Беременность свою она, естественно, скрывала. Но получалось плохо. И не из-за физических изменений. В этот раз гормоны так бушевали, что Фатима стала не похожа на саму себя. Она то впадала в буйство, то размякала. Убила мирную девушку только за то, что она нравилась молодому Ястребу, но не смогла пристрелить советского подрывника, потому что он напомнил ей первую любовь. Того самого туберкулезника. Парень таскал в кармане раненую птичку и кормил ее с рук крошками.
– Что с тобой происходит? – спросил Ислам, вызвав Фатиму к себе. За убийство девушки она смогла оправдаться, а за то, что пощадила советского солдата, – нет. Голова закружилась от жары – это не аргумент. Раньше это Шайтана не останавливало.
– Нездоровится мне.
– Уж не беременна ли? – Она мотнула головой. – А похоже. Женщина сама не своя, когда в положении.
– Я уже несколько лет на войне. У меня много ранений. Могу я чувствовать себя плохо?
– Если у воина кончились силы, он должен завершить свой путь… Геройски! – Это означало стать смертником.
– Силы я восстановлю и снова стану грозой врагов.
– Очень на это надеюсь…
Но Фатима понимала, что дни ее сочтены. Ее берегут до крупного боя. В нем она будет полезна. Ислам планировал захватить кишлак Карагыш. За несколько лет еще никому не удавалось это. Но Молодой Ястреб очень в себя верил. А еще он имел при себе секретное оружие – Фатиму. Она сообщила о том, что служила в той части. Она знает ее изнутри. Как и поселок. И горы вокруг. И она ненавидит тех, кто сидел там в штабе. Они отдали приказ расстрелять ее любимого. В Карагыше она будет не просто воевать – мстить за него!
На самом же деле ей хотелось только покоя. Фатима-Шайтан устала от войны. И от этого пыльного душного края. Она все чаще вспоминала деревню, речку, лес. И город с его парками, фонтанами, трамваями. Мужчин, играющих в волейбол на пляже, женщин в коротких сарафанах, детей с воздушными шариками. Ей один раз приснился ее ребенок. Не тот, которому сейчас уже два годика, а еще не рожденный. В шортиках, футболке с волком и зайцем из «Ну, погоди!» и с клубничным мороженым. Как же Фима любила его! Самое обычное, молочное, по десять копеек, в бумажном стаканчике.
Она проснулась со слезами на глазах и впервые подумала о том, чтобы оставить ребенка себе. Хазбула хороший мужчина, умный, в прошлом красивый, от него может родиться замечательный сынок. Фима не умела любить, только заботиться, и все равно с ним ей будет лучше, чем с чужими людьми. Тем более расти он будет в СССР, а не в Афгане. Ходить в детский сад, школу, институт и ни за что не попадет в армию, уж она об этом позаботится…
Так женщина без будущего планировала будущее будущего ребенка!
Или просто фантазировала о нем, скрашивая свое кошмарное настоящее?
Она вряд ли выживет (хотя Фатима столько жертв принесла богине смерти, что та перед ней в долгу!). Но если и так, как она попадет в СССР? Это практически невозможно. Без помощи надежного человека Фима пропадет. Деньги не помогут. Она лишится и их, и жизни. Самостоятельно она границу не пересечет. Нужен проводник. А он возьмет оплату, а ее прикончит во сне. Или сдаст пограничникам за вознаграждение. Но искать покровителя некогда. Надо драпать во время боя. Загонит бойцов ислама в ловушки и улизнет. Первое время придется в горах отсиживаться. Но тоже недолго. Срок уже большой, переправиться нужно до родов… Но как?
Легче было бы остаться в Афгане. Можно надеть паранджу с сеткой на глазах, тогда никто не увидит их цвета. Но Фима рвалась домой, чтобы гулять с сыном по парку, есть клубничное мороженое, ходить с ним на мультики и возить каждый год на море.
Беременность очень усложнила жизнь Фимы, но она и придала новые силы. Плыть по течению уже не хотелось. Жить только сегодняшним днем. Теперь она понимала, что давно могла закончить путь воина. Уйти на покой, а не взорвать себя, как подобает герою. Была возможность дезертировать, когда от отряда Мухтара осталась четверть, дисциплина хромала, а она была под защитой Хазбулы. Но Фима боялась рисковать. Свет через дым и песок афганской войны лучше тьмы. А умереть – значит угаснуть. Или, что хуже, попасть в ад. А там тоже мрак, но еще дым и кровь. И никакого света…
Свет для таких, как Хушкаль, а не Фатимы-Шайтана.
Знай она тогда, что беременна, дала бы деру. И Хазбула ушел бы вместе с ней. Но он не говорил ей, что навоевался. И Фима в первую очередь опасалась его. А он, выходит, хоть немного ее любил, раз покинул отряд, когда узнал о ее смерти. Для своего же ребенка Хазбула на все бы пошел. И сейчас они, быть может, вдвоем бы ожидали пополнения.
Ох уж это БЫ! Как оно все меняет в воображении и ничего в реальности.
Бой все откладывался. Ждали сначала подкрепления, потом оружия. Привезли новобранцев, пистолеты, автоматы, гранаты, но ничего более существенного. Юный Ястреб приуныл, но от плана захвата кишлака не отказался. Фатиме поручили обучить новичков меткой стрельбе. А чтоб силы ее не покидали, прислали к ней лекаря-травника. Тот напичкал ее каким-то отваром. Противным, горьким, вонючим. От него у нее живот заболел.
