Катерина была беженкой из Абхазии. Дом, в котором она жила, разбомбили, родители погибли под обломками. Она, будучи молодой женщиной, смогла нелегально пересечь границу, пройдя по горам многие километры. Ее приютила мать Хомякова. Она же устроила на работу.
Девушка очень ей нравилась, и женщина мечтала свести ее с сыном. Но тот, дурило, женился на какой-то, прости господи, прошмандовке. Катерина тоже вскоре в брак вступила. Но быстро овдовела – супруг был уже немолодым. Его квартира досталась ей, и Катя смогла прочно встать на ноги. В сезон она сдавала комнату и огромную лоджию. Вырученных денег хватало на то, чтобы не голодать, работая за копейки кассиром. Через несколько лет Катя купила еще одну квартиру, теперь только для себя и… молодого любовника. Он снимал у нее лоджию до тех пор, пока мог платить. Потом стал ночевать на пляже. Он был художником, рисовал портреты курортников, но его гнали местные, как он их называл, мазилы. Один раз побили. Парень пришел к Кате за помощью – больше не к кому было. Она пожалела бедолагу, пустила на лоджию задарма. А поздней осенью в свою постель.
Хома ругал ее за это. Обзывал старой дурой. Они поссорились и не общались несколько лет. Но когда он ослеп, Катя пришла проведать друга. Оказалось, она рассталась со своим молодым любовником, причем некрасиво. Пока Катя была на работе, он таскал в квартиру девочек (она находила сережки, волосы на подушке, скомканные ежедневные прокладки). Натурщиц, как он говорил, когда оправдывался. Показывал работы. Те, что пристойные. Картины в стиле ню Катя нашла позже. И однажды явилась домой в неурочный час. Застукала художника с натурщицей. Они резвились в ванной, натирали друг друга мягкими мочалками в самых нежных местах и целовались. Катя обоих оттуда выволокла и голыми выгнала из квартиры. Художник был дохленьким, его пассия кило сорок пять весила, а Катю боженька силой не обидел. Крупной уродилась, еще и физически работала много, не только в кассе сидела – ремонт сама в квартирах делала. Плюс аффект. Как щенков вышвырнула. Вдогонку вещи художника, но в окно.
Так рассказывала Катя. Но Абдула с трудом представлял ее разгневанной. Это была очень милая женщина, и она пекла лучшую самсу с бараниной.
Сейчас в руках Кати была тарелка, накрытая чистым полотенцем. Она поставила ее на табурет, из кармана свободных штанов на резинке достала баночку мацони.
– Ты как? – спросила она.
– А ты?
– В шоке. Узнала о смерти Хомы от молочника. – Этот старый абхаз был местным любимцем. Он, как во времена его молодости, ездил по дворам с тележкой, наполненной продукцией. В руках держал колокольчик. Он звонил, покупатели выбегали. – А что с ним случилось? Сердце? Инсульт? Или еще не ясно?
– Ясно. Убили его.
Катя испуганно вскрикнула.
– Да, кто-то забрался в дом и перерезал Хоме горло.
– Какой кошмар!
– Он выжил на трех войнах, – процедил Абдула. – Его не убило электричество. Я думал, смерть щадила его ради чего-то великого. Не хотела забирать раньше времени. Всегда верил, что друг мой, как его тезка из русских былин, рожден для подвига…
Абдула не мог больше говорить. Но и плакать при женщине не хотел. Резко встал, чтоб уйти в дом. Не вышло. Нога подкосилась, Иван рухнул в груду опилок. Катя хотела помочь ему подняться, но была остановлена возгласом:
– Я сам!
С горем пополам Абдула поднялся.
– Катя, ты не обидишься, если я попрошу тебя уйти? Нужно помыться.
– И побыть наедине со своим горем? Понимаю. – Она указала на тарелку с самсой. – Если не съешь, убери в холодильник. Протухнет.
– Я съем, спасибо.
Она хотела еще что-то сказать, но воздержалась. Махнула рукой и удалилась. А Абдула пошел в душ.
Плакать больше не хотелось. Весь скопленный за десятилетия запас слез он сегодня израсходовал. Раньше его глаза всегда оставались сухими. Что бы ни случилось, Абдула крепился. Мужчины не плачут! А он, несмотря ни на что…
Он глянул на свой искалеченный пах. Зрелище кошмарное. Даже сейчас горько смотреть. А уж тридцать пять лет назад? Когда ты молод. И впереди если не вся жизнь, то хотя бы ее половина. Абдуле выть хотелось каждый день. Но мужчины не плачут! Даже те, что без яиц. Ведь не в них дело. Дух главное.
Надо сказать, что Иван очень боялся обабиться. Думал, у него выпадут волосы на лице и теле, начнут расти груди, голос станет нежным. Но нет. Борода осталась, космы на груди. А что облысел, так это нормально. В его роду все мужики плешивели.
Намывшись, Абдула облачился в чистое. Вернулся к табурету, на котором остывала самса и грелось мацони. Поел. Без аппетита, и все же.
Зашел в дом Хомы. Решил посмотреть фильм. У него не было телевизора. Абдула не испытывал в нем нужды, но, если показывали старое советское кино, друг звал его, и они садились у экрана вместе. Хома не видел, что показывают, но помнил фильмы наизусть. Если забывал детали, спрашивал у Абдулы, что показывают. Он описывал.
Телик висел на стене в спальне. В той самой комнате, где убили Хому. На кровати сейчас не было ничего, даже матраса. Абдула все убрал. И полы несколько раз помыл. Окно, через которое, судя по всему, проник убийца, все еще стояло нараспашку. Абдула прикрыл его. Поднялся ветер, и створка билась.
