Старший наряда стянул с полки первый попавшийся мешок, и японцы обомлели.
Табахаси принялся стягивать один мешок за другим, и ни на одном не было печатей — только хвостики шнурков торчали. Дипломатическая почта потеряла статус неприкосновенности.
Табахаси зло сверкал глазами, но когда в кожаных мешках были обнаружены сотни пачек советских дензнаков, драгоценные украшения, золотые слитки и монеты, притих.
Два часа шла опись.
Губанов нашел Артура Артуровича на пристанционном рынке — тот пил горячее молоко с желтой, поджаристой пенкой. Увидел Губанова.
— Ну как там?
— Спасибо, Артур Артурович. Признаться, мы за вас...
Ростов вытер платком усы.
— Да будет вам. Хотите молока?
Губанов взял кружку, подул в нее, сделал глоток, крякнул от удовольствия.
— Нравится?
— Очень. Я в детстве всегда с пенкой любил. Может, все же останетесь, Артур Артурович? Ведь вам опасно сейчас возвращаться.
Они отошли на несколько шагов. Губанов оглянулся на поезд.
— Они ж могут заподозрить вас. Ростов допил молоко, вернул кружку.
— У меня там внучка. Наденька. Это единственная моя радость на старости лет. — Он задумался, хотел сказать о сыне, но не сказал. — Как же я без нее? Мать-то ее умерла... Ей еще и двух годков нету. У вас есть дети? Нет? — Лицо его посветлело. — Будут. Вот тогда и узнаете, какая это радость — маленькое существо. — Он засунул руки в карманы, зябко поежился. — А то, что начнут подозревать... Пусть подозревают. Не надо было выбегать из купе, когда кто-то на полном ходу поезда сорвал стоп-кран.
— А какие-то типы носились по вагону и кричали; «Бандиты напали, спасайся кто может!» Так?
— Точно так, — усмехнулся Артур Артурович.
Возле вагона топтался Кержаков, курил, втянув голову в плечи. Ростов поглядел на часы, покачал головой:
— Однако уже пора... Ну, будьте здоровы, товарищ чекист. Печати я выбросил где-то там, — он махнул рукой в сторону сопок, где змеилось железнодорожное полотно.
Владивосток. 18 февраля 1924 г.
Кержаков сердито двигал ящиками стола, собирал какие-то бумаги, одни бросал в печку, другие засовывал в портфель. Бубнил что-то себе под нос. Нашел какой-то блокнот, с интересом полистал и тоже бросил в огонь.
— Следы заметаешь? — Губанов сидел на подоконнике и болтал ногой. — Сдрейфил?
— Чего? Ты говори, да не заговаривайся. — Звонко щелкнул дверцей тумбочки. Дверца распахнулась снова.
Губанов рассмеялся.
— Смейся, смейся. Погляжу, как хохотать будешь у Карпухина.
— А что, ты старший, тебе и отвечать в первую очередь. Кому же еще? Хомутов в стороне. Мы проявили под твоим чутким руководством самоволие. Так что кому-кому, а тебе достанется.
Окна кабинета выходили во двор, где чахоточно кашлял дряхлый автомобиль, который притащили откуда-то еще осенью прошлого года.
И Губанов, и Кержаков прекрасно понимали, что за самоволие их никто не пощадит и скорее всего выгонят или предложат уволиться, несмотря на то, что деньги и ценности возвращены государству. Самоволие еще никому не прощалось. И тому и другому предстояло искать работу, но очень уж не хотелось уходить от товарищей, с которыми породнились кровью
Кержаков сидел, подперев голову кулаком, и катал по столу карандаш. Они ждали Хомутова, который находился у Карпухина, где решалась их судьба. Вчера Губанов с Кержаковым внесли в кабинет Карпухина «дипломатический багаж», торжественно и чинно поставили, с позволения начальника, в тот угол, в который Карпухин когда-то ткнул пальцем. Кержаков доложил, что операция прошла успешно и государственные ценности возвращаются их законному владельцу, то есть банку.
— Это какая такая операция? — не понял Карпухин, а когда сообразил, остолбенел. Чекисты, видя нехорошее состояние начальства, быстренько улизнули. И вот теперь...
Явился Хомутов.
— Ну что, соловьи-разбойники, грустите? Нашкодили, а теперь приуныли? Хотя бы меня предупредили, босяки.
Губанов сполз с подоконника.
— Что там? — с надеждой спросил Кержаков.
— Худо ваше дело, ребята. Так разоряется Кактусов! Крови жаждет. В общем, двинули. Карпухин требует.
В «предбаннике», так называли между собой приемную начальника ГПУ, Хомутов поднял палец вверх, призывая к вниманию, а сам исчез за массивной дверью. Кержаков перевел дух.,
— Чего-то меня, брат Губанов, ноги не держат, — сказал он и опустился на диван. Диван запел всеми пружинами, и Кержакову показалось, что он сел на рояль. В другое время Губанов обязательно бросил бы что-нибудь усмешливо-язвительное, но тут только лоб наморщил.
Не успели они закурить, как вышел Хомутов. Увидев кислые физиономии своих подчиненных, протянул недовольно:
— Ну... братцы, так не пойдет. Вы что — украли? Бодрее держитесь. Государству, понимаешь, вернули миллионы. Да люди в ноги вам упадут, коли узнают, какие вы герои!
