Домой Ким вернулась уставшей и задумчивой. Она долго принимала душ. Затем накрасила губы и подвела глаза.
Еретик как всегда сидел за компьютером, одетый в домашние шорты и вытянутую черную майку. Вдруг он вздрогнул от прикосновений рук в латексных перчаток. Обычно парень млел даже от такой «искусственной» ласки, но только не в этот раз.
Резким движением плеча он сбросил руку Ким, но та поймала его кисть и прижала к своему сердцу.
— Я бы хотела одного, — медленно проговорила девушка, — чтобы ты когда-нибудь прикоснулся ко мне выздоровевшей рукой. И тогда я уйду от тебя навсегда.
— Что, к призраку намылилась? — ухмыльнулся Женя. — Давай, иди на кладбище и прыгай в склеп. Ты же у нас мастак лазить по таким местам. Только не забудь, что у Ницшеанца есть невеста. Мертвая невеста.
— Не неси чепухи, — взвилась Ким. — Никого я не люблю.
— А это ты как объяснишь? — И Еретик бросил ей в лицо украденный снимок Ницшеанца. — Я бы еще понял, если бы это был Чайна или на худой конец Асмодей, хотя мне совсем не нравится этот павлин. Я бы даже тебя отпустил с миром, все равно между нами давно уже нет истинных чувств. И, наверное, не было никогда. Но мертвец… Иногда я думаю, что тебе, дорогуша, пора вызывать неотложку.
Ким с непроницаемым лицом положила фотографию в свою косметичку. Села на диван, по-турецки скрестив ноги, прищурила глаза:
— А я думаю, что этот самый мертвец может быть большим мужчиной, чем ты, Чайна или даже Асмодей! Ницшеанец хотя бы при жизни совершал поступки. Пусть его существование было коротким, но он горел! Он мечтал. А ты только и можешь ныть и ждать чуда. Ты — человек в футляре и просто трус, который пялится на Ингрид в коротком топе, но не решается заговорить с ней. Чайна машет кулаками и пытается всех напоить чаем, даже не подозревая, что выглядит дурачком. Заратустра же зациклился на кладе и чувстве собственной неполноценности. А еще он слишком много думает о прошлом и будущем, и в этой суете не замечает важное.
— Верни снимок Асмодею, — процедил Еретик. — И хватит уже мечтать о призраке.
— Не могу, — стальные глаза Ким блестели от слез.
— Тогда… тогда перестань меня жалеть! Живи своей жизнью.
— Только после твоего выздоровления. После того, как дотронешься здоровой рукой до моего сердца.
Глава 16
Ким стремительно прошла по только что вымытому полу, не обращая внимания на недовольные взгляды уборщицы. Цеся, стоявшая у окна, во что-то напряженно вглядывалась.
— Привет, — равнодушно бросила ей фаерщица.
— Здравствуй, — мило улыбнулась Цеся. — Посмотри, там уличные музыканты.
— Ах, их сейчас, как тараканов — отмахнулась Ким.
— Нет, эти играют очень даже неплохо. Поверь мне, я все-таки немного в этом разбираюсь. И они не из нашего города.
— Залетные… Но тебе-то что до них? Лучше думай о работе.
— Мне? — Цеся резко развернулась и посмотрела на Ким так, что та поежилась. — Да ничего. Просто тошно. Ладно, идем в раздевалку. А то тебя Александр увидит без парика, и его точно хватит Кондратий.
Девушки переоделись молниеносно.
— У тебя грудь стала больше, — хихикнула Целестина.
— Да. Кошмар. Вот что делают нагрузки. Скоро меня перестанут принимать за мальчика. Помоги, пожалуйста. Я вдавлю ее, а ты застегни блузку, — попросила фаерщица.
Цеся послушно выполнила просьбу, затем сказала:
— Помоги и ты мне. Давай поменяемся сменами. Через неделю годовщина смерти бабушки, в честь которой меня назвали. Надо бы сходить на католическое кладбище, чтобы привести в порядок ее могилу. Там в основном хоронили поляков.
Вдруг Ким захлопала в ладоши:
— Цеська, ты гений! Я готова подменять тебя хоть месяц подряд. Мне тоже очень нужно на кладбище. Как думаешь, где могли похоронить дворянина?
— На Всехсвятском. Там с XVIII века все помещики и купцы покой находили.
В девять часов, закончив смену, Ким вышла в коридор, чтобы немного перевести дух от шквала звонков. Цеся, добрая душа, потащилась за ней. Девушки глубоко задышали и расстегнули тугие воротнички белых блузок.
Вдруг фаерщица вздрогнула:
— Смотри, смотри, ты видишь его?
Цеся оглянулась и вгляделась в полумрак. (В колл-центре экономили на электричестве).
— Никого не вижу, а что там?
— Призраки.
— Ты пересмотрела ужастиков? Или совсем переутомилась?
Ким присела и закрыла лицо руками.
— Мне страшно, потому что они действительно там стоят. Бледный юноша в старинной одежде и девушка с холодными злыми глазами. Но еще больше я боюсь ту Тьму, которая захватывает мою душу.
Цеся вздохнула и расстегнула еще две пуговицы на блузке.
— Я хочу тебе признаться. Не было никакого призрака. Я его тогда просто увидела во сне и рассказала как байку для развлечения колл-центра. Извини, но слишком уж тоскливо у нас. Кимушка, давай вернемся в светлый зал. Пора собираться домой. Хочешь, я поговорю с Александром, и он даст тебе дополнительный выходной?