Он включил телевизор. Канал «Наше кино». Показывали что-то неизвестное. Комедию нулевых. Пошловатую, туповатую, но добрую. Что-то о приключениях сбежавших из больницы пациентов. Абдула опустился на кровать. Пусть без матраса, он и на земле спал. Но хотелось лечь, и он взял с кресла пуфик – гигантское сердце с руками. То была декоративная подушка, подаренная Абдуле кем-то из благодарных клиентов. Хоме она так понравилась, что он уволок ее к себе. Говорил, что сердце энергетически заряжено. И он чувствует его флюиды. Оказалось, под подкладку был зашит мешочек с травами. И все они росли в дендрарии.
Абдула прилег. В сюжет фильма не вникал. Просто смотрел на картинку. Не заметил, как задремал. И вдруг…
Взрыв! Пулеметная очередь. Крики.
Что это? Кино или сон? Абдула попробовал пошевелиться, не получилось. Как и вынырнуть из кошмара. Он был недвижим и нем. Но не слеп. Абдула видел перед собой людей. То были советские солдаты и женщина в белом халате, залитом кровью. Она лежала через койку от него. На соседней кто-то стонал: «Люба, Любочка, ты обещала мне лимонную конфетку…» Медсестра достала из кармана карамельку и сунула ее в рот умирающему. Абдула рассмотрел татуировку на ее запястье. Рукав халата задрался, приоткрыв надпись на пушту, который он когда-то хорошо знал. Он не прочел всех слов, но одно точно – крылья.
Его окутал туман.
Я умираю, подумал Абдула. И ничего нет после… Только чернота!
Но он снова увидел женщину. Уже не в белом халате – в камуфляже. В ее руках был автомат. Она стояла у выхода из палатки, держа его на изготовку. Абула знал, что будет дальше. Женщина выстрелит.
Память подсказывала!
И вот дуло выплюнуло несколько пуль. Одна попала в Абдулу. Но он не почувствовал боли. Его будто ткнули пальцем в плечо, чтобы разбудить.
И он вскочил. С криком и пониманием того, что если не выбраться из этого ада, он засосет. Как омут водянисто-серых глаз той, что откликнулась на Любочку. Но это была не она. Абдула вспомнил ту медсестру, что обещала умирающему конфетку. Она заслонила его собой, когда в палатку ворвались духи. У нее были веселые глаза и вздернутый носик. Девушка ко всем была добра. Ее милое лицо радовало раненых. В том числе Абдулу. Он редко выныривал из полузабытья, потому что без лекарств орал от раздирающей тело боли, и ему кололи морфин. Но когда выбирался из дурмана и видел Любочку, улыбался мысленно.
Сейчас он очнулся в реальной жизни. Увидел комнату Хомы, телевизор. На экране бегали герои фильма и играли в войну. Изображали взрывы и выстрелы. Он задремал всего на пару минут, а будто нырнул в прошлое. Пока балансировал на грани сна и яви, думал, это очередное просветление. Окончательно пробудившись, засомневался. Сон, скорее всего, навеянный стрессом и звуками телевизора. Абдула дотронулся до того места, куда попала пуля женщины с мертвыми глазами. Шрам. Он не помнил, когда получил его. До этого момента…
Абдула встал с кровати, открыл дверку тумбочки с сейфом. Там кроме орденов и медалей Илья хранил армейский альбом. Толстенный, потому что велся на протяжении долгих лет. В нем были не только фотографии с надписями. Хома вклеивал туда статьи, вырезанные из газет, памятные открытки, вещицы типа билетов или фантиков. На войне обычные вещи могут стать магическими. Смелости может придавать обертка от шоколадки. Той, что дала мама, отправляя сына в армию. А еще Хома записывал в альбом свои мысли, воспоминания, имена. До того, как ослеп. А после этого доставал лишь затем, чтобы пролистывать. Он щупал страницы, зная, что на каждой. Иногда они делали это вместе с Абдулой. И было точно как с кино. Если какая-то деталь не всплывала, он Хоме подсказывал.
Альбома в ящике не оказалось! Но Абдула помнил, друг убирал его туда. Это было дня три назад.
Теперь в сейфе только ордена и медали в двух коробочках. Альбома нет. Украли? Но зачем? В нем ничего такого…
Или он ошибается? И как раз в нем вся память. Их общая. Одна на двоих.
Хома нашел в нем подсказку? Даже если так, откуда убийца узнал об этом? Илья и ему позвонил?
Абдула заковылял в прихожую. На тумбочке лежал его сотовый и визитка Додадзе. Набрав его номер, он стал ждать ответа.
– Слушаю, дядя Абдула.
– Зурабчик, вы уже звонки Хомы проверили? Те, что он сделал вчера?
– Вообще-то я не могу с тобой это обсуждать.
– Хотя бы намекни.
– Перед тем как связаться с Правдиным, он звонил председателю сочинского клуба воинов-афганцев Власову.
– Чего хотел?
– Призывал к охоте на шайтанов.
– Понял.
– А Власов нет. Поэтому посоветовал Хоме проспаться, затем отключился. Больше я ничего сказать не могу.
– И на том спасибо.
Закончив разговор, Абдула вышел во двор. Запер ворота, калитку. Дверь в свою половину дома. Сегодня он будет спать на кровати Хомы. Но сначала нужно покрыть лаком деревянного зайчика. Больше Абдула заказы брать не будет. Он займется памятником для Хомы. Вырежет из красного дерева обелиск, поставит его на могиле друга, поручит Кате ухаживать за ней и уедет из Сочи в тот городок под Рязанью, в котором он был по-настоящему счастлив.