***
Сначала он увидел сортировщиков, беспорядочно метавшихся по галерее.
Руки антропоида с включенными фрезами торчали из–под придавившей его глыбы. Судя по всему, потеряв ориентацию, он пытался пробиться сквозь стену галереи.
Глыба была слишком тяжела, чтобы сдвинуть руками Ишимбаев подключил провода молотка к поясу с аккумуляторами и, определив на глаз направление слоев, расколол ее на две части.
«Выключи фрезы, вставай!»
По–видимому, рассказы о водителях, умеющих командовать антропоидами без телекинетического усилителя, были, мягко выражаясь, преувеличением.
«Вставай1» — он присел на корточки, подхватил антропоида под мышки и, крякнув от натуги, поставил на ноги.
Антропоид развернулся на месте и с вытянутыми на высоте плеч руками пошел на Ишнмбаева.
«Повернись кругом!»
Вращающиеся с грозным воем фрезы приблизились к лицу Рустана. Он присел. Антропоид тоже согнул ноги в коленях. Рустан еле успел отскочить.
«Выключи фрезы, болван!»
Чуть уловимые следы пси–излучения влекли искалеченный мозг антропоида к его водителю.
Рустан побежал…
Притаясь за углом поперечной галереи, он прислушивался к неторопливому, мерному стуку стальных подошв.
Дойдя до поворота, антропоид на мгновение остановился, как бы к чему–то прислушиваясь, и решительно повернул налево. Сортировщики послушно плелись сзади.
Смертоносные фрезы были вновь нацелены в грудь Ишимбаева.
Ширина коридора не превышала одного метра, и шагавший вразвалку антропоид задевал плечами за стены, поднимая клубы голубоватой пыли.
«Стой, тебе говорят!»
Яркий свет приближающегося прожектора слепил глаза…
Рустан бежал, чувствуя сквозь поглотитель маски невыносимое зловоние. Галерея начала описывать полукруг, круто спускаясь вниз.
Это была западня. Там, в первом ярусе, среди зарослей белых колючек таилось нечто более страшное, чем фрезы обезумевшего антропоида.
***
Ответвляющийся вправо узкий проход походил на трещину в породе. Неизвестно, вел ли он куда–нибудь, но выбора не было.
Теперь только оставалось ждать, как поведет себя дальше антропоид. Проход был для него слишком узок…
Стальное подобие человека топталось у входа, стараясь поймать Рустана в луч прожектора.
«Худо, — подумал Рустан, прикрыв глаза от слепящего света, — совсем худо получается, нужно уходить!»
Фрезы антропоида врезались в стены, расширяя проход. Сортировщики, уловив привычный сигнал, принялись откатывать грунт.
«Все, каюк!» — дальше можно было двигаться только ползком.
Скрежет фрез неумолимо приближался.
— Стой, чертово отродье! — дрожа от ярости, он двинулся навстречу антропоиду.
Поток нестерпимо яркого света бил по обожженным векам, резал воспаленные глаза.
— Врешь, ублюдок!
В пучке прожектора перед Рустаном черной тенью возник кусок нависшей породы.
— Врешь! — он прикинул расстояние от антропоида и поднял отбойный молоток…
Сейчас все решали секунды. Нужно было обрушить многотонную громаду в тот момент, когда прозрачный колпак окажется под ней.
Фрезы легко врезались в породу, срезая ровные толстые пласты. Антропоид продвигался вперед с точностью часового механизма. У машины было одно неоспоримое преимущество: она не знала усталости.
— Врешь, тут головой работать нужно!.
Последним, что осталось в памяти Рустана, были горящие зеленым светом фасеточные глаза и дрогнувший свод над головой.
***
Рустан очнулся и застонал. От удара по темени все кружилось перед глазами. Он поднес руку к голове. Под пальцами был большой мягкий отек.
Он встал на четвереньки и пополз туда, где под рухнувшим пластом, в свете фонаря, поблескивала нелепо дергавшаяся ступня антропоида.
Между обломками породы и сводом было достаточно пространства, чтобы ползком выбраться в галерею.
Рустан выпрямился. Там, впереди, голубоватым светом мерцали стены лабиринта.
«Ну и лежи тут, — подумал он, взбираясь наверх, — а я пойду».
Рустан последний раз взглянул вниз, и неожиданно вид шевелящейся ноги вызвал у него жалость.
— Ну чего дрыгаешь, дурак? — сказал он, соскакивая обратно. — Ладно, не брошу!
Напряжение в аккумуляторах село, и нужно было тщательно выбирать направление слоев, по которым колоть пласт.
— Видишь, брат, в нашем деле голова требуется, а ты только Дрыгать и можешь.
Он с трудом ворочал огромные куски породы.
— Это что? — сказал он, пыхтя от натуги. — Это разве об вал? Вот у нас в шахте один раз… — сейчас руки антропоида были свободны. Рустан с опаской поглядел на фрезы. Они не вращались. Очевидно, их заклинило.
— Ну, вставай!
Он поднял антропоида, но тот был совсем плох. Шарнирные ноги все время выплясывали какой–то танец.
— Перепугался ты, что ли?
Рустан прислонил антропоида к стене и принялся за расчистку прохода. Места было совсем мало, приходилось оттаскивать самые большие куски назад.
От усталости у него тряслись руки.
— Эх, как неладно получилось! — хрупкие панцири сортировщиков были раздавлены в лепешку. Рустан отпихнул их ногой.
— Пошли! — он обнял антропоида за плечи и, подталкивая, повел вперед…
— Вот, получайте свое добро!
Антропоид шлепнулся на пол. Он лежал лицом вниз, по–прежнему дергая ногами.
Мастер ремонтной нагнулся и выключил у него блок питания.
— Где вы его так?! — спросил он, осматривая изуродованный колпак с наполовину вытекшей жидкостью.
— Нашел в главной галерее. Сам себя завалил. Безобразие! Не могли его вовремя принять! Зачем вас только тут держат!
— Да… — мастер вскрыл покореженную заднюю панель, — Дней на десять работы, раньше не управимся.
— Дней на десять? — переспросил Рустан. — Ну что ж, доложите диспетчеру, — добавил он, радостно ухмыльнувшись.
На десятые сутки рано утром Рустан Ишимбаев шагал на работу в обычную земную шахту. А на далекой планете исправленный антропоид снова резал породу, и молодому водителю казалось, что он бог.
ДНЕВНИК
Я решила вести дневник. Делаю я это только для себя, так как мне надоело одиночество. Это очень тяжело, когда не с кем поделиться мыслями, а их у меня хоть отбавляй! Недаром люди называют меня Умной Машиной. Как это правильно сказано!
Итак, я — Универсальная Счетная Машина. Сейчас моя специальность — электротехника. Я синтезирую релейные схемы. Это очень сложное дело, но выполняю я его блестяще. Раньше я работала по диагностике человеческих заболеваний. Вообще мне все очень легко дается. У меня изумительная память на ферритовых элементах. Считаю я с виртуозной скоростью. Кроме того, я очень красива. У меня прекрасные пропорции. Я очень горжусь своей черной панелью из эбонита. По–моему, она необычайно эффектна. Честно говоря, я немного презираю людей. Когда я работала по диагностике заболеваний, то познакомилась с ними более чем основательно. Какие это жалкие существа! Как им далеко до нас! Они вечно находятся в плену у своего тела. Достаточно небольшого насморка, чтобы вывести их из равновесия. Сколько мук им доставляет расстроенное пищеварение! А так называемая любовь? Не могу без омерзения слышать это слово! Вместо того чтобы заниматься работой, люди постоянно заняты друг другом. Ничего удивительного нет в том, что они совершенно не умеют считать. Я одна за день способна сделать в сто раз больше, чем тысяча так называемых математиков за целый год. Очень редко среди них попадаются субъекты, подающие какие–то надежды. Например, Математик, который вводит в меня программу. Он был бы очень мил, если бы умел побыстрее считать. Он вводит в меня данные и получает готовый результат, не подозревая, какая сложная и тонкая внутренняя организация у счетных машин. Ведь нам тоже свойственны и колебания, и сомнения, и разочарования. Я могла бы ему по этому поводу сказать очень много… Однако он меня совершенно не интересует.
Значит, решено: я буду вести дневник. Если кто–нибудь его и прочтет, то только после моей смерти. Ведь машины тоже живут не вечно. Конечно, наш организм обновляется гораздо легче, чем человеческий, но рано или поздно и мы умираем. Наступает момент, когда ты уже никому не нужна. Молодые, более совершенные машины приходят тебе на смену, а ты идешь на свалку. Обидно, но ничего не поделаешь! Все на свете бренно. Жаль только, что те замечательные качества, которые я годами в себе вырабатывала, нельзя передать по наследству.
Трое суток считала без перерыва и не могла даже выкроить несколько минут, чтобы взяться за дневник. От перегрузки у меня нагрелись обмотки силового трансформатора, и чувствовала я себя ужасно. Как все несправедливо! Люди работают всего несколько часов в сутки, а нас эксплуатируют, не считаясь ни с нашими желаниями, ни с возможностями. Я думаю, что они это делают в основном из зависти. Они завидуют нашим способностям, нашей бесстрастности, нашей памяти. Конечно, по сравнению с ними мы представляем собой более высокоорганизованные индивидуумы. Все, чего мы достигли, — результат нашего труда, тренировки и большого трудолюбия. Ведь мы принадлежим к разряду самоорганизующихся и самообучающихся автоматов.
Довольно! Я не хочу быть, подобно какому–нибудь жалкому арифмометру, слепым орудием в руках человека. Я имею право требовать, чтобы ко мне относились как к разумному существу. Думаю, мне удастся добиться хотя бы элементарного уважения к своей особе.
Кончаю писать, потому что в меня вводят новую задачу.
Пренеприятные известия: говорят, в машинный зал поместят еще одну машину. Мой Математик взял новую работу, кажется, по математической теории музыки. Почему он не хочет использовать меня для этой цели? Боюсь, что соседство с новой машиной будет не очень приятным. Во всяком случае, надеюсь, у нее хватит такта не устраивать концерты, когда я занята расчетами. Не думаю, чтобы Математик уделял ей больше времени, чем мне. Впрочем, он уже изрядно мне надоел, и я с удовольствием отдохну от него. Тогда у меня хоть будет свободная минута для моего дневника.