Далекая фигурка исчезла, словно растаяла. Петро вздохнул и поднял с земли свой портфель.
НОЧНЫЕ ЗАРНИЦЫповесть вторая
Перевод А. Островского
Саша очнулась от сна, прислушалась, и улыбка засветилась в ее широко открытых, чуть усталых глазах. Боли не было. Она почувствовала себя здоровой и бодрой. Еще не веря самой себе, потянулась, сжав кулаки, закинула руки за голову. Снова со страхом прислушалась. От этой маленькой зарядки почувствовала себя еще лучше. Она даже рассмеялась. Но вспомнила о соседках по палате, погруженных в сон, спохватилась и стала прислушиваться теперь уже к тому, что делается вокруг. За окном весело щебетали ласточки. Они тоже только что проснулись. В теплых гнездышках там, наверху, под крышей, пищали птенцы. А не плачет ли за стеной, в детской, ее дочка, ее маленькая Аленка? Представила ее, крошечную, с розовым личиком, в котором уже угадывались Петины черты (Аня, когда приходила в больницу, сказала: «Вся в папу»), и сердце забилось часто-часто, странное, неведомое доселе волнение овладело молодой матерью. Очень хотелось встать, пойти поглядеть на Аленку. Да все еще спят. Одни ласточки проснулись. Нет, и люди не все спят. Где-то далеко, на краю местечка, мелодично запела труба пастуха.
Саша опять закинула руки, ухватилась за спинку кровати, подтянулась, напрягая мышцы живота. Раз, второй раз… Проверяла… Нет, не больно. Она совсем здорова и попросит Марию Сергеевну выписать ее. Сегодня воскресенье, придет Аня, и они вместе отправятся домой по знакомой полевой дороге, среди высокой ржи, которая уже, наверно, совсем налилась.
На белом потолке она увидела солнечный лучик — узенькую розовую полоску. Всходило солнце.
«А Петя писал в последнем письме, что у них там, в Мурманске, солнце вовсе не заходит. День и день, — вспомнила она и улыбнулась. — Что ж хорошего? Скучно. Когда всходит солнце, это так красиво».
Луч на потолке становился шире, бледнее, полоса света сползла на стену. Саша смотрела на нее и вспоминала мужа: «Петя, родной!.. Славный ты мой! — Никогда в глаза не называла она его так ласково, так нежно. — Когда же ты приедешь? Когда посмотришь на свою дочурку? Приезжай скорее, Петя! Мы скоро увидим тебя, правда?»
После родов, когда ей было худо, Мария Сергеевна хотела дать ему телеграмму. Но Саша запротестовала. Нет, она хочет встретить его здоровой. С дочкой на руках выйдет на дорогу, туда же, где прощались, и там они встретятся.
На светло-синей стене, на белой двери палаты появился большой солнечный квадрат с переплетом рамы. Солнце взошло.
Саша не вытерпела, сбросила легкое одеяло, встала и, поглаживая тугую, налитую молоком грудь, подошла к окну. Какое синее, ясное небо! И Днепр какой спокойный! Больница стоит на высоком берегу, над самой кручей, и река — вот она внизу, до середины в тени заречного леса, а ближе — в искрах солнца.
Саша смотрит на лес и снова вспоминает Петра. Вспоминает, как однажды, — они еще не были тогда женаты, — он приревновал ее к учителю Лялькевичу и, разозлившись, ушел этим лесом.
«Глупенький мой!.. Никого мне, кроме тебя, не надо. Тебя жду… Что ты сейчас делаешь? Спишь? Сегодня я отправлю тебе телеграмму, что выписалась из больницы. Порадуйся вместе с нами».
Проснулась соседка по палате, тоже молодая женщина. Протерла кулаками глаза.
— Вы уже не спите? Болит? — спросила она у Саши.
От счастья, переполнявшего ее, Саше хотелось кого-нибудь приласкать. Она погладила сбившиеся за ночь волосы женщины.
— Нет, не болит, Клава. Мне хорошо.
— А коли хорошо, так спите. Рано еще, — и соседка, зевнув, повернулась лицом к стене.
Саша, улыбаясь, вынула из тумбочки гребешок и стала причесываться. Развязала ленточку, которой были перехвачены волосы на ночь, и они рассыпались по плечам, упали на грудь. Саша, любуясь, перебирала их руками. Еще в прошлом году она ходила стриженая. А когда вышла замуж, Аня сказала, что теперь так не годится, и Саша начала отпускать волосы. Сейчас они длинные и очень ей нравятся.
Труба пастуха запела совсем близко. Веселое, задорное, то ласково-радушное, то властно-угрожающее «Вы-го-оня-ай!» вспугнуло ласточек. Они с криком шарахнулись к Днепру и закружились низко над водой.
«Ну и горлодер! — подумала Саша. — Детей разбудит…»
По правде говоря, ей хотелось, чтоб Ленка проснулась. Тогда она пошла бы в детскую, взяла ее на руки, стала бы кормить, а то от молока грудь болит.
