ороты по отношению к президенту, заводской цех. Это было восемь игровых площадок. Отслеживалось поведение каждого звена. Мы сняли по-своему уникальный материал. В игре принимали участие 6 членов правительства, представители региональной власти, просто граждане, высокоранговые сотрудники МВД, продавцы. Это было нечто!
Предполагалось, что перед очередным заседанием правительства материалы будут показаны кабинету министров. Между прочим, деловая игра таких масштабов стоила нам достаточно дорого. Задействовано было немыслимое количество съемочной техники, большое количество народа. Съемка шла в течение десяти часов с одним перерывом. Начали где-то в 12, расходились уже затемно. Все было как на самом деле. Правительство принимало решения в экстремальной ситуации. Местная власть делала то же самое, ориентируясь на реакцию населения. Это непривычное зрелище, когда на одном игровом пространстве, за которым наблюдаешь с верхней точки, задействованы звенья власти всей страны. Как рассказывал мне потом М.Полторанин, правительство не захотело смотреть весь материал протяженностью почти в четыре часа. Сначала попросили дать сокращенный вариант, что было полным абсурдом. Давало истинное представление только объемное, а не лоскутное видение ситуации. Кто-то из правительства посмотрел отрывки, а исполняющий в ту пору обязанности премьера Егор Гайдар, который и поддержал идею деловой игры, устало сказал: "Знаешь что? С нас достаточно жизненных отрицательных эмоций. А ваша деловая игра из той же череды. Будем действовать на натуре без репетиций". Полторанин зло матерился. Жаль было затраченных сил, времени и денег. Были задействованы лучшие телевизионные режиссеры, авторы и сотрудники "Пятого колеса". Тем более что игра действительно получилась. Деловая игра - целая философия, придуманная американской школой управления. Они были достаточно модными в начале 80-х годов. В деловых играх проявился управленческий гений американцев, когда на живой модели ситуация отрабатывалась до тонкостей. Вообще, мы страна, которая не умеет учиться ни на собственных ошибках, ни тем более на достижениях других. Наше врожденное наплевательство, шапкозакидательство и мессианство мешают нам почувствовать себя учениками. И тем не менее факт игры позволил мне ощутить и понять, что на телевидении должен появиться иной социальный рисунок. Экономический кризис - это большая беда для общества. Это состояние очень близкое к состоянию смуты. Отсюда вывод - надо помогать человеку, оказавшемуся в беде. Необходимо его защищать и просвещать, как действовать в столь непривычной драматической ситуации. Так родилась концепция народного социально-заостренного телевидения. Причем все это следовало делать без крика, не очень афишируя до поры. Вы спросите почему? Нет-нет, дело не в редакционной тайне. Я понимал, что рисунок подобного телевидения и радио власти не понравится, и конфликтность наших отношений начнет нарастать. Здесь правомерно одно уточнение. Понятие "власть" для журналистов, интеллигенции - понятие отстраненное. Этого, к сожалению, нет. Но так должно быть. И не в силу того, что эта категория общества подходит к власти с более жесткой меркой, чем другие слои общества, хотя эта тенденция вполне объяснима и правомерна. Просто предназначение интеллекта - понимать и формировать понимание. Обязанность людей пишущих, снимающих, рассказывающих о бытии власти - докапываться до скрытых глубин властных отношений, раскрывать их, а порой и вспарывать. Операция рискованная для журналистов и неприятная для любой власти, демократической в том числе. У власти и журналистов исходно разные цели. Задача первых - скрыть, в лучшем случае слегка приподнять полог, задача вторых - открывать и кричать о своем открытии в меру своего таланта и мощи своего горла.
Мы сознавали, что по мере развития событий мы неотступно будем двигаться в этом направлении. А значит, контакты с властью очень скоро из дружественных превратятся в натянутые. Желай я того или не желай, но власть понимала, что Попцов и его команда были в числе тех, кто эту власть создавал, и некая инерция уважения все-таки присутствовала.
Наши отношения с высокой властью правомерно разделить на три этапа. Период становления - 90-91-й годы. Я бы не сказал, что это был период единства взглядов. И тем не менее масштаб заинтересованности со стороны власти в создании своей телерадиокомпании был налицо. Еще существовали СССР и союзное правительство, а значит, концентрация критики, которой не могло не быть, рассредоточивалась. Мы критиковали союзное руководство, критика действий российского правительства по сравнению с той была малозначимой. Российское правительство становилось на ноги в совершенно новых условиях с резко возросшей амплитудой самостоятельности. Причем эта самостоятельность была скорее фактом желания, нежели реальности. Противодействие со стороны союзных премьеров - Н.Рыжкова, а затем и В.Павлова было очевидным. Не помог и взвешенный подход при назначении российского премьера. Им в 90-м году стал Иван Силаев, один из вице-премьеров союзного правительства, хорошо знавший Бориса Ельцина в бытность его уральского партийного прошлого.
