Он благосклонно подал мне руку и затем обратился к прерванному разговору и окончательно разъяснил Марье Потапьевне пользу брюссельских конференций.
Исполнив это, он любезно обратился к "калегвардам":
— Ну-с, господа, как идут дела с мадам Жюдик?
— Да что, барон! Нельзя сказать, чтобы очень... добродетельна чересчур! - отозвался тот самый "калегвард", который и в первый визит мой заявил себя противником Жюдик.
— Ну, нет-с; я вам скажу, это женщина... это, как по-испански говорится, salado... salada... [пикантная(исп.)] Так, кажется?
— Так-то так, барон, не к чему эта строгость... се puritanisme, enfin! [этот пуританизм, в конце концов!(франц.)]
— Не знаю, не заметил... а по моему мнению, бывает воздержность, которая гораздо больше говорит, нежели самая недвусмысленная жестикуляция... Впрочем, вы, молодежь, лучшие ценители в этом деле, нежели мы, старики. Вам и книги в руки.
— Что касается до меня, то я совершенно вашего мнения, барон! - вступился "калегвард", приверженец Жюдик, - я говорю: жест актрисы никогда не должен давать всё сразу; он должен оставлять желать, должен возбуждать воображение, открывать перед ним перспективы... Schneider! Что такое Schneider? - это несколько усовершенствованная Alphonsine - и ничего больше! Она сразу дает всё, она не оставляет моему чувству никакого повода для самодеятельности... Je vous demande un peu, si e'est de l'art! [Спрашивается, искусство ли это! (франц.)]
— Так-с, так-с, совершенно с вами согласен... Vous avez saisi mon idee! [Вы уловили мою мысль!(франц.)] А впрочем, вы, кажется, и из корпуса вышли первым, если не ошибаюсь...
— Точно так, барон.
— Н-да... это так... Жюдик... Salado, salada... Ну-с, chere Марья Потапьевна, я вас должен оставить! - произнес дипломат, с достоинством взвиваясь во весь рост и взглядывая на часы, - одиннадцать! А меня ждет еще целый ворох депеш! Пойти на минуту к почтеннейшему Осипу Иванычу - и затем домой!
— А я думала, что вы с нами отужинаете, барон?
— Нет, chere Марья Потапьевна, я в этом отношении строго следую предписаниям гигиены: стакан воды на ночь - и ничего больше! - И, подав Марье Потапьевне руку, а прочим сделав общий поклон, он вышел из гостиной в сопровождении Ивана Иваныча, который, выпятив круглый животик и грациозно виляя им, последовал за ним. Пользуясь передвижением, которое произвело удаление дипломата, поспешил и я ускользнуть в столовую.
— Ну, теперь я вас не выпущу! - шепнул мне по дороге Иван Иваныч, - вот дайте только проводить генерала.
Дипломат проследовал в кабинет и благосклонно присел около Осипа Иваныча, который в эту самую минуту загреб целую уйму денег.
— Ну-с, господа, как поигрываете? - спросил дипломат.
— Да вот его превосходительство побеждает, - шутил Осип Иваныч, указывая на бывшего полководца.
— Да? непобедим, как и везде! и на поле сражения, и на зеленом поле! А я с вами, генерал, когда-нибудь намерен серьезно поспорить! Переправа через Вьюлку - это, бесспорно, одно из славнейших дел новейшей военной истории, но ошибочка с вашей стороны таки была!
— Толкуй больной с подлекарем! - проворчал себе под нос полководец.
— Нечего, ваше превосходительство, сердиться, - с своей стороны подшучивал Осип Иваныч, - их превосходительство это правильно заметить изволили! Была ошибочка! действительно ошибочка была!
— Я, по крайней мере, позволяю себе думать, что если бы вы в то время взяли направление чуть-чуть влево, то талдомцы [Талдом - тоже торговое село в Калязинском уезде. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)] не успели бы прийти на помощь мятежным семендяевцам, и вы не были бы вынуждены пробивать кровавый путь, чтоб достигнуть соединения с генералом Голотыловым. Сверх того, вы успели бы обойти Никитские болота и не потопили бы в них своей артиллерии!
— Да что говорить, ваше превосходительство, - подзадоривал Осип Иваныч, - я сам тамошний житель и верно это знаю. Сделай теперича генерал направление влево, к тому, значит, месту, где и без того готовый мост через Вьюлку выстроен, первое дело - не нужно бы совсем переправы делать, второе дело - кровопролития не было бы, а третье дело - артиллерия осталась бы цела!
— Ну, вот видите! я хоть и не тактик, а сейчас заметил... Впрочем, господа, победителя не судят! - решил дипломат и с этим словом окончательно встал, чтобы удалиться.
Осип Иваныч кинулся было за ним, но дипломат благосклонным жестом руки усадил его на место. Это не помешало, однако, Дерунову вновь встать и постоять в дверях кабинета, следя взором за Иваном Иванычем, провожавшим дорогого гостя.
— Ну, слава богу, проводили! - сказал мне Зачатиевский, возвращаясь из передней, - теперь вы - наш гость! садитесь-ка сюда, поближе к источнику! - прибавил он, усаживая меня к столу, уставленному фруктами и питиями.
