Она бойкой начала становиться. Деятельной. Петь не пела, смеялась мало, но улыбалась. Хозяйство организовывала. И удары мужа на себя принимала, чтобы дочерям меньше доставалось. Умерла она, не дожив до сорока лет двух месяцев. Летом. Девочки на речку ушли купаться. Вчетвером – старшая Шурка уехала в город учиться на швею и всего раз домой приехала. Фиме одиннадцать, младшенькой, Василине (ждали Василия), пять. Погода стояла дивная, и они резвились в воде с полудня до пяти вечера. Обгорели все, проголодались. Но все тянули с возвращением домой. Что там хорошего? Отец уже с работы пришел и ждет, чтобы на ком-то злость выместить. Маме уже досталась пара оплеух, это точно. Но этого же мало! Пар не выпущен.
Девочки еще побыли бы на реке, им не часто выпадала такая возможность, чтоб и все свободны, и погода хорошая, и мама себя чувствует бодрой, но Василина с голодухи наелась каких-то стручков. Думала, это мелкий горох, а оказалось – семена луговых цветов. С них у малышки скрутило живот, и сестры повели ее домой. По пути она обделалась. Шла, воняя и плача. Просилась на ручки, путь был довольно дальний, но никто не хотел ее брать. В их семье все были друг с другом строги. Ваську сколько раз ругали за то, что она всякую дрянь в рот тащит, но та продолжает это делать. Раз так, пусть теперь мучается. Может, станет умнее.
Девочку обмыли из шланга в огороде. Точнее, направили на нее струю. А какашки пусть сама оттирает. Каждая из сестер знала, что Василине в конечном итоге придется остаться одной. Все они упорхнут из дома при первой возможности. Последуют примеру старшей. Отца они все люто ненавидели, мать жалели, но в глубине души презирали за трусость, покорность судьбе, ограниченность, друг с другом не столько дружили, сколько сотрудничали. Шурка была им ближе всех, но та так устала нянчить сестер, обо всех заботиться, что, уехав в город, будто потерялась. О том же мечтала вторая по старшинству сестра. Через год и она упорхнет. Поступит в ПТУ, получит место в общежитии. А Фиме еще ждать и ждать! Но и она уедет из деревни. Василине придется самой о себе заботиться…
– Мама, мы есть хотим! – прокричала с порога одна из сестер.
– А Ваське нужно дать активированный уголь, – бросила реплику другая.
– Отец не вернулся еще? – спросила Фима. Они чувствовали его присутствие. На инстинктивном уровне. Как животные. А еще на крыльце не было его кирзовых сапог. В них он ходил зимой и летом.
Но мама не откликнулась.
Тут в дом вбежала голенькая Василина. Ее знобило – вода из огородного шланга лилась ледяная. Поэтому она сразу бросилась к печке, чтобы согреться. Поскольку готовили еду только в ней, от нее всегда исходило тепло. Малышка не добежала. Споткнулась обо что-то, упала. А потом заорала так громко, что сестрам пришлось заткнуть уши.
Оказалось, их мать лежала на полу. Рядом перевернутый табурет, казан, из которого на пол высыпались перловка и свиные косточки. Когда ртов много, экономишь на всем. Девочки могли и одну крупу поесть, а отец каждый день требовал мяса. Но это и понятно, физически работал. Мать поэтому частенько готовила блюда лишь с добавлением говядины, курятины, свинины. глава семьи доволен, ведь ему все лакомые кусочки достаются, а каши да овощные рагу наваристые получаются.
Почему-то именно об этом думала Фима, глядя на открывшуюся ей картину. О рассыпавшейся по полу еде. Было жаль ее, ведь они так проголодались. Теперь и каша, и кости собаке достанутся. А им не только пол мыть, но и быстро организовывать ужин. Не для себя – для отца. Он будет в бешенстве, если без еды останется.
– Она умерла? – Этот вопрос заставил Фиму переключиться. Его задала маленькая Вася. Она перестала вопить и подняла на сестер свои огромные коровьи глаза с опущенными уголками.
– Упала просто, – успокоила ее самая старшая из них. Она видела кровь на виске. Но не хотела верить, что рана смертельная. – Ударилась, потеряла сознание.
Девочка замотала своей большой головой. Та росла быстро, а тело нет.
Сестры подбежали к матери, чтобы привести ее в чувство. Но у них не вышло. Женщина умерла и уже начала костенеть.
На третий день ее похоронили.
Поминки устроили дома. Пришли соседи. Все напились. Сначала причитали, потом начали песни петь. Все как обычно. Когда все разошлись, в том числе отец, отправившийся провожать вдовицу с окраины деревни, с которой многие мужики искали утешения от бед, девочки начали убирать со стола.
– Отец убил ее, – озвучила общую мысль Фима. Все они думали об этом, но вслух не произносили.
– Он был на работе, – слабо возразила Шурка. Она приехала на похороны, но оставаться даже на неделю не собиралась.
– Пришел, из-за чего-то взбесился, толкнул, мать упала, насмерть расшиблась, и он ноги в кирзовые свои сапоги, и обратно в кузницу! Чтоб ее мы нашли. А он будто ни при чем.
– Что ж ты участковому об этом не сказала? Он вам задавал вопросы. Вроде как расследование проводил.
– Чтоб батя меня вслед за мамкой отправил?
– А если вы все вместе в милицию пойдете? Вас много, а он один!