В тот момент Ельцину нужен был премьер, близкий ему в возрастном исчислении.
Я не уверен, что многие, захваченные в тот момент демостихией выборов 90-го года понимали, что силаевское правительство, по сути, правительство переходного периода, а значит, временное. В правительстве появилось много нестандартных фигур, выпадающих из властной стереотипности: Борис Федоров (министр финансов), Николай Федоров (министр юстиции), Михаил Полторанин (министр печати), Андрей Козырев (МИД), Григорий Явлинский, Виктор Ярошенко, Юрий Скоков. Во-первых, многие из них, например оба Федорова, Козырев, Явлинский и Ярошенко, - были неприлично молоды. Во-вторых, все они были лишены партийно-хозяйственного прошлого. Люди с другой биографией. Ельцин и Силаев попытались сформировать принципиально иное правительство. Еще не было сложившихся взглядов на демократические устои общества. Вроде бы уже пережили перестройку, следствием которой и были прошедшие в атмосфере демократического безбрежья выборы. Как, впрочем, было и другое ощущение если не тупика, то выработанного ресурса перестройки. Разговоренная, разогретая горбачевскими инъекциями страна пребывала в некотором замешательстве: что делать дальше? Во что должна переплавиться эта перестроечная риторика?
Говорили о реформах, боготворили Абалкина, Шаталина. Но каких-то осмысленных действий в экономике не происходило. Паровоз громко спускал пары, прокручивал на месте колесами, давал сигнал отправления, снова спускал пары, но с места не двигался. Начались хаотические поиски тех, кто знает куда идти. Академик Шаталин не уставал рассказывать о том, как во всевозможных странах проходили реформы; как был ошибочным тот или иной путь; где и когда мы начали отставать; что может измениться в стране, начнись в ней экономическая реформа; что нам ни в коем случае нельзя делать и как нельзя поступать. Было ясно, что с Горбачева достаточно политических реформ, какие-то знаковые перемены произошли, но на большее его не хватит. Страна переживала паводок разномнений, но очень скоро поняла, что не знает, как ими распорядиться. Время шло. Необходимая истина находилась все в том же замутненном состоянии. Ореол лидера страны, подарившего ей политическую свободу, стал тускнеть. Для экономических реформ нужна была другая власть, а точнее, другая страна.
Появление финансиста Валентина Павлова во главе правительства теоретически было векторно правильным. Но Павлов не был и не мог стать лидером. Ему не хватало характера и политического опыта. Одной тучности, которая делала Валентина Павлова похожим на отца немецкого "экономического чуда" молодого Людвига Эрхарда, канцлера Германии 60-х годов, оказалось недостаточно. Программа "500 дней", сочиненная Явлинским и благословленная его учителем академиком Шаталиным, союзным правительством была не востребована. Разумеется, своя интрига в обсуждении этой программы была, и даже скрыто-доброе отношение к ней Горбачева. Но неготовность руководства страны решиться на непопулярные и достаточно радикальные шаги в сфере экономики взяла верх.
Сейчас нет смысла говорить о степени прогрессивности той программы или степени ее несовершенства. Сам факт, что это была экономическая программа реформирования гигантской страны, исходящая из мирового опыта экономических реформ, подготовленная новой генерацией экономистов, говорит о явлении сверхзначимом. В стране не только вызрела необходимость экономических реформ, но и формируются силы, способные принять на себя ответственность за их осуществление. Причем эти силы не из первого или второго ряда. Это заднескамеечники, которые уже давно писали доклады и делали разработки для фигур первой величины. И делали эту работу бесфамильно. Именно поэтому программа "500 дней" была запрошена российским правительством. Это позволило новой российской власти сразу уйти в отрыв и прослыть властью, более предрасположенной к реформаторству, нежели союзная власть, а значит, получить право претендовать на некое лидерство в демократических преобразованиях. Спустя какое-то время Григорий Явлинский в шутку назовет себя "заместителем царя по революции". Задача Российского телевидения была в этом смысле и простой, и сложной: поддержать эту приверженность и создать образ иной политической осмысленности. В столкновениях с союзной властью я чувствовал себя уверенно, зная, что у меня крепкий тыл и что российское руководство - будь то сам Ельцин, его правая рука в то время Руслан Хасбулатов или Иван Силаев, - меня прикроет.
Бесспорным выигрышем для компании и для меня лично на первых порах были мои неформальные отношения с Михаилом Полтораниным и Геннадием Бурбулисом, учитывая, что оба они считались чрезвычайно близкими к Ельцину и имели на него очевидное влияние. Свои отношения с Ельциным я старался вывести в отдельную строку, и мне не хотелось бы о них говорить обстоятельно, с обидой или восторженным придыханием. Ни то, ни другое этим отношениям не было присуще. Я Ельцина почитал, как положено почитать президента страны. Он был героем моих повествовани