— Ого, — удивился Лескюр. — На уху уже есть. — Предложил Чухре сигарету и сам закурил.
— Ничего, берет. Тут, ета, и карпы водятся. На овечий сыр идут, дурачки.
Повело леску второй удочки, и Чухра, открыв рот, выхватил фунтов на пятнадцать карпа.
— Жареха будет, — пробормотал он.
Вверху на косогоре послышались голоса, и Лескюр увидел двоих: высокого сутуловатого мужчину и коренастого бородатого деда. В первом узнал работника Мамонтова. У обоих в руках были карабины.
Валет радостно заурчал. Лескюр взял его за ошейник.
— Кто это?
— С бородой — Нюхов. Конюх. А другой из города.
— Охотятся, что ли?
Чухра хмыкнул, перекосив рот:
— Охотнички, ета. В Расею-матушку ищут тропку.
— А чего они там потеряли? — поинтересовался как бы между прочим Лескюр.
Чухра неторопливо осмотрел его, будто убеждался, тот ли человек перед ним.
— Поскоку вы с Вадим Сергеевичем и Ксандро Иванычем в товарищах, то скажу. Момент стерегут, чтоб перебежать во Владивосток. Ох и заваруха будет... — Ахнул и эхом пронесся выстрел. — Хорошо бьет Вадим Сергеич. Никогда пустым не вертается.
— Кто тебе сказал про заваруху?
— Сам знаю. — Чухра будто испугался, подхватил улов и направился к костру.
Лескюр ждал разговора с Бордухаровым. Недаром ведь Косьмин послал его на охоту. Значит, разговор должен состояться, но о чем? Ясно было одно: Косьмин чего-то хотел.
Лескюр побрел вдоль берега и скоро подстрелил двух селезней.
Бордухаров набил дичью полный ягдташ. Бросил на дно шест, сел. И снова, как утром, начал злиться. Косьмину не давала покоя идея беспроигрышных лотерейных билетов, которые он намеревался распространить во Франции, Германии, Англии, Америке. Каждый билет будет стоить не менее пяти тысяч американских долларов, а всего их должно быть десять тысяч. За каждым билетом выигрыш — земельные участки от Урала до Владивостока. Если билеты реализовать, то в кармане БРП осядет по крайней мере пятьдесят миллионов долларов. И, кроме того, десять тысяч состоятельных лиц окажутся заинтересованными в отторжении Сибири и Дальнего Востока от Советской России. Десять тысяч... Это уже сила. Но для реализации идеи необходим человек, который бы взялся финансировать ее. Лескюр, по мнению Косьмина, подходил для этой затеи. Когда Косьмин выложил свои мысли Бордухарову, тот сказал:
— Ваш коммерсант в списке лиц, среди которых мы ищем резидента ГПУ.
— Вы рехнулись, — взбесился Косьмин. — Лескюр прибыл сюда по моему ходатайству перед правительством Франции. Можете подозревать кого хотите, но к нему не вяжитесь. Иначе вы мне все испортите. Лескюр представляет влиятельную фирму. Гепеу... — передразнил. — Вам это гепеу мерещится за каждым углом. Так нельзя, дорогой Вадим Сергеевич. И не путайте мне карты, прошу вас.
Бордухаров предлагал связаться с графом Вонсяцким, который занимался изготовлением фальшивых советских дензнаков. Вонсяцкий проживал в Германии, был женат на вдове знаменитого владельца вагоностроительных заводов Пульмана. Первая партия фальшивок была отправлена во Владивосток, и операция, кажется, прошла успешно. Но Косьмин не хотел делиться своей идеей с Вонсяцким, которого считал прохвостом, к тому же незаконно присвоившим графский титул. Сперва поделишься идеей, считал Косьмин, а потом придется делить деньги и власть.
По правде сказать, идея с лотерейными билетами принадлежала не Косьмину, а самому премьер-министру Японии Танака. Высказал он ее, когда Косьмин и Семенов находились по его приглашению в конце мая в Токио. Несмотря на заслуги перед ним Семенова, премьер предложил осуществить свою мысль не Семенову, а Косьмину.
Для того чтобы будущие держатели билетов поверили в БРП, надо было во весь голос заявить о себе как о силе, способной подорвать советский строй на Дальнем Востоке. И подтверждением этой силы в первую очередь должен стать мятеж в Приморье. А для мятежа надо иметь оружие. Японцы со дня на день обещали на двух баржах прислать несколько сот карабинов «арисаки», боеприпасы и пулеметы. Но для широко задуманной операции этого было мало. На советы японцы были мастаки, а рисковать деньгами не хотели, не убедившись в боеспособности БРП.
В ближайшие дни из Мукдена должен был прибыть представитель Семенова, и к его приезду Косьмин хотел иметь договоренность с Лескюром, потому он и торопился.
Бордухаров услышал два выстрела дуплетом и повернул лодку к берегу.
Косьмин сидел на крылечке. Опустив ноги в таз с водой, потирал оголенные колени, морщился.
— Ваша цель — встретиться с Полубесовым. А он уже организует переправку в район Тернового. Лялин, конечно, боевой командир, хотя далеко не стратег. Казак. Что с него возьмешь? Но... — Косьмин сделал многозначительную паузу, — он ближе к массам. Его понимают. За ним пойдут. У вас, как у начальника штаба, задача посложнее будет...
На территорию советского Приморья БРП отправляло опытного агента Поленова, бывшего офицера, которому надо было разыскать отряд Лялина, базировавшийся где-то в Черемшанской волости. Поленов должен стать начальником штаба первого повстанческого отряда.
Поленов чертил прутиком в пыли, слушал молча. Задачу свою он знал и без Косьмина. Уже десятки раз о ней переговорено с Бордухаровым. Сейчас для него было главным благополучно перейти границу. Уже которые сутки они с Нюховым ищут безопасную тропинку, но везде натыкаются на секреты советских пограничников.
— ...Ваша задача как начальника штаба претворить в жизнь намеченный план восстания.
— Я знаю, — вяло произнес Поленов.
— К первому октября вы должны быть в боевой готовности. Сигнал к выступлению получите от Полубесова. Мы вас поддержим наступлением с фронта. С оружием и боеприпасами вопрос решен.
— Вот это замечательно.
Косьмин задумался.
Откуда-то выскочил Валет:
— Вадим Сергеевич возвращается с французом.
Косьмин вынул ноги из таза и выплеснул воду.
Владивосток. Июль 1927 г.
Носов и Бержецкий чуть не подрались. Из-за сапог.
В начале месяца шли дожди. Дороги развезло до жидкого киселя, и Карпухин распорядился: всем, кто принимает участие в операциях, связанных с выездом за пределы города, выделить яловые сапоги. В свое время целый вагон с обувью обнаружили в одном из железнодорожных тупиков. Сапоги поделили между воинскими подразделениями, немного досталось и аппарату ГПУ, а точнее, Карпухин выпросил их у коменданта. Сапоги были отличными: гладкая кожа, голенища с наколенниками до паха, теплые, — не сапоги, а мечта. Вот из-за них-то и случился скандал между Бержецким и бойцом комендантского взвода Носовым, на время прикомандированным к опергруппе, действовавшей против банды Гайдамаченко.
Бержецкий по записке Карпухина выдал Носову сапоги, а через несколько дней тот вернул вдрызг разбитые обноски без каблуков, словно специально искал их на свалке.
— Эт-то что? — спросил Эдик у Носова, сверля его единственным глазом. — Эт-то ты зачем принес?
Носов сделал удивленную мину и нахально глядел в его пустую глазницу:
— А тебе не все равно, какие принимать?
Изуродованная часть лица Бержецкого будто налилась свекольным соком.
— Чего? — прикидывался дурачком Носов. — Плохие сапоги? Отдашь в ремонт — и за милую душу сойдут.
— Ну и отдай.
— Так я ж тебе принес, — упирался Носов. — Ты и отдай сам.
В это время в каптерку зачем-то заглянул заместитель начальника ЭКО Паперный и сразу оценил обстановку.
— Вы что это, петухи? Сапоги не поделили, что ли?
Носов презрительно скривился:
— Да ну его. Жмот.
— А ты не шкурничай, — отозвался Бержецкий напряженным голосом. — Принес какое-то дерьмо и хочет всучить.
— Тебе какое дело? — закричал Носов. — Сидишь как собака на сене. Сам не гам и людям не дам!
Бержецкий побледнел от обиды. Разве это прихоть его — выдавать и получать по распискам одежду и обувь? Разве киснул бы он в этой проклятой каптерке, если бы не инвалидность? Он остро завидовал своим товарищам, физически здоровым и сильным, и так же остро и болезненно воспринимал свою инвалидность. А тут Носов не преминул уколоть, мол, он только что с переднего края, а ты тряпками распоряжаешься. Эдик двинулся на Носова, вытянув вперед здоровую руку с растопыренными пальцами, но Паперный живо заступил дорогу.
— Вы что, сдурели? Успокойся, Эдик! — Повернулся к Носову: — А ты не хапужничай. Положено сдать, так сымай без разговоров. Ты что, красивее других? — Перевел взгляд на опорки, которые Носов держал в руках, подумал, что сапоги эти Носов подобрал где-то на помойке, и сам разозлился. — Постыдился бы.
— А! — взвизгнул Носов и шмякнул сапогами об пол. — Подавитесь вы ими! — Закрутился на одной ноге, пытаясь стянуть туго сидевший офицерский сапог. — Подавитесь! — Швырнул один, второй, сунул ноги в старые и выскочил в коридор.
Бержецкий трясущейся рукой вытирал вспотевший лоб. Краска медленно сходила с лица, уступая место белым пятнам.
Паперному показалось, что он вот-вот заплачет.
— Ладно тебе, — успокаивающе произнес, — будешь из-за всякого там нервы мотать. Хватит.
Бержецкий сделал глубокий вдох через нос и судорожно выдохнул. Сел на топчан. Паперный сунул ему в рот папиросу, дал огня.
— Ну, все? Отошел?
Бержецкий криво улыбнулся. Раньше у него была красивая, белозубая улыбка, а сейчас, когда он улыбался, лицо искажала пугающая гримаса.
— Шкура, — сказал Эдик. — Надо ж додуматься! Все до себя, как курица. Не нравится он мне. Надо было выгнать его в тот раз.
Говоря это, Бержецкий имел в виду случай, происшедший с Носовым в декабре прошлого года. Тогда Носов еще числился в экономическом отделе. Опергруппа устроила в Корейской слободе засаду на контрабандистов. Их взяли без особого труда, а потом произвели обыск. Были изъяты на большую сумму драгоценности, золото, а также иностранная валюта, в том числе много японских денег. На все это составили акт и передали куда надо. А в конце дня Носов сдал взятый напрокат рабочий костюм, и Бержецкий обнаружил в пистончике бумажку достоинством в десять долларов. Сообщил Карпухину. Носов сознался, что доллары умышленно утаил, чтобы на черном рынке купить детям сестры, которая жила где-то под Рязанью, одежонку. Его чуть не выгнали из ОГПУ. В последний момент Карпухин передумал и перевел Носова в комендантский взвод, бойцы которого сопровождали арестованных на допрос и с допроса. Носов все-таки являлся специалистом по пушнине, знал все ее сорта, мог безошибочно определить цену, а это было важно для ЭКО, так как в функции отдела входила и борьба со спекуляцией.