Я не раз бывал у Зачатиевского во время наездов Дерунова в Петербург, но знал его вообще довольно мало. Помню, что он называл Осипа Иваныча благодетелем, но я никогда особенно не верил искренности его излияний. В сущности, благодеяния, изливаемые семейством Деруновых на Зачатиевского, были очень скудны и едва ли вознаграждали последнего за хлопоты и стеснения. Несмотря на неприхотливость Осипа Иваныча, правила гостеприимства требовали и успокоить его, то есть отдать в его распоряжение лучший угол, и приготовить лишнее блюдо к обеду. Все это делалось почти бескорыстно, потому что Дерунов отбояривался домашнею провизией, присылаемой из К., и тем, что крестил детей у Зачатиевского, причем давал на зубок выигрышный билет с пожеланием двухсот тысяч. Но таково уже магическое действие богатства: Зачатиевский, быть может, и ругал втихомолку Дерунова, но никогда не позволил себе отказать ему в какой-либо услуге, хотя бы для этого он вынужден был бегать несколько дней сряду высуня язык.
Впрочем, сама природа, казалось, создала Зачатиевского для услуги. Он был среднего роста и весь круглый. Круглый живот, круглая спина, округлые ляжки, круглые, как сосиски, пальцы - все это с первого раза делало впечатление, что вот-вот этот человек сейчас засеменит ногами и побежит, куда приказано. Круглое, одутловатое и несколько суженное кверху лицо не свидетельствовало о значительных умственных способностях, но постоянно выражало возбужденность и беззаветную готовность что-то выслушать и сейчас же исполнить. И на лице у него все было кругло: полные щеки, нос картофелиной, губы сердечком, маленький лоб горбиком, глаза кругленькие и светящиеся, словно можжевеловые ягодки у хлебного жаворонка, и поверх их круглые очки, которые он беспрестанно снимал и вытирал. Даже лысина на его голове имела вид пятачка, получившего постепенно значительное распространение. Проворен он был изумительно, и я думаю, что в этом случае ему в весьма большой степени помогала бочковатость его существа. Он устремлялся вперед и при этом учтиво вилял всем телом, что особенно приятно поражало начальствующих лиц.
Несмотря, однако ж, на услужливость, действительной доброты в нем не было. Собственно говоря, он был услужлив помимо своей воли, потому только, что тело его очень удобно для этого было приспособлено. Но, оказывая услуги, вскакивая и устремляясь, словно на пружинах, он внутренно роптал и завидовал. В этой зависти, впрочем, скорее сказывалось завидущее пономарское естество, которое всю жизнь как будто куда-то человека подманивает и всю жизнь оставляет его на бобах. На деле он довольствовался очень малым, но глазами захапал бы, кажется, целый мир. Вообще это был очень своеобразный малый, в котором полное отсутствие воли постоянно препятствовало установлению сознательных отношений к людям.
— Так вот мы здесь, у источника, и побеседуем! - сказал он, садясь возле меня, - нам с вами тамделать нечего, а вот около крюшончиков... Постойте! я сейчас велю новый принести... с земляникой!
— Да нужно ли, Иван Иваныч?
— Что вы! что вы! да Осип Иваныч обидится! Не те уж мы нынче, что прежде были! - прибавил он, уже стоя, мне на ухо.
И прежде нежели я успел остановить его, он быстрыми шагами юркнул в переднюю.
— А не то, может быть, вы закусить бы предпочли? - продолжал он, возвратившись, - и закуска в передней совсем готовая стоит. У нас все так устроено, чтоб по первому манию... Угодно?
Но в эту минуту лакей уже внес новый крюшон, и вопрос насчет путешествия в переднюю для закусыванья остался открытым.
— Да, не те мы нынче! - возобновил он прерванную материю, нервно передвигая на носу очки, - гривеннички-то да пятачки оставили, а желаем разом...
— Да, большую перемену и я в Осипе Иваныче замечаю.
— В каретах мы нынче ездим - да-с! за карету десять рубликов в сутки-с; за нумер пятьдесят рубликов в сутки-с; прислуге, чтобы проворнее была, три рублика в сутки; да обеды, да ужины, да закуски-с; целый день у нас труба нетолченая-с; одни "калегварды" что за сутки слопают-с; греки, армяне-с; опять генерал-с; вот хоть бы сегодня вечерок-с... одного шампанского сколько вылакают!
При этом перечислении меня так и подмывало спросить: "Ну, а вы? что вы получаете?" Само собою разумеется, что я, однако ж, воздержался от этого вопроса.
— Здесь в один вечер тысячи летят, - продолжал, как бы угадывая мою мысль, Зачатиевский, - а старому приятелю, можно сказать, слуге - грибков да маслица-с. А беготни сколько! с утра до вечера словно в котле кипишь! Поверите ли, даже службой неглижировать стал.
— Вольно же вам!
— Нельзя, сударь, нрав у меня легкий, - он знает это и пользуется. Опять же земляк, кум, детей от купели воспринимал - надо и это во внимание взять. Ведь он, батюшка, оболтус оболтусом, порядков-то здешних не знает: ни подать, ни принять - ну, и руководствуешь. По его, как собрались гости, он на всех готов одну селедку выставить да полштоф очищенного! Ну, а я и воздерживай. Эти крюшончики да фрукты - кто обо всем подумал? Я-с! А кому почет-то?
— Иван Иваныч! распорядись, братец! - раздался из кабинета голос Дерунова, - с гостем со своим занялся, а нас бросил!