Коля молчал, вытягивался в струнку и виновато мигал. Благодаря этой покорности он удержался в должности шофера дольше, чем его предшественники.
— Повезешь Гусева. Доставишь — и назад!
Через три минуты они были за городом.
— Скорей, скорей! — в нетерпении подгонял Гусев мотоциклиста.
— Куда ты торопишься? На свадьбу, что ли?
— На похороны.
— На свои?
— Твоей бабушки, заноза.
— Моя живая. Замуж собирается. Могу тебя сосватать.
Колька повернулся к коляске, оскалил зубы. Мотоцикл повело вбок.
— На дорогу смотри, а то в канаве будем.
— Боишься? Не все одно тебе, когда помирать?
— А тебе все одно?
— Мне? Чем раньше, тем лучше.
— Брехун ты несусветный.
— Что?
— Брехун, говорю, ты.
— Спасибо. Но культурные люди говорят — фантазер. Сама Эльза…
— Б… твоя Эльза.
— Можно ей это передать?
— Ну, ты болтать болтай, однако не советую забывать, что жить тебе с нами, а не с Эльзой. Завтра и вправду можешь оказаться в гарнизоне. — Гусев знал, что накликать на себя гнев секретарши начальника страшнее, чем гнев самого Милецкого. Этой падали довольно сказать гестаповцам слово — и завтра от тебя останется мокрое место. Странно, что один только Трапаш, кажется, не боится ее — лезет целоваться.
Колька, улыбнувшись, успокоил Гусева:
— Не бойся. Я своих не выдаю.
Гусев заискивающе попросил:
— Послушай, ты меня потом в Буду подкинешь?
— Начальник съест. Слышал, что приказал?
— Если мы эту пташку сцапаем, слова не скажет.
— Какую пташку?
— Есть тут один тип. Тихим прикидывался. Бочки делал. Инвалид.
— Кто это? Я же из Хуторянки, всех знаю.
— Зять Трояновых.
— Хромой?
— Ага.
— А что он делает в Буде?
— Церковь ремонтирует. К богу подлизывается.
Гусев приказал подъехать прямо к дому Трояновых.
Во дворе Даник играл с маленькой Ленкой.
Вокруг было пусто и тихо, как бывает в деревне в августовский день, когда все в поле, на гумнах.
— Где твой зять? — спросил Гусев у Даника.
— Какой он мой! Церковь пошел ремонтировать в Буду.
— А сестра?
— Какая?
— Жена его. Какая! — полицай матюкнулся.
— А что вы кричите, господин начальник? Понесла ему харчи.
— Ах, сволочи! Ты меня еще учить! Выродок большевистский! Бери ребенка! Идем со мной!
— Куда?
— Там узнаешь куда.
— А ребенка зачем? — глупо улыбаясь, вдруг спросил Коля. — Жара… Кричать будет. Пить, есть… одно беспокойство, господин начальник…
— Ничего не понимаешь — не суй носа! — прикрикнул на него Гусев и сам потянулся к ребенку. Но вдруг увидел перед глазами пистолет. Икнул от неожиданности. Отскочил.
— Руки вверх! — прошипел Коля. — Так. Выше… Выше ручки, господин начальник…
Гусев поднял руки и, ошеломленный, протянул:
— Ах, сво-о-олочи!
— Еще одно такое слово — и шансы твои остаться в живых уменьшатся наполовину. Так и заруби себе на носу, клоп вонючий! — брезгливо ткнул Коля полицая пистолетом в зубы.
Даник тем временем ловко опорожнил кобуру Гусева.
— Пощупай карманы. Запасного нет? Так. В хлев — шагом марш!
Даже маленькая Ленка застыла от удивления. И еще более удивленная пара глаз следила сквозь щель из соседнего двора.
Начальник гарнизона не шевельнулся, только багровая его морда побледнела.
— Слушай, ты, власть! Мы оставим тебе жизнь. Свяжем, заткнем хайло и тихо уйдем к своим. А пикнешь — выход у нас один, сам понимаешь…
Гусев сгорбился и тяжелым шагом двинулся к хлеву.
— Даник, вожжи!
В хлеву ему связали руки. Потом Коля с усмешкой приказал:
— Открой, душечка, ротик, — и сунул в рот жгут перепрелой вонючей соломы.
Крыша в хлеву была дырявая, и в углу после недавних дождей стояла навозная лужа. Коля ткнул туда рукой:
— Ложись!
Гусев замотал головой, показывая взглядом на сухое место.
— Без панских фокусов! Ложись, где велят хозяева! Тут будет помягче! И прохладно… Ну! Раз… Два…
Начальнику связали ноги.
Хлопцы выскочили из хлева и посмотрели друг на друга.
— Коля! Лети к Старику. Передай ему… — сказал Даник.
— Кто этот старик?
— Поп.
— Какой поп?
— Алексей Софронович!
«Полицай» от удивления глаза вытаращил.
— Так и он наш? Вот это здорово!
Микола Трапаш примкнул к подполью в самом начале оккупации, когда еще не служил в полиции. Но тогда он знал только трех человек: Толю Кустаря, Даника, покойного Тишку. Лялькевич и Алексей Софронович решили, что с другими членами организации его знакомить не стоит — хлопец неуравновешенный, и неизвестно было, как он поведет себя в полиции. Перебравшись в район, Коля наладил связь с подпольщиками в городе и помогал им. Кустаря и Даника он информировал об этом довольно скупо, да и вообще старых друзей стал забывать, считал, что маленькая группка деревенских парней немногого стоит. А себя как подпольщика он ставил высоко. Установил связь с армейской разведчицей-радисткой, а потому считал, что у него особое положение в подполье.
