— Жив?
— А чего ему исделается? Чекисты, они живучие как кошки, — вмешался Сокорь. — Вон за тем ровчачком. Мы его к дубку привязали.
Айбоженко прыгал пальцами по пуговицам, как будто играл ими, и не спускал глаз с Губанова.
Андрей тяжело дышал, он боялся не застать Леньку в живых. Огрел коня плеткой, и тот мигом вынес его на поляну и Андрей увидел Теткина. В первое мгновение не понял, что серая человекоподобная фигура, повисшая на веревках, это и есть Ленька Теткин. Он спрыгнул с коня и попал в муравейник. Поняв, в чем дело, перерезал веревку, стер с окровавленного, обезображенного тела Леньки серую массу. Платок моментально намок от крови. Еще не зная, жив он или нет, Губанов перекинул бесчувственное тело товарища на коня, вскочил в седло...
...Когда Губанов свернул к Мухачино, а не хамчуковскому хутору, все трое переглянулись. Трухин рукоятью плетки сдвинул на затылок картуз:
— Энто куда ж он?
— Поди спроси, — отозвался Сокорь, отдирая от губы недогоревший окурок. Жеребец под Айбоженко чего-то загарцевал, и он кивнул Сокорю:
— А ну, давай за ним. А мы по-тихому следом.
Сокорь крутнулся на месте и тут же исчез за густым ельником. Айбоженко и Трухин немного постояли и, когда топот затих, не спеша выбрались на тропу и свернули влево. Не успели пройти и полверсты, как послышались глухие хлопки выстрелов. Айбоженко сбросил карабин, приподнялся в стременах. То же самое проделал и Трухин.
— Никак стреляют?
— Стреляют. Вот только кто и в кого?
Дав коням ходу, они, вертя головами, настороженно держась в седле, последовали дальше. Айбоженко принял свою излюбленную позу, которая частенько выручала его при неожиданных обстрелах: он сидел чуть развернув корпус влево и назад. Это позволяло в случае необходимости мигом скатиться кубарем. Гимнастерка на лопатках и в обрезе воротничка пропотела до соляной коросты, давно нестриженные волосы курчавились на затылке. Трухин в одной руке держал карабин, в другой повод и японского образца кольт. Ехал он чуть правее Айбоженко, чтоб видеть, что впереди.
Перегородив тропу, стояла лошадь Сокоря. Сам он закостеневшими пальцами держал повод, уткнувшись лицом в траву.
Айбоженко слез, постоял над трупом, перевернул ногой, взял карабин.
— Все. Каюк.
— Это ж кто его так?
Айбоженко зло сощурил глаза:
— Ты действительно дурак или только придуриваешься?
— А чего?
— А того. Ну-ка по коням!
Они настигали Губанова. Тот уже слышал погоню, спешился, осторожно снял Леньку, оттащил в густой в рост человека папоротник, увел с тропы коня и стал за стволом липкого от смолы кедра.
Первым выскочил Айбоженко. Он пригнулся к луке, держа карабин, как будто только что поймал его на лету.
Губанов сиял его одним выстрелом. Трухин налетел на поднявшегося на дыбы коня Айбоженко, свалился со своего.
— А ну встань, сволочь... — негромко произнес Губанов, наставив наган на бандита.
Тот быстро перевернулся на живот, хотел выстрелить, но не успел.
Мухачино. Август 1927 г.
— Креста на них нет, иродах... Господи! Мальчонка ведь совсем. Говорит, урожай большой, помочь надо, а сам заикается. Я его чаем с вареньем напоила...
Губанов вытирал потное лицо и все к чему-то прислушивался. Ему чудились сторожкие шаги не то над головой, не то за дверью.
— ...Никуда, говорю, не пойдем мы, так и передай. Он еще переспросил, так и передать товарищу Телегину? Я говорю, так и передай. — Ванда сноровисто обтирала намоченной в спирте тряпкой распухшее Ленькино тело. На груди, голове, руках его из-под бинтов проступали темные пятна и тут же от жара брались корочкой... — Боже мой... Совсем зверями стали.
— Они и были звери, — хрипло сказал Губанов. У него как перехватило горло, когда он увидал облепленного муравьями Леньку, так и не отпускало. — Айбоженко со своими дружками.
— Айбоженко — этот живодер.
— Еще с ним, как его... Ну, морда еще огурцом. Сокорь, кажется... Дышит? — Губанов снова вытер мокрое лицо, нагнулся над Теткиным. — Дышит. Вы тут глядите за ним, и чтоб ни одна живая душа...
Спирт в чашке стал густо-красным и уже не смывал кровь, а размазывал.
— Одна я не смогу, надо кому-то довериться, — сказала тихо Ванда. — Это ж не за собакой глядеть, а за ребенком.
Ленька тяжело задышал, задвигался, хотел подняться, но Губанов успел легонько удержать его.
— Тихо, Ленька... спокойно. Мы всем этим гадам назло выживем. До самой мировой революции жить будем!
Теткин разлепил опухшие веки, пошевелил губами, хотел что-то сказать и не смог. Подобие слабой улыбки пробежало по его лицу. Губанов облегченно вздохнул.
Черемшаны. Август, 1927 г.
— Зря ты его в том гадюшнике оставил, — сокрушался Шершавов, — ой, зря... Надо было в какое-то другое место.
— К Голякову, что ли? — с раздражением спросил Губанов, прекрасно понимая, что к Голякову никак нельзя. Вся деревня мигом узнает.
