успел высосать у меня несколько капель крови. — Прошу прощения! — заметил он и продолжал: — Бетонные плиты... Может быть, еще асфальтированную дорогу от лесной развилки до нашего пункта, электрический свет, ванны и в довершение всего кровати с мягкими матрацами?..
Осталось неясным, за что он извинялся — за удар по затылку, что, собственно, являлось добрым деянием, или за свой монолог, который, между нами говоря, был просто неуместным.
Он нагнулся, поднял камешек и бросил его в глубоко прорезанную колею, которая вела к гати, и стал искать другой.
Я присоединился к нему. Наклоняясь и подбирая камень за камнем, мы бросали их в чавкающую грязь и шли вперед.
— А я видел эти бетонные плиты, — сказал я. — Совсем недалеко отсюда, так в восьми — десяти километрах. Там написано: «Народное предприятие, строительный комбинат». Может, там можно что-нибудь получить?
Я нашел массивный булыжник и никак не мог его поднять. Кольперт помог мне.
— Взяли, еще раз взяли!
Опять чавканье грязи.
Я разогнулся.
— Давай поговорим серьезно! — сказал я. — Надо поехать туда. Строительная площадка недалеко. А у следующего перекрестка на посту народной полиции есть телефон. Черт бы меня побрал, если дело не выгорит! До сих пор нам все помогали и все было в порядке. Почему должно сорваться с плитами? Получим их, и все проблемы будут решены. А если делать так, как сейчас, мы выдохнемся.
После того как, рассуждая таким образом, мы разыскали десятка три камней, я подумал, что пора принимать решение.
Кольперт, казалось, внимательно меня выслушал, потом вытер грязной ладонью лицо, так что на нем остался коричневый след.
— Сколько весят плиты?
А действительно, сколько они могут весить? Я ответил приблизительно:
— Может, тонны две, а может, немного больше. Или меньше, — поспешил я добавить.
Кольперт осторожно, чтобы не запачкать, вытащил из кармана пачку сигарет и усмехнулся.
— Две тонны, говоришь? Всего две тонны? Прекрасно! Сущий пустяк. Когда-то мы носили такие брелки на часовых цепочках. Но то было когда-то. А теперь, здесь? Нам понадобится два автокрана — один внизу, для погрузки, и один здесь, для выгрузки. Ты понимаешь? Два автокрана! И это на воскресенье! Нет уж, лучше делать гать из бревен.
То, что мы после этого начали говорить друг другу, я опускаю. Потом я начал его агитировать.
— Никакого доверия к местному населению, никакой инициативы, отсутствие перспективы...
Однако все мои пылкие доводы оставались без внимания. Наконец я предпринял последний шаг, напомнив ему, что представляю как-никак вышестоящий штаб. Он сразу стал официальным:
— Если вы так считаете, пожалуйста. Мы попробуем!
Я не хотел навязывать ему свою волю, я только хотел его убедить. И добился-таки своего. Работы были временно приостановлены. А если ничего не выйдет? Но попробовать нужно.
Провидение или там еще кто — я не знаю — прислало в это время к нам на гору культбригаду с хорошенькой певицей. Культура оказалась как нельзя кстати и стала моей прямой союзницей.
А немного позже мы сидели в моей машине и снова петляли по дороге, только в обратном направлении...
В долине, где еще так недавно лежал туман, разгорелся прекрасный летний день. Тонкие струйки дыма из печных труб поднимались вертикально в августовское небо. Где-то звонил колокол сельской церкви. Гул большого колокола перемешивался с тонкими голосами маленьких колокольчиков, казалось выговаривавших: «Бесполезно... Бесполезно...»
Наконец из-за крутого поворота показался щит: «Народное предприятие, строительный комбинат».
За высокими штабелями плит стоял жилой автофургон. Окно на улицу было открыто.
По радио звучала музыка. Молодой голос распевал: «Для меня сегодня праздник, и все люди рады...» Звуки музыки иногда прерывались восклицаниями: «Туз пик!.. Десятка треф!.. Бубны!..»
У Кольперта погрустнело лицо и, казалось, не было ни малейшего желания вылезать из машины и мешать проведению воскресного карточного турнира местных любителей ската.
Что делать? Отступать с полдороги? Ни в коем случае!
Шагая к автофургону, я обдумывал, как лучше начать разговор. Что сказать: «коллеги», «товарищи», «друзья»?
Мы забрались по узкой лестнице. Кольперт еще раз обернулся ко мне и прошептал:
— Шестьдесят плит. Шестьдесят — достаточно! — Он уже загорелся.
Прежде чем я сказал «здравствуйте!», Кольперт уже успел заглянуть одному из игроков через плечо, приложив указательный палец к губам.
Трое с удивлением подняли головы и уже хотели бросить на стол только что снятые карты.