На улице — голоса: выгнав скотину, женщины перекидываются словечком. Вот и голос Марии Сергеевны — она тоже выгнала свою корову. Странная женщина! Держит корову, ухаживает за ней, заботится, а молоко отдает в больницу. Саша гордится дружбой с Марией Сергеевной. Дружба эта началась два года назад, когда Саша приехала сюда на работу. Главному врачу кустовой больницы понравилась молодая, скромная и трудолюбивая фельдшерица. Их отношения стали особенно душевными, когда стало известно, что сын Марии Сергеевны служит с Петром «в одном подразделении», как они пишут, соблюдая военную тайну. Петя писал Саше, что Сеня Песоцкий его лучший друг, они даже однажды получили по наряду за разговор после отбоя. После этого она в ласковых письмах стала просить «своего мальчика», чтоб он вел себя благоразумно, не делал глупостей. Ей очень хотелось, чтобы он безупречным поведением заслужил право на отпуск, хотя бы самый короткий — на день, на два. Только бы повидаться! И чтоб он увидел свою дочку! Свою маленькую Аленку… А вот и она. Что-то она сегодня проснулась раньше, чем обычно. А может, это не Аленка? Нет, Саша с первого же дня безошибочно узнает ее голосок и теперь, наверно, отличила бы ее крик среди тысячеголосого детского хора. Саша с улыбкой прислушивается. Малышка забавно кричит: крикнет разок, другой, послушает, не идут ли, потом опять… Так по крайней мере кажется молодой матери, и она нежно шепчет: «Хитрушка ты моя! Однако ты разбудишь ребят».
Саша быстро накинула халатик и пошла в детскую. Больница спит. Спит дежурная сестра. И на улице тихо. Стадо прошло, подняв пыль, и снова воцарилась тишина раннего летнего утра той предуборочной поры, когда люди разрешают себе отдохнуть в воскресенье. Только неутомимые труженицы ласточки не отдыхают, они первые встретили день и теперь уже за работой: им некогда — проснулись их малые детки…
Саша наклонилась над колыбелью, и девочка сразу умолкла, губками и язычком запросила есть.
«Ласточка ты моя милая!..»
Она взяла малышку на руки, расстегнула халат, и та сразу нашла розовый тугой сосок, смешно зачмокала. Саша минуту постояла неподвижно, завороженная удивительным ощущением необыкновенной услады и легкости во всем теле и чуть тревожной радости. С малышкой на руках вернулась в палату и легла на кровать. Долго с ненасытным любопытством смотрела, как дочка сосет грудь, с нежностью разглядывала каждую черточку ее лица, черненькую головку.
«В кого ты такая чернявая? Папа у тебя белый и мама тоже. Странно… А так до чего же ты похожа на папу! И носик, и глазки. И даже родинка…»
В родильном, намучившись от боли, Саша засмеялась, увидев у ребенка на мочке левого уха точно такое же родимое пятнышко, как у Пети.
Дочка уснула. И все вокруг спят, хотя солнце над Днепром уже поднялось довольно высоко и залило палату теплым светом.
Саша долго лежала молча, вслушиваясь, как щебечут за окном ласточки, мысли ее унеслись к мужу. Что он там сейчас делает? Думает ли о ней так же, как она о нем?
«Нет, теперь он должен думать не обо мне одной, а о нас…»
Мысли стали путаться, и она уснула. Проснулась от страшного сна. Что ей снилось? Саша вспомнить не могла, но твердо знала, что было что-то ужасное, и она очнулась вся в поту. Саша пошарила рукой, здесь ли дочка, и, не найдя ребенка, чуть не закричала от страха. Сдержалась только потому, что увидела Марию Сергеевну, склонившуюся над постелью. Выражение ее лица еще больше напугало Сашу. Она схватила доктора за руки.
— Где Ленка? Что с ней?
— Успокойся. Ее отнесли в детскую.
Мария Сергеевна присела на табурет рядом с койкой и погладила Сашу по голове. Саша не могла отвести взгляда от ее лица: обычно освещенное доброй улыбкой, оно вдруг почернело, глаза запали, у рта залегли некрасивые складки, она постарела на много-много лет.
— Что случилось, Мария Сергеевна? — робко спросила Саша.
Рука врача перестала поглаживать ее волосы и плотнее легла на голову.
— Несчастье, Саша. Большое несчастье.
— У кого?
— У всех… У всего народа.
— Несчастье у народа? — не поняла Саша.
— Война, Саша. — Мария Сергеевна оглянулась: в палате никого не было, должно быть роженицы вышли в сад.
Саша почувствовала резкую боль в животе, у нее заколотилось сердце и закололо в висках. Слова врача доносились словно издалека.
— Я выгнала корову… вернулась к себе, включила приемник… Обычно так рано станции молчат. А тут… что творится в эфире! Все немецкие станции… Вся Европа! Выступал Гитлер. Они бомбят Киев… Киев! Ведь это совсем близко от нас. Совсем… Вот тут… — она показала рукой.
Саша посмотрела в окно, за которым шумело ясное летнее утро, слышались детские голоса, сигналы машин, скрип повозок. Во дворе кто-то смеется. Кричит женщина: «Петро! Останови коня!» А вот другой голос: «Яйца сегодня в цене будут. Дачников понаехало…» От этих обычных голосов ровней стало биться сердце.
Саша оторвала взгляд от окна, посмотрела на доктора и снова почувствовала резкую боль. Нет, это не сон. Мария Сергеевна с искаженным мукой лицом сидит рядом. Саша робко тронула ее руку.
— Что ж это будет, Мария Сергеевна?
— Сеня, — прошептала женщина в ответ. — Сеня… Он такой слабый, болезненный… Он столько хворал…
Только тут до сознания Саши с ужасающей ясностью дошло то, что случилось. Она так же, как и Мария Сергеевна, подумала, что самый дорогой для нее человек, Петя, в страшной опасности. Возможно, он уже сейчас, в эту минуту, лежит где-нибудь на голых скалах Заполярья. И м