И может быть, только сейчас, когда узнал про Шапетовича, про дядьку Алексея, с которым рыбачил в детстве, Коля почувствовал всю глубину, весь размах народного сопротивления захватчикам. Вот оно как разворачивается! И как разнообразны формы борьбы!
Когда Коля уехал, Даник схватил на руки Ленку и бросился искать Полю. Она работала на другом конце деревни. Молотили на открытом току. Издалека было слышно, как отстукивали в четыре цепа, словно старые дедовские часы.
Увидев Даника с девчушкой, Поля сразу поняла: что-то случилось.
— Поля, отлучись на время. Гости.
Она не стала спрашивать, какие гости. Только хозяин недовольно проворчал:
— Кто это надумал в такое время в гости ходить? Ты там, Пелагея, не очень-то задерживайся. Гости гостями, а хлеб сам на стол не приходит.
Даник по дороге рассказал сестре:
— Провал, Поля! Приезжал Гусев за Владимиром Ивановичем. Хотел забрать меня с Ленкой. Мы с Колей связали его, лежит в хлеву… Надо бежать. Сейчас же. Даже не заходя домой…
— Боже мой! — заплакала сестра. — Я так и знала — не миновать нам беды. Что ж мы будем делать? И хата и корова… Они же спалят, заберут…
— Что ты о хате! Я вот ломаю голову, как Сашу предупредить. Чтоб ее не захватили. Да и Владимир Иванович может вернуться. Вот о чем надо думать!
— Надо забежать хоть одежонку какую-нибудь ребенку захватить да еды… Боже ты мой, боже! Куда же мы денемся? Я так и знала, так и знала…
Ленка, увидев, что тетя плачет, стала ладошками вытирать ей слезы, целовать и грозить пальчиком Данику: зачем обидел тетю?
— Мама бу-бу…
Это еще больше разжалобило Полю.
Даник не пустил сестру в хату. Знал: слишком долго будет там копаться и наберет столько, что не унести. Он заставил ее посидеть с Ленкой в кукурузе, а сам побежал домой.
— Я сам возьму что надо.
— Молока бутылку налей. Сашино пальто не забудь… Сколько ты один-то возьмешь?!
— Не вздумай сама идти, Поля! — строго приказал он. — Из-за тряпок можешь ребенка погубить…
Чтобы дать ей почувствовать, что опасность действительно велика, он достал из кармана гусевский пистолет и, пригнувшись, пошел по борозде, держа его перед собой.
Первым делом он достал в чулане из подпола немецкий автомат и гранату. Потом собрал самые необходимые вещи, главным образом для Ленки.
На улице затрещал мотоцикл. Даник схватился за оружие. Но это оказались свои: Коля и дядька Алексей в поповской рясе.
Хлопец обрадовался: трое — это уже сила! Старик вел себя так, будто ничего не случилось. Степенно поздоровался с Даником, сказал:
— Ну, предупредили всех. Павлик полетел к Толе. Сбор на лугу… Выполним волю покойного Тишки и — с богом к своим…
К немецким машинам дети никогда не выбегали, даже самые маленькие чувствовали, что это опасно. Но на мотоцикле приехал не немец и не Гусев, а дядька Алексей, который никогда не давал их в обиду, и дети высыпали на улицу.
Алексей Софронович увидел их и поскреб заросший лохмами затылок. Позвал Колю и шепнул ему:
— Иди, сделай так, чтоб мотор заревел во всю ивановскую.
Тот стал разворачиваться, свернул с колеи и «забуксовал» в песке. Дети начали толкать мотоцикл, кричать, смеяться.
Старик направился в хлев. Гусев увидел его, радостно встрепенулся, задергался: подумал, что пришло спасение. А поп достал из-под рясы пистолет и, нагнувшись, сказал:
— Ну, Иуда, христопродавец! Молись в последний раз, если помнишь молитвы. Много на твоей совести слез и крови! Пришел час расплаты. Давно тебе вынес приговор покойный Тишка… Вечная память ему!..
Гусев посинел, глаза его, полные ужаса, молили о пощаде. Что он подумал в этот миг? Кто же не партизан, если даже поп с ними?
Старик вытащил у него кляп изо рта.
— Можешь сказать свое последнее слово, изменник!
— Простите… отец святой… Век буду…
Вдруг умолк мотоцикл, но где-то за школой послышался шум другого мотора. Гусев закричал отчаянным голосом:
— А-а-а… Спа-а…
Алексей Софронович нажал спусковой крючок.
— Немцы! — предупредил Коля, вбежав во двор.
Начальник гестапо Цинздорф действовал более оперативно и, безусловно, не так кустарно, как полицаи. Когда Милецкий позвонил ему и рассказал, что напал на интересный след, шеф приказал немедленно явиться лично. Выслушав подробности, назвал самодовольного начальника полиции «дураком» и «олухом» и через полчаса выехал на грузовике с десятком гестаповцев. Машина подлетела к школе. Милецкий поднял по тревоге беззаботно спавших полицаев.
— Гусев где?
Один из полицаев видел, как командир полчаса назад проехал на мотоцикле в деревню.
— Хата этого… хромого… на протезе… Шапетовича! Скорее. Наспали морды, подлецы! Пошевеливайтесь!
Из кузова гестаповцы увидели, что огородами по направлению к лесу бегут двое с узелками. На улице затрещал мотоцикл. Поднял пыль, удаляясь.