— Не узнают, — сказал Губанов.
— Сейчас не узнают, так потом узнают. Пошли. И дышите глубже.
За маленьким круглым столиком сидел Кактусов и курил трубку. Карпухин стоя разговаривал по телефону. Кержаков с Губановым остались у порога, а Хомутов отошел к окну, где рядком стояли стулья с гнутыми спинками. Он волновался, и Губанов видел это по тому, как Хомутов, сцепив за спиной руки, до хруста тискал пальцы.
— ...Сейчас они у меня, — сказал Карпухин. — Вот тут стоят, напротив. Понял. Спасибо. Так и сделаю, товарищ Пшеницын, — Он медленно, с раздумчивостью на лице положил трубку на рычаг, дал отбой и еще некоторое время не снимал с нее руки.
Длинно и тягостно вздохнув, произнес тихо и устало:
— Подойдите ближе, чего вы там топчетесь.
Кактусов перекинул ногу в блестящем сапоге на другое колено.
— Они стесняются, видите ли.
— Ты погоди, — поморщился Карпухин.
— А чего годить? Чего? — завелся Кактусов. — Судить их надо!
Хомутов быстро обернулся и посмотрел на Кактусова с осуждением. Губанов крепко стиснул зубы, так что скулы закаменели. Кержаков глядел в сторону.
Карпухин прошелся по ковровой дорожке мимо них, круто повернулся от стены с зашторенной картой.
— Оставь-ка нас, — попросил он Кактусова. И тот стремительно, скрипя сапогами, покинул кабинет. — А ты сядь, — произнес негромко для Хомутова.
Тот по-стариковски опустился на стул, уперев ладони в колени.
Только что звонил секретарь губкома партии Пшеницын, горячо поблагодарил чекистов за удачно завершенный розыск похищенных денег и ценностей: «Ты их отменно поблагодари и подумай, чем наградить. Может, именным оружием? Такое дело провернули хлопцы... молодцы...» Карпухин сказал, борясь с собой: «Их наказывать надо, Константин Федорович. С японской диппочтой они ссамовольничали. Простить этого нельзя». — «Ну накажи, раз надо. Пусть прочувствуют, И награди. Герои ведь! А вообще, победителей не судят. Слыхал такое? То-то. И пусть вся эта история тебе хорошим уроком послужит на будущее».
Карпухин ходил по кабинету и размышлял над тем, что сказал секретарь. Наградить, конечно, надо. Но и наказать надо, чтоб не повадно было другим.
Он остановился перед Кержаковым и Губановым, глядя в их закаменевшие лица.
— Ну чего стали, как памятники? Садитесь-ка, говорить будем.
...У подъезда японского консульства остановился автомобиль, из которого молодцевато выпрыгнул в отутюженной форме Хомутов, поправил портупею.
Секретарь доложил консулу о прибытии нежданного гостя. Ахата настороженно встретил Хомутова. Ничего хорошего этот визит не обещал ему.
— Господин консул, — обратился Хомутов к Ахата, — я уполномочен предложить вам в течение трех суток оставить пределы Советской России.
Ахата Сигеру долго молчал, устремив взгляд в окно, из которого как на ладони был виден весь порт.
— Хорошо. Я воспользуюсь вашим предложением.
Тень двуглавого орла
Молодая Советская республика прилагала все силы для того, чтобы залечить раны, нанесенные гражданской войной и интервенцией. Прошло десять лет после пролетарской революции, а капиталистический мир никак не мог смириться с существованием государства, которым правили коммунисты. Предположение, что Советы прекратят свое существование в результате голода и разрухи, не подтвердилось.
1927 год для нашей страны оказался особенно тяжелым. В укреплении могущества СССР империалистические державы видели угрозу для капиталистической системы и готовились развязать новую мировую войну.
28 февраля в Нанкине чанкайшисты захватили пароход Совторгфлота «Память Ленина». 6 апреля отряд вооруженных китайских солдат и полицейских с ведома и согласия глав дипломатических представительств империалистических держав ворвался на территорию советского полпредства в Пекине и устроил разгром, арестовав при этом 15 советских граждан. В этот же день подобные провокационные налеты были совершены в Шанхае и Тяньцзине.
12 мая в Лондоне произошло нападение на помещение Всероссийского кооперативного акционерного общества «Аркос» и торгпредство. Вскоре Англия порвала дипломатические отношения с СССР.
Правящая верхушка Франции не допускала заключения с Советским Союзом договора о ненападении. Германский посол в Токио Шуберт многозначительно заявил японским журналистам, что в случае необходимости Германия пропустит через свою территорию французские войска.
7 июля в Варшаве английский агент белогвардеец Коверда смертельно ранил советского полпреда П. Л. Войкова.
В сентябре белогвардеец Тройкович проник в здание советского полпредства в Польше и пытался убить поверенного в делах, другой террорист совершил покушение на торгового представителя.
13 декабря в Кантоне были арестованы сотрудники советского консульства Хассис, Макаров, Уколов, Иванов, Попов. На другой день их водили по городу со связанными колючей проволокой руками и, подвергнув зверским пыткам, убили на центральной площади.
15 декабря белокитайцы совершили налет на советское консульство в Ханькоу.