Ким резко встала:
— Да, выходной мне не повредит. Пойду опять на кладбище. Займусь любимым делом, отвлекусь. Может, пойму, что от меня нужно этим привидениям. Они существуют, поверь…
— Ну, что ты за человек! — всплеснула руками Целестина. — Кто же отвлекается от мыслей о призраках на кладбище. Лучше уж с Еретиком в кино сходи.
— Еретик — это последний человек в мире, с кем я пойду в кино, — вяло усмехнулась Ким.
Девушки вернулись на рабочие места и, выключив компьютеры, попрощались с Александром. Тот искренне улыбнулся Цесе, а Ким лишь вежливо кивнул.
Утром Ким быстро собрала тряпки, грабли и пакеты для мусора в рюкзак.
— Куда ты? Опять покойников навестить? — спросил Еретик, искоса посмотрев на девушку.
— Если ты догадался, зачем спрашиваешь.
— Кимушка, опять ты взялась за свое странное увлечение. Если тебе не хватает общения, давай позовем в гости Цесю, моих интернетовских друзей, выпьем чая. Или вина. Будто бы мы нормальная семья, — предложил Женя.
— Мы с тобой семья?! — взвизгнула Ким. — Это даже не смешно. В семье есть любовь, а у нас… только привычка, сдобренная плохо прикрытой ненавистью.
— Ты сама отталкиваешь меня всеми конечностями, — устало сказал парень.
— Ладно, извини. Не лезь ко мне, и все будет нормально, — бросила Ким и, развернувшись, двинулась к двери.
Но вдруг что-то изменилось в ней. Девушка бросилась к Еретику и уставилась на его руку:
— Прости… Ты обязательно поправишься, Жень, клянусь. Мы прорвемся. Вместе. И не важно, кто мы друг другу — муж и жена, брат и сестра, друг и подруга. Это же все слова. Это не отношения между людьми. Не важно, кто мы. Неважно, почему вместе. Неважно, что я не выношу твоего прикосновения. Важно, что я за твое здоровье перегрызу глотку любому и пойду хоть в фаерщицы, хоть в воры, хоть в проститутки.
Евгений несколько секунд молча следил за ней, затем тихо сказал:
— Береги себя.
Ким поправила капюшон на серой толстовке и, закинув рюкзак, бодрым шагом вышла на улицу.
День выдался теплым, но девушка ежилась от внутреннего холода.
Эта привычка появилась у нее в четырнадцать лет, когда Ким уже полностью отрезала себе волосы. Тогда она и полюбила кладбища, стала посещать их время от времени, но только днем. И не просто гуляла по заброшенным могилам, читая эпитафии и рассматривая полустертые фотографии, а выбирала самые запущенные и убирала их. Затем долго сидела и вела с покойниками диалог.
Обычно Ким рассказывала мертвым о своей жизни, учебе, планах, обидах и горестях. И сама себе отвечала. А иногда плакала и кричала, зная, что ее никто не услышит. Затем, положив пару конфет на «помин», уходила спокойная и веселая, готовая ко всему. Потому что видела, что есть те, у кого больше не будет ничего — ни зла, ни добра.
Но в этот раз все было иначе. Солнце пропало, едва Ким открыла кладбищенские ворота.
Девушка еще раз поправила капюшон и оглядела знакомый пейзаж. Кладбище располагалось на небольшой возвышенности. Вход в него находился внизу, а старинная церковь XVII века — на самом верху. «Через смерть — к храму» — говорили родственники умерших. Впрочем, на этом кладбище не хоронили с 80-х годов. Лишь священники находили вечный покой в склепе рядом с церковью.
Обычно Ким слушала колокольный звон, с удовольствием работала, а затем отдыхала, сидя на скамейке у захоронения. В течение десяти минут девушка находила могилу, куда звало ее сердце. Как будто бы там горел огонек. Там, где фаерщица остро ощущала свою нужность. Там, где ей были рады.
Но в этот раз она бесцельно бродила по некрополю, и все захоронения казались одинаково чужими и холодными. Ким сама не заметила, как зашла достаточно далеко — туда, куда не ходила уже много лет. Она подошла прямо к склепу Аглаи Феоктистовой. Девушка вздрогнула и попятилась. Ей безумно захотелось убежать прочь — в знакомую часть кладбища, к привычным могилам 50-х годов, к аллее погибших в войнах. Но она стояла и неотрывно смотрела на последнее пристанище ведьмы.
— Я не боюсь, — громко сказала фаерщица. — Это все случилось в детстве, в далеком прошлом. Я докажу, докажу, что мне все равно.
Ким стала работать, как будто в нее вселился дьявол. Сначала очистила склеп от крупного мусора и веток, сгребла в мешок опавшие листья, затем оттерла надписи и рисунки на входе в склеп.
— Извини, ведьмочка, — уже спокойней сказала девушка, — но внутрь я не полезу. Да и не думаю, что ты будешь рада меня видеть. Вот тебе конфетки. Спи спокойно. И знай, что мы помним тебя в мире живых. Скажу честно, нечто странное со мной творится. Меня преследует призрак. И что я сделала этому Ницшеанцу?
Ким беспомощно присела, оперлась локтем о стену и погладила гладкие камни. Вдруг она отчетливо ощутила, что с другой стороны склепа кто-то стоит. Девушка посмотрела на небо — оно окончательно затянулось тучами. Казалось, будто бы на кладбище опустились сумерки, хотя еще не было и двенадцати. Самым разумным было развернуться и уйти. Но Ким решила иначе. Скрестив руки на груди она, крадучись, обошла склеп.