– Ты с нами? – насмешливо спросила вторая по старшинству.
– Меня тут не было, – тут же сиганула в кусты Шурка. – Какой из меня свидетель?
– А из нас? Доказательств нет. Да, бил батя ее. Мог табурет из-под колена выдернуть. И мамка падала на пол. А он еще ей под ребра поддавал. А если мы заступались, нам прилетало. Но это сколько лет длилось! И, чай, все в деревне об этом знали. Никто не вступился. Потому что это семейное дело…
– Матери нужно было уходить от него давным-давно. Он уже после твоего рождения стал злобным. А когда третья дочка родилась, озверел. Я говорила: мамочка, давай сбежим. А она – кому я нужна с тремя детьми, без образования (у нее даже среднего не было, всего шесть классов)? И продолжала терпеть… Рожать…
– А что делать нам? – спросила Фима.
– Решайте сами. Я свое отстрадала. Теперь свободна.
– Ты нам не поможешь?
– С меня хватит. Я с шести лет пахала. Мать то рожала, то болела, то просто страдала. А у меня ни детства не было, ни юности. Только жить начинаю.
– Вот бы папа женился во второй раз, – сонно проговорила Вася. Она прикорнула на кресле, но никому и в голову не пришло отнести малышку в кровать. – Была бы у нас новая мама…
– Да, было бы здорово, – встрепенулась Шура. – Эта вдовица, с которой он ушел, вроде нормальная тетка. Хозяйственная, не злая. И у нее сын есть, который сейчас в армии, может, и нашему родит?
Но вдовица стать женой кузнеца не пожелала. До тела допускала, ночевать оставляла, сытным завтраком кормила, но после выпроваживала. Когда же сын из армии вернулся, запретила на пороге появляться. Отец девочек решил, что та ждет от него предложения руки и сердца, и пришел свататься, да получил отлуп:
– Чтоб я за тебя пошла? Да никогда!
– Это из-за дочек моих?
– При чем тут они? Ты негодный муж. Трахарь хороший. Сильный, свирепый. Таких тигров у меня еще не было. Кости хрустели, синяки не успевали заживать, нутро рвалось, а сладость была мне от этого. Но жить с таким мужиком, как ты, ни одна нормальная баба не согласится.
– Ох, договоришься… – И насупил брови, став реально похожим на тигра.
– Я тебя не боюсь, – фыркнула вдовица. – Тем более сейчас, когда сын мой со мной. Он в ВДВ служил. Кадык тебе за мать вырвет. Иди прочь. И больше не являйся.
Тогда отец, как ни странно, немного притих. Вряд ли испугался десантника, просто понял, что больше не найдет себе женщины. А как без нее в сорок с небольшим?
А тем временем прошел год. Еще одна сестра упорхнула. А это значит, каждой из оставшихся приходилось на себя принимать больше отцовского гнева. Даже Василине доставалось, хотя раньше он ее не бил, только унижал. Не хотел прикасаться к уродке, брезговал.
– Давайте его уморим, – предложила она однажды. – Закроем в бане, чтоб угорел.
– Откачают, – тяжко вздохнула Фима.
– Тогда утопим в реке.
– Не справимся.
– Отравим.
– Чем?
– Поганками.
– Пару раз пронесет, и все. Он же здоровый, как бык.
– Значит, так и будем терпеть?
– Придется.
– Вам хорошо говорить, вы большие. А мне с ним оставаться до смерти?
– Проси Шурку. Пусть тебя забирает. Она работает, имеет свою комнату в общаге.
– Я писала ей. Она не ответила. – И заплакала. Но Васю никто не успокоил. Не принято было.
Позже, когда Фима узнала больше людей, в том числе из многодетных и неблагополучных семей, она удивилась тому, что они не такие. Сострадательные, готовые помочь не только своим – чужим. А какие ласковые! Целуются, обнимаются, под руки берут друг друга, нежно треплют по волосам, за уши дерут в день рождения… лещей выписывают не оскорбительных, а игривых. Сестры могут за ручки ходить. Братья в обнимку. Шушукаться о чем-то. Вспоминать немногие счастливые моменты детства. Фима Сивохина забыла их все. Или их и не было вовсе? Как и близости между членами семьи. Тиран-отец, мать-рохля, они оба не любили ни друг друга, ни своих дочерей. Первый хотел сына, вторая – ему угодить. Девочек не только не ласкали, даже не хвалили, а ведь они были хорошими, и учились неплохо, и по хозяйству все делали. Только одна из пятерых, средняя, семью опозорила. В четырнадцать пошла по рукам, а чтобы отец не убил ее за это, сбежала из деревни с каким-то вором. Обрела свободу раньше срока. Но и умерла тоже. Сразу после Василисы. Девочка утопилась в реке. В том самом месте, где они купались в день смерти матери. А через полгода пришло известие о гибели средней. Убили ее.
Отец не хотел оставаться в одиночестве, поэтому не отпускал Фиму в город. Запрещал ей школу посещать, чтоб она не получила аттестата. Но та ответила:
– Меня это не остановит! Доучусь в вечерней. – И впервые дала ему отпор.
Побил отец ее тогда знатно. А потом запер в доме. Фима сделала вид, что все поняла и смирилась. Сказала, что устроится на ферму работать. Будет, как и мать, коров доить. А когда бдительность его усыпила, сбежала-таки из дому.