— Господи, спасибо товарищ Капелюх! — Варвара ткнула пальцем в сторону Глумского: — Вот, истинно говорит! — И неожиданно, от избытка чувств, что ли, бухнулась мне в ноги, припала к колену. — Спасибо, Ваня!
И вышло глупо, будто я ей личное одолжение сделал.
— Дурак! — сказал Глумский и вышел.
Попеленко пожал плечами и перекосил брови, как он делал в минуты наибольших потрясений. «Проворонили удачу, — мгновенно отпечаталось заглавными литерами на его лице, которое всегда и всюду предательски выдавало сокровенные мысли «ястребка». — Впрочем, мое дело сторона. Я в дела начальства не вмешиваюсь».
5
— Встань! — крикнул я Варваре, озлобясь больше всего против себя. — Что я тебе, Горелый, сволочь, холуй фашистский? Полицай? Кому ты кланяешься? Ты что, думаешь, я тебя выручаю? Только ты себя можешь выручить. Если ты нам сейчас не поможешь, тебя будут судить как окончательную мерзавку и до последней минуты пособницу бандитов. Как сознательного и зловредного врага, как Гиммлера какого-нибудь! Без всякого снисхождения, даром что красивая баба!
Попеленко с очевидным наслаждением слушал эту нечаянную речь. Гнат тоже приоткрыл рот, как будто что-то понимал. Как только я закончил, он взвыл: «Ой, они мирно, сладко жили, деток стали нарожать, хату шифером накрыли…»
Варвара поднялась, с обычным уже кокетством стряхнула и расправила юбку.
— А когда же до суда дойдет, Иван Николаевич?
— Скоро. И не радуйся. Клянусь тебе, что дойдет.
Она долго и внимательно, посерьезнев, смотрела мне в лицо. По-моему, сейчас она бешено работала каким-то невидимым никому безменом. Взвешивала. Я, Горелый, Глумский, Попеленко, Климарь, Санька Конопатый, Абросимов, Семеренков, Валерик, все мы, враги и друзья, погибшие и живые, проходили сейчас замер и завес. Кто больше потянет? Куда склониться? Все стычки, бои вчерашние, сегодняшние и ожидаемые — все она старалась охватить своим гибким умом, это я чувствовал почти физически.
Это не важно, что за нами с Попеленко и Глумским стояла власть. Здесь, в Глухарах, был иной расчет. Спокон веку.
И в эту секунду, как нельзя некстати, в хату ворвался Валерик. Бескозырка его сбилась на затылок, а чуб слипся то ли от дождя, то ли от пота и лежал на лбу черной Запятой. Вид у морячка был решительный и гневный.
— Валерик! — Варвара потянулась к нему, решив, что он явился на ее защиту.
— Ша! — морячок остановил ее протянутой ладонью.
— Ну что ж это они, ты посмотри, заявились сюда…
— Кореш дороже! — Валерик решительно отсек Варвару и посмотрел на меня: Морской закон. Все. Хватит. Я к тебе, Иван. Я там председателя встретил. Ты видал, оружия у него нету! Это чтоб у председателя колхоза оружия лишнего не было! А свой карабин не дает: «Иди, — говорит, — к «ястребкам». Я этих гадов сам найду, понял. Я их из-под земли достану. Дай! — Он ринулся к Попеленко и схватил автомат.
«Ястребок» покачнулся, но оружия не выпустил.
— Товарищ старший! — завопил он.
— Отстань, Валерик, — сказал я. — Автомат дадим другой, не бойся. Ты выйди на минутку.
Морячок посмотрел на меня, плохо соображая.
— Ты выйди, слышишь?
— Ладно. Помни, обещал! — Он взглянул на Варвару.,- А если она виновата в чем… Ну, смотри, Варька, если люди правду говорили!
Он опрометью, как и вбежал, бросился вон. Хлопнул дверью так, что портрет товарища Деревянко покачнулся и завис набок. Бывший супруг Варвары разглядывал нас как будто искоса.
— Решайте, гражданка Деревянко, — сказал я. — Сами думайте о своей судьбе.
Она поправила портрет, внимательно посмотрев на изображение покойного мужа, словно спрашивая совета. Но у товарища Деревянко были выпуклые, раскрашенные в пронзительный синий цвет и лишенные смысла глаза. Щеки раздувались, как у трубача, и алели розами. Это был парадный портрет, украшение стены. Варвара подошла к окну. Попеленко даже приступил следом за ней, поближе, как будто она намеревалась выскочить из хаты.
За окном в серой дождливой пелене медленно тянулись мокрые и усталые глухарчане, все вымазанные сажей и глиной. Председатель, нахохлившись, сидел у калитки с цигаркой в зубах. Валерик о чем-то толковал ему, размахивая руками, показывая на карабин, который Глумский держал между колен. Лес, последнее убежище Горелого, был отодвинут далеко-далеко кисеей дождя, колыхался зыбкой кромкой, как ряска на волнах.
— А что, если я соглашусь и напишу, чего вам надо, то, выходит, большую помощь окажу? — спросила Варвара.
— Да, — сказал я.
— Зачтется мне такая помощь?
— Да. Уверен.
Видно, мы теперь уже представляли силу, если Варвара думала о попятной. Попеленко весь сжался от ожидания. Хоть ей и непонятна была задуманная нами игра, но она сообразила, что мы и впрямь не страшимся Горелого, раз намерены вызвать его. И… кто знает? Нас уже четверо.
