Он быстро спросил: «Вы в порядке?»
Позже я поняла, что у меня сильный ушиб. Но тогда, в такси, я не чувствовала боли. «Все хорошо, – ответила я ему, откидываясь на спинку и скрещивая ноги. – Все офигенно».
На следующий день я проснулась рано утром, полная сил и надежд. Быстро посетила фотосессию с ведущим. Вся семья позировала на Монмартре, стараясь делать вид, что им абсолютно не холодно.
– Мне пришлось заплатить за ту последнюю бутылку сегодня с утра, – сказал он мне.
– О, отлично понимаю, – ответила я. Я не чувствовала себя плохо этим утром, но мне нравился дух похмельного товарищества.
– Вы вчера пили еще что-нибудь?
– Нет, – я решила не упоминать два бокала вина, которые я взяла в баре своего отеля.
Я оставила их на холодном холме, чувствуя себя почти виноватой за то, насколько легкой оказалась эта работа. У меня оставался целый день в Париже. Пойти в Лувр? Прокатиться по Сене? Вместо этого я вернулась в отель, свернулась калачиком на мягкой постели, покрытой белоснежным покрывалом, которая казалась самым безопасным местом в мире, и задремала.
Когда я проснулась, было уже темно. Мой последний вечер в Париже. Я собиралась поужинать с подругой, а выделенные издательством деньги жгли мой карман. Для ужина я выбрала максимально гламурный образ: выпрямила волосы утюжком, а черный корсет скрыл 6 килограммов из 12 лишних.
Моя подруга Мередит жила в паре кварталов от моего отеля. Я познакомилась с ней, когда она работала в New York Times, но с тех пор она переехала в Париж и устроилась на работу в International Herald Tribune.
– У меня есть коньяк, – сказала Мередит, когда мы были у нее на кухне. Коньяк был одним из напитков, которые обычно пьют после еды, но она считала, что сегодня тот день, когда его час должен наступить раньше. – Хочешь?
Я никогда прежде не пила коньяк. Но я пыталась стать более утонченной. Заказывала качественную водку в барах на Манхэттене, где лейбл имел значение. Пила текилу Patrón, и мне нравилось сообщать каждому, кто готов был меня слушать, что текилу нужно медленно смаковать, а не пить залпом.
– Я бы выпила бокал, спасибо. – Ее квартира выглядела как картинка из журнала. На первом этаже был стеклянный потолок, и когда вы смотрели сквозь него, то видели окно крыши второго этажа и звезды. Я задалась вопросом, сколько интервью в месяц мне нужно проводить, чтобы заработать на такую квартиру.
Я сидела на красивом диване 50-х годов и покачивала бокал в ладонях. Сделала глоток, и напиток обжег мне горло. Черт побери. Почему я не пила это всю свою жизнь? Так тепло и настолько насыщенный вкус! Коннннньяк. Мне нравился его тихий и чувственный звук названия. Два слога и такая музыка. Мередит спросила, хочу ли я еще бокал. Это был мой последний вечер в Париже. Я должна была сказать да.
Мы поужинали в Монпарнасе, в ресторане, который когда-то был любимым рестораном писателя Фрэнсиса С. Фицджеральда. Мередит переживала, что это место было слишком туристическим, но я была счастлива оказаться внутри истории. Интерьер в стиле ар-деко, высокие потолки, белые скатерти. На свободном французском Мередит заказала бутылку вина, и это заставило меня почти влюбиться в нее.
Сказала ли я это за столом? «Я слегка влюблена в тебя». Может быть. Я говорила подобное все время, потому что вокруг были толпы женщин с самооценкой на уровне плинтуса, и я чувствовала себя обязанной изменить это. Ты действительно очень хорошенькая. Я была поражена, когда ты заказала вино на таком прекрасном французском. Алкоголь превратил всю мою зависть в жирный крем.
Мы заказали устриц. Мы заказали улиток. Я соглашалась на все, что предлагала Мередит. Выпивка сделала меня гиперактивной – в этой машине не было тормозов, а нога все время жала на газ. И я стала пить, чтобы успокоиться, как до этого пила, чтобы разогнаться.