За Теткина он был спокоен. Не выдаст его Ванда, не в ее это интересах, а вот как обернется с убийством лялинских головорезов? Ведь подозрение может пасть на него. Каким бы доверием он ни пользовался, но заподозрить могут, ведь почти в одно время ушли из лагеря. Вот что мучило Губанова. Он сидел за столом устало ссутулившись и положив перед собой сцепленные руки. Точно в такой же позе сидел напротив и Шершавов. Ставни бумагинского дома были закрыты и завинчены па болты. Пламя жировика коптило. Шершавов снял пальцами крючок черного нагара.
— Ты вот что скажи, Егор Иванович, — оживился Губанов, вспомнив сообщения лялинских постов о появлении разъездов красноармейцев, — что это за патрули бродят по лесу-тайге? На Медвежьем перевале видали их...
Шершавов закивал: мол, понял.
— Это из лошаковской банды. Они ж в нашу форму обмундированы. Блукали, блукали, искали, кому сдаться. Вчера я их отправил во Владивосток.
Губанов смотрел поверх головы Шершавова, мысль его напряженно работала.
— Егор Иванович... вот что. Лялин может предположить, что произошел бой Айбоженко и его людей о разъездом красноармейцев, а? Не с настоящими красноармейцами, а с этими, лошаковцами, часть которых все еще бродит по тайге. Я думаю, может... Вот на них и будет списана гибель этих гадов.
Шершавов согласился.
— Вот еще бы свидетеля. Тогда бы вне подозрения совершенно.
— Будет свидетель. Для этого надо вернуться в Мухачино. Сейчас же, — заволновался Губанов. — Подтвердит игуменья. Ничего с ней не сделается, подтвердит. Придумает как.
Предстояла бешеная гонка среди ночи.
Заимка Хамчука. Август 1927 г.
Весь лагерь пришел в движение. Привели задержанного. Его разглядывали как диковинку какую. Это был среднего роста человек, лет тридцати с небольшим, а может, меньше. Коротенькая рыжеватая бородка не давала возможности точно определить его возраст.
— Да развяжите же руки, вояки, — уже давно требовал задержанный. Кисти его рук посинели и набухли. — Где ваш командир?
— Ишь ты какой скорый!
— Можа, и не понадобится он тебе.
К нему пробирался Животов. Он узнал того человека, с которым во Владивостоке встречался у Полубесова.
— А ну разойдись! — крикнул Животов. — Тоже мне цирк нашли.
Он одним движением перерезал веревки.
— А може, энто он пострелял Айбоженко и Сокоря?
— Заткнись, не то я постреляю. Идемте, Владимир Владимирович. Лялин вон в той землянке.
Гусляров растирал руки, морщился. Вошли в землянку.
— Вот он! — с порога закричал Животов.
В землянке находилось несколько человек. Лялин дал знак им выйти.
— Это и есть Владимир Владимирович!
— А мы вас уже заждались. Помяли, вижу, мои ребята? Ну ничего, это иногда бывает полезно.
Лялин выглядел как с длительного перепоя: под глазами мешки, и руки мелко трясутся. На столе пустые бутылки, хлеб, вяленая рыба, рыжие головки лука. Он разлил из бутылки по стаканам.
— За встречу, что ли?
Они выпили за встречу, потом за благополучный переход.
— А у меня тут беда, — жаловался Лялин, — убили гады лучших боевиков. Зажимают нас. Вот такие дела...
Гусляров, несмотря на выпитый самогон, не мог расслабиться и держался угловато. Он знал: еще немного, чуть пообвыкнет — и это пройдет у него, а пока разглядывал главаря банды, который через несколько дней должен предстать перед судом народа за все злодеяния, которые он принес людям.
— Скажите, пусть вернут мне браунинг, — попросил он Животова. Тот выскочил и скоро вернулся с оружием. — Уходить будем на судах. Зафрахтованы две шхуны. Послезавтра они будут стоять в бухте Подкова. Если к вечеру не прибудем, то потеряем и эту возможность. Тогда отсюда не выбраться — и всем конец. Я тоже ухожу вместе с вами, — добавил Гусляров. — В Харбин с отчетом.
Лялин сидел схватившись за голову.
— Мы не успеем за это время подготовиться, — сказал он, будто просыпаясь. — Хозяйство видите какое. А коней куда девать? Все наше добро.
— Организуйте тайники. Пригодятся на следующий год. Все оружие забирать не следует.
— До Подковы существует прямой путь, но никто из нас не знает его, — сказал Животов. — Есть один дед, да он в Черемшанах. Исай Семижен.
— Свой человек?
— Мы ему доверяем.
— Раз так, берите его в проводники. Время дорого.
Бухта Подкова. Август 1927 г.
Ступая след в след, боевики Лялина шли через сопки к бухте Подкова. Прямой путь до бухты Семижен знал хорошо, и вел он торопко, без поклажи, с сучковатой палкой да обрезом под полой армяка. «Кто б вас провел, — хвалился он, — никто не знает туда дороги». У Семижена было хорошее настроение оттого, что он знал лялинские схороны, куда было попрятано много вещей, нужных в хозяйстве. Ему не терпелось быстрее избавиться от Лялина и вернуться.
Все, что невозможно было унести с собой, Лялин приказал зарыть в тайники. С собой взяли три пулемета «люис» и два «шоша», нагрузились под завязку патронами, гранатами, продуктами.