Но на следующий день пришла телеграмма от товарища: «Немедленно возвращайся. Директор, комитет угрожают всеми карами».
С тревогой в сердце оставил Петро жену, взяв с нее обещание писать ему каждый день.
Бесконечной показалась ему в тот день знакомая дорога по приднепровской равнине, хотя он и заставлял себя любоваться красотой молодой зелени и непрерывно думал о Саше. Между прочим, он мечтал и о том, что когда-нибудь построит здесь в честь Саши дорогу по своему проекту — необыкновенно красивую дорогу, по которой людям будет ходить приятно и радостно, и даже молодоженам, когда им придется расставаться друг с другом.
Раньше довольно веселый и шумный в кругу близких друзей, Петро стал задумчивым и замкнутым. Молчаливыми становятся люди обычно от горя, но случается, что иногда замыкаются и от счастья. Петро словно боялся, чтобы кто-нибудь случайно не оскорбил, не запятнал его светлых и чистых чувств. За прогул его пробрал директор, вызывали в комсомольский комитет, допытывались, где он был десять дней. Он отвечал:
— Да вот ездил, — и улыбался так, как улыбался бы человек, которому вдруг открылись все тайны мира.
Он чувствовал, что стал взрослее своих товарищей, даже тех, кто старше его годами: ведь он женат и счастлив и пережил то, чего они, вероятно, еще не переживали. Товарищи удивлялись, глядя на него. Всегда проницательные и догадливые, девушки неожиданно объявили, что Шапетович женился. Эта весть мгновенно разнеслась по техникуму. Девушки с младших курсов приходили в чертежную и смотрели на него, как на какое-то чудо. Парни-друзья допытывались, правда ли это, шутливо поздравляли, а он отвечал им все той же таинственной и радостной улыбкой. Он готовился к защите проекта день и ночь — хотел догнать и опередить товарищей и опять выкроить время на поездку к жене. Он отрывался от работы только для того, чтобы сбегать на почту — спросить, нет ли письма. Несколько дней писем не было, и он опять страдал, опять вспомнил о Владимире Ивановиче. Наконец письмо пришло: оказалось, каких-нибудь сто километров оно шло целых пять дней.
Через неделю, забыв о предупреждениях директора и своего комсомольского начальства, Петро опять помчался к Саше. Он не ожидал ни машины, ни парохода, а прямо с поезда побежал по знакомой дороге, и тридцатикилометровый путь показался ему теперь коротким и приятным.
В молодости у человека редко бывает бессонница — разве только во время тяжелых переживаний, горя. Петру не спалось от счастья, от того душевного подъема, который все еще не покидал его, хотя шел второй месяц после их женитьбы. Он лежал на краю кровати и боялся шевельнуться, чувствовал на руке мягкие Сашины волосы. Она спала спокойно, ровно дыша. Петро осторожно поворачивал голову и любовался ею: и во сне черты ее лица отражали какие-то чувства — губы то складывались в улыбку, то застывали с выражением серьезного внимания, то иронически передергивались, левая бровь изредка вздрагивала. Эта игра на любимом лице казалась Петру такой привлекательной и потешной, что ему хотелось поцеловать и губы и глаза, но он боялся разбудить жену.
«Пусть спит, она устала за день, набегалась, — с нежностью, как о ребенке, думал он. — Пора и мне спать. Спать, спать!»
Но заснуть не удавалось. Ночь врывалась в комнату далеким смехом девушек, приглушенными переливами гармони, доносившимися откуда-то из соседней деревни, запахом цветов. И еще одно чувство не давало уснуть — какая-то смутная тревога, будто перед грозой или перед неизвестной дальней дорогой. Она, эта тревога, таилась где-то в глубине души. Но чем настойчивей он боролся с бессонницей, тем упорнее шевелилась она в сердце, пробиваясь наружу. Что это? Почему? Может, снова неоправданная ревность, о которой ему сейчас стыдно вспомнить? Нет. Нечто совсем иное. Он вспоминал события дня — что видел, с кем встречался, о чем говорил… И вдруг вспомнил: немецкая армия вступила в Париж. Он услышал эту весть по радио в сельсовете. Председатель, учителя высказывали свое отношение к этому событию. Тревоги никто не проявлял: она, видимо, у всех осталась в сердце и обнаружилась, возможно, как и у него, не сразу, а позже, ночью, когда каждый остался наедине с собой. Больше толковали о военной мощи немцев:
— Вот прут, гады!
— Силища, что ты хочешь!
— За день Голландию, за другой — Бельгию… Англичан в море сковырнули.
— Липовые вояки против них… Если бы стояли твердо — не шел бы так!
— У нас не пошел бы! Назад бы давно покатился!
— Техники, наверно, у французов маловато. У немцев танков тьма-тьмущая…
— Не в одной технике сила. Командиры ни к черту! А если генералы в кусты, что же солдату делать? Ясное дело…
Петро тоже высказывал какие-то соображения и даже блеснул знаниями о немецкой военной технике, вычитанными в журналах. Так они побеседовали и разошлись. А теперь вот эта тревога, это беспокойство. Почему? Франция!.. Париж!.. Как это далеко для парня, который даже в Москве был только проездом и не очень глубоко разбирался в международных вопросах. Но вместе с тем как это близко! Ни одну страну мы не знали со школьных лет так хорошо, как Францию. Мы узнавали из книг о Парижской коммуне, о героях-коммунарах, на всю жизнь запоминали мы эти имена: Варлен, Делеклюз, Домбровский. Потом — история, та школьная история средних веков и новая, в которой Франции отводилось много часов, потому что Франция дала миру великую революцию, Робеспьера и Марата, потом Наполеона с его позорным походом на Россию, дала революцию 1848 года и, наконец, Парижскую коммуну.