— Ведь то, что я раньше делала, то несознательно, по бабской слабости, сказала она. — А теперь сознательно могу помочь.
Она сказала это четко, как формулу, чтоб мы запомнили крепко. Неглупая получилась формула.
— Давайте карандаш!
Голос у нее стал тусклый, безразличный, в нем не было обычной серебряной напевности, кокетства и торжества. Сейчас она выполняла нудную обязанность.
— Пиши аккуратно, — предупредил я. — Все точно так, как и раньше.
— Хорошо.
Я принялся диктовать, заглядывая в старую записку, а она старательно, закусив алую губу, выводила:
«Климарь убитый. Семеренкова привезли раненого. Потом скончался. «Ястребкам» указал место, где захоронил деньги и бумаги. Выкопали два бумажных мешка. Все село видело. Гончарня порушена. Чего это ты учинил такую дурость? «Ястребки» все прежние. Никакого прибытия сил с Ожина не слыхать. Говорят, пошлют за Сагайдачным подписывать акт. Потом повезут деньги и бумаги в район. Когда повезут, напишу завтра. Твоя подруга Ясонька».
Она все это написала, и почерк ничем не отличался от первой записки. Я надорвал у листка правый верхний угол.
— Прочитай, — сказал я. — Все правильно? Поверят?
— А насчет матросика у меня было, насчет Валерика, — сказала она. — Где же это?
— Заботишься?
— А чего ж. А то пойдет лесом. Мало ли что. Вон того ж вашего ухлопали, комсомольца…
— Валерика не тронут. Мы сами позаботимся. Да и длинно будет. Поверят?
— Написано все правильно. А поверят — не знаю. Вообще-то мне верили. А чего вы удумали, меня не касается.
Наш план был принят окончательно час назад, когда мы с Глумским стояли у мазанки Семеренковых и похоронные причитания доносились сразу с двух сторон. Я видел Антонину. Она замерла над телом отца. Не плакала даже. Бледная, прямая; у краев большого, в ровную ниточку растянувшегося рта застыли две незнакомые мне морщинки, две вертикальные строчки.
Она теперь осталась полной сиротой, Антонина. И старшая сестра, я знал, уже не вернется в дом.
Глумский, уткнув мощный подбородок в воротник суконной куртки, все двигал челюстью. Мы молчали. Каждый понимал, что, если сейчас Горелого оставить в покое, он, возможно, навсегда покинет эти места. Стихнут наконец выстрелы, перестанет литься кровь.
Но Глумский сказал:
— Давай решать. По-большевистски. Как комсомольцы и коммунисты решают.
— Ты разве партийный?
— Хотел бы, — буркнул он, обнаружив странную застенчивость. — Да, полагаю, не дорос. Но в данном вопросе имею верную точку зрения. Горелого, как фашиста, не имеем права прощать и отпускать. Других мнений нет?
— Нет, — ответил я.
На том и кончилось наше летучее собрание. Проголосовали единогласно, без воздержавшихся.
Мы отправились к Варваре, прихватив с собой Попеленко. Было ясно, что бандюги, получив от Варвары записку, постараются захватить наш груз. Горелому, конечно, он нужен позарез. Наверно, он хочет замаскироваться, принять иную личину, вынырнуть где-нибудь в другом районе Украины. Без денег и документов шансы на то, чтобы выжить, у него невелики. Конечно же Горелый поставит на карту все. В село, где организована оборона, бандиты теперь не пойдут — будут ждать «транспорт» на дороге, в засаде. Но вместе с нами незаметно лесом будет следовать группа бойцов. Для этого мне предстояло отправиться за помощью в райцентр. Я не сомневался, что Гупан, узнав обо всем, выделит хотя бы пяток автоматчиков. Ну, хоть двух-трех — хватило бы. Эти автоматчики и прихлопнут гореловских бандюг, когда они вступят в бой и выдадут себя. Главное — вытянуть их из лесных чащоб, заставить открыться.
Мы бросали Горелому крючок с наживкой. Однако бывший полицай вовсе не был глупой рыбкой. Чтобы пойти на решительные действия, он должен был окончательно убедиться, что мы нашли деньги. Нас мог выручить только один человек Сагайдачный.
Я еще раз внимательно перечитал записку Варвары. «Говорят, пошлют за Сагайдачным подписывать акт… Когда повезут, напишу завтра…» Вот мы и узнаем их намерения. Если они серьезны, Горелый откликнется немедленно и перешлет с Гнатом ответ сегодня же. Ждать оста-: лось немного.
Варвара вздохнула.
— Было б все спокойно, Иван, если бы ты не приехал. Как-нибудь уладилось бы между своими. А ты набаламутил…
6
Попеленко надел на Гната ватник. Записка, аккуратно завернутая в прорезиненную оболочку, лежала в потайном клапане.
Гнат получил дружеский толчок в спину и, набросив тугой мешок на плечо, отправился из хаты. На прощание он оглянулся на Варвару, улыбнулся и запел очередную из своих бессмысленных песенок. Он заспешил в УР. Там ждут «друзья-приятели». Они накормят его в жарко натопленной землянке и, тоже по-дружески толкнув в спину, выпроводят назад, в Глухары. На спине у дурачка будет тяжелый мешок с лесными трофеями. Вот такого Гната — «воны свадебку сыграли, и было там чего пить!» — я встретил однажды на старом Мишкольском шляхе… Я и не мог предполагать тогда, как круто завернут события…