– Это из тебя дрянь выходит, от которой недомогание, – буркнул лекарь. – Пронесет разок-другой, и станешь здоровой, как кобылица.
Понос действительно начался. С ведра Фатима не слезала полдня, но лучше себя не чувствовала. Легла отдохнуть, но только задремала, как боль ее тело пронзила, а по ногам полилось. Во сне обделалась, подумала она. Скинула простыню, а вместо дерьма кровь увидела. Закричала. Прибежал лекарь.
– А вот и дрянь пошла, – сказал он и поставил у кровати таз. Не сразу Фатима поняла, что речь шла о ее ребенке.
Мальчик родился мертвым. Его унесли и где-то закопали. Фиме дали другого отвара, уже сладкого, и она уснула.
Уже на следующий день она была на стрельбище. Так как живот все еще болел, ей разрешили сидеть, а не стоять.
– Зачем? – спросила она у Ислама, когда смогла к нему прорваться.
– Что – зачем?
– Вы убили моего ребенка!
– Ты же не была беременной. Мы выгоняли из воина недуг. Теперь он не будет мешать ему сражаться.
– Мухтар дал мне родить.
– Я бы тоже дал, носи ты моего. И позаботился бы о нем. Но твой ублюдок никому не нужен. В том числе тебе. Благодари меня за то, что я тебя избавил от забот. Все, иди отдыхай. Завтра должна быть в полной силе.
И она пошла. А что оставалось? Вообще-то Ислам прав. Он избавил ее от забот. Так почему же ей так плохо? Забытая боль потери вернулась. Третий раз в жизни Фима испытала ее, и она оказалась очень острой. Неожиданно… Она потеряла плод, а не любимого человека. У Фимы и чувств к нему не было.
Или она все это время ошибалась?
Ночью она спала плохо. То и дело подбегала к двери, порываясь бежать. Но останавливала себя. У Ислама бойцы дисциплинированные, на постах не спят, не пьют, траву не курят. Мимо них не проскочишь. Так что утром она была на стрельбище. А в ночь отправилась с другими снайперами на позицию. Через оптический прицел они изучали местность. Обо всем докладывали Фатиме, и она чертила план. Под присмотром доверенного лица Ислама алжирца Али. Но его обдурить дело не хитрое. Отметила фотомастерскую как второй склад с боеприпасами. Все равно не проверишь, окон нет. Духи будут захват делать, так как у них оружия мало, тут-то их и возьмут в кольцо. Начнется серьезный бой. А пока солдаты воюют, она смоется. Теперь Фима ни за кого, только за себя саму. В этих горах она сможет выжить. Тем более ей не мешает ни живот, ни новорожденный.
За Фатимой присматривали, и все же ей удавалось находить время для вылазок. В трех километрах от Карагыша стояла древняя башня. От нее мало что осталось. И все же Фима могла в ней укрыться от солнца, ветра. Развести за ее стенами костер. А пока она прятала припасы под разными валунами по пути к башне. Сбегать придется налегке. Золото она уже вшила в широкий пояс, что прятала под одеждой. И не снимала даже на ночь.
…А ночью перед боем Фима смогла пробраться в поселок. Она пришла на могилу Ахмед-хана Дури, опустилась перед ней на колени.
– Подними руки! – услышала Фима. К счастью, с ней говорили не по-русски.
Она подчинилась.
– Что ты замыслила?
– Ничего.
– Обыщи ее!
К Фатиме подошел боец. Ощупал. Пояс его заинтересовал.
– Это что?
– Бандаж. После родов такие носят, чтобы поддерживать живот.
– Завтра мы на нее другой наденем, – сказал по-арабски тот, что стоял за спиной. Это был Али. Думал, Фатима не поймет его. Но она знала арабский, пусть и не так хорошо, как пушту. – Посмотри, она ничего не спрятала в землю? Не оставила записи на песке? Нет? Странно. – И, схватив ее за плечо, перешел на пушту: – Зачем ты тут?
– Пришла на могилу великого человека.
Али склонился над каменной плитой. Прочел имя, даты жизни и смерти. Спросил:
– Кто он?
– Поэт.
– Дура, тебя могли заметить. Стоило рисковать ради истлевших костей?
– Сейчас, когда вы притащились за мной, мы рискуем больше. – Она стряхнула с себя его потную руку. – Идите, я следом.
– Нет, ты первая, а мы проследим.
Спорить было бесполезно. Фатима вернулась в лагерь.
А утром она пошла в последний свой бой.
Фатима знала, какая участь ей уготована. Ее сделают живой бомбой. Возможно, отправят с белым флагом. Или разденут до белья, заставят поднять руки. Белую девушку с копной соломенных волос примут за пленницу и подпустят. А потом прогремит взрыв. Они делали и так, и эдак. Но пока Фатима полезна. Она бьет без промаха. Ее время еще не пришло.
Она стала потихоньку уходить с позиции. Не назад, а вбок. Если укрыться за скалой, в нее не попадут снайперы-моджахеды. А она в них запросто. Снимет троих и уйдет по тропе.
Фатима смогла достичь нужного места. Пальнув пару раз по советским солдатам, нырнула за скалу. Только хотела выдохнуть, как почувствовала укол в шею. Это в нее вонзилось острие кинжала. Не глубоко, но кожу продырявило.