Даже у самого ленивого ученика на всю жизнь остались в памяти эти исторические события. А у тех, кто продолжал учиться, знания о Франции бесконечно расширялись.
За историей — литература. Сначала Жюль Верн и Гюго, потом — Бальзак и Барбюс. Мы любили героев их книг и благодаря им полюбили Францию, страну веселых и остроумных людей.
Петро представил себе Париж так, как можно вообразить город по книгам и фильмам, представил, как ходят по нему чужие солдаты, грубые и нахальные, и сердцу стало больно за далеких незнакомых французов — вероятно, таких же парней, как он сам, и таких же женщин и девушек, как его Саша. Милая, славная Саша! Он нежно взглянул на жену, прислушался к ее ровному дыханию. И вдруг появилась мысль, впервые такая нелепая: «А что, если они начнут войну против нас? Придут сюда, на нашу землю, как пришли в Париж?»
Что же тогда будет? Разрушится счастье, его большое счастье, которое он только-только узнал. Его оторвут от Саши, от ее мягких волос, которые пахнут счастьем, от ее рук, таких нежных…
Петро долго пытался отогнать эту страшную мысль. «Никогда они сюда не придут! Мы будем бить их беспощадно, если они осмелятся напасть», — думал он убежденно.
…Возле хаты остановилась телега. Лошадь, которую, видимо, сильно гнали, с облегчением фыркнула. «Опять за Сашей», — догадался Петро. Редко проходила ночь, чтобы ее не вызывали к роженице.
Послышался несмелый, но настойчивый стук в окно и умоляющий голос:
— Докторша!
Саша сразу проснулась, осторожно поднялась и, открыв форточку, прошептала неизвестному человеку за окном:
— Иду. Не стучите.
Она собиралась бесшумно, чтобы не разбудить Петра, думая, что он, как обычно, спит. Но Петро окликнул ее.
— Ты не спишь? Спи. Меня опять вызывают. — Она поцеловала его и, взяв в руки туфли, чтобы не стучать каблуками, вышла.
Петро с какой-то восторженностью подумал, что опять где-то родится новый человек, опять придет радость в чей-то дом, и от этой мысли мгновенно исчезла его тревога, словно он вдруг убедился в непобедимости жизни. Он быстро уснул. Проснулся на рассвете от прикосновения Сашиных рук: она ложилась рядом. Тело ее было холодное, и вся она пахла свежим сеном, дорожной пылью и йодом. А через час ее вызвали опять.
За завтраком Саша сказала:
— Сегодня приняла двух чудесных мальчиков.
— Опять мальчики! — вяло сказала Аня. — Говорят, к войне это, когда рождаются одни мальчики…
— Никакой войны не будет. Все это бабья болтовня, — сказал Петро авторитетно, как подобает мужчине.
Если не считать ночных мыслей и тревоги, он действительно был убежден, что войны не будет, и если враг нападет, то будет разбит сразу, за какую-нибудь неделю-две.
Как и его ровесники, он безгранично верил в могущество армии, в которой ему предстояло служить.
Саша тяжело вздохнула. А потом, с глазу на глаз, призналась Петру:
— Я никогда ничего не боялась и никогда не думала об этом. А теперь боюсь…
— Чего?
— Войны. Знаешь, если имеешь счастье, то всегда боишься потерять его. Правда?
…Вскоре ей пришлось пережить за свое счастье страх настоящий, не воображаемый.
После выпускного вечера будущие техники-автомобилисты и дорожники поехали за город и там попали под проливной дождь. Петро простудился и заболел двухсторонним воспалением легких. По тому, как коротко было письмо — несколько слов, без знаков препинания: «Сашок я заболел воспалением Лежу в Первосоветской Целую тебя» — и по тому, как слаба была рука, выводившая кривые, разрозненные буквы, Саша поняла, что муж тяжело болен. Растерянная, испуганная, она прибежала из амбулатории к хозяйке и впервые при ней заплакала.
— Чего ты? — удивилась хозяйка.
— Я боюсь, что он… — по-детски всхлипывала Саша.
— Другого найдешь, — шутя сказала хозяйка, но сама потом была не рада.
Саша отшатнулась, и глаза ее блеснули сквозь слезы гневом.
— Как вам не стыдно, Аня! Вы сами похоронили мужа. Я люблю Петра, он мне дороже всего на свете!
Аня очень смутилась.
— Прости, Шурочка, разве я хотела плохое сказать. Просто не удержала языка… Боже мой, такая наша судьба женская!.. — И она тоже заплакала.
— Я сейчас же поеду к нему. Ему будет легче, если я буду с ним.
— Как ты поедешь? А работа?
— А что работа! Разве что-нибудь случится за день-два? Я же скоро вернусь. Я только увижу его, успокою…