– Эта еда удивительна, – сказала я ей, хотя даже лапша быстрого приготовления казалась мне вкусной после пары бокалов.
Официант подошел, чтобы предложить нам десерт, и мы с Мередит обменялись заговорщицкими взглядами. Еще два коньяка, пожалуйста.
На часах было за 23.00, когда принесли счет. Мы выкурили полпачки сигарет. Я бросила на стол свою кредитку, даже не взглянув на сумму счета.
– Я не могу позволить тебе заплатить за все это, – сказала Мередит, и я подмигнула ей.
– Не волнуйся. Я и не плачу.
Мы упали в такси. С этого момента куски реальности уплывают из моей памяти. Я вижу Мередит в такси, шарф намотан вокруг ее шеи. Холодно, мы сидим близко друг к другу, слишком пьяные, чтобы беспокоиться о приличиях. Хорошие друзья. Старинные подруги. Я вижу красную точку счетчика – размытое пятно на самом краю зрения. Пытаюсь разобраться с евроцентами. Какая из этих чертовых монет какая?
Я почти уверена, что Мередит сказала: «Хочу пройтись от твоего отеля. Мне нужен свежий воздух». Должно быть, мы обнялись на прощание. Мне было так хорошо. Давай повторим. Но я не помню этого. Все, что я помню – мы стоим там, говорим – и она уходит. Ноябрьские листья медленно падают на парижскую мостовую. Я поворачиваюсь к вращающейся стеклянной двери и иду внутрь.
Высокий парень за стойкой консьержа. Я видела его раньше.
– Как прошел вечер, мадемуазель? – Его голос почти комично низкий.
– Превосходно, – отвечаю я. Произношу абсолютно четко каждую букву. Справляюсь. Гладкий пол вроде этого, в отеле, сложно преодолеть на каблуках, я это знаю по собственному опыту. Идешь осторожно, совершенно нормально, а потом – БУМ. Лицом у пола. Я машу консьержу, желаю доброй ночи. Какие здесь хорошие люди. Смотрите: я справилась. Прошла и не упала!
А затем занавес опускается. Вы знаете, что случается после. На самом деле никто из нас не справляется.
Раньше у меня были кошмары про то, как меня выпихивают на сцену прямо в разгаре спектакля без единой подсказки, что я должна делать и говорить. В другой версии того же сна я помнила не те слова и делала все не по сценарию. Я просыпалась потной, с обмотанной вокруг ног простыней. Позже обнаружила, что такие кошмары совершенно типичны – это успокоило меня, но одновременно и расстроило. Даже мое подсознание было совершенно обычным.
Раньше, когда я просыпалась после такого сна, я говорила себе: этого никогда не произойдет. Никто не будет играть в пьесе, когда не знает даже ее названия. Это не реально. И все же, когда занавес открылся той ночью, и я обнаружила себя в постели с парнем, про которого не помнила ничего – даже, как и когда я его встретила, наш диалог выглядел так:
Я: Мне нужно идти.
ОН: Ты только что сказала, что хочешь остаться.
Странно, насколько спокойной я была. Коньяк все еще гулял в моей крови, потому я особо не искала подсказок, которые бы пролили свет на всю ситуацию. Разберусь со всем позже.
Я была уверена, что нахожусь в своем отеле. Я узнавала пушистый коричневый ковер, светильники из блестящей стали. На кровати были те же самые белые простыни. Но в голове проскальзывали странные мысли. Я подумала, что этот парень – мой бойфренд. Возможно, он был тем, ради кого я приехала в Париж, чтобы взять интервью. Это напоминало выход из глубокого сна, когда реальность и сновидения смешиваются, и сложно отделить одно от другого. Я думала, что просыпаюсь и целую подушку, но подушка оказалась слегка лысеющей обладательницей добрых глаз.
Паника началась, когда я посмотрела на часы. Было почти 2.00. «Черт, мой самолет вылетает через несколько часов», – сказала я.
На самом деле вылет был в 11.00, но я не понимала, сколько часов лежит между «сейчас» и «тогда». Ужас начал пускать во мне цепкие корни.
Я вытянула свои колготки – скомканный клубок у подножия кровати, застегнула лифчик так быстро, что погнула застежку. Прыгала и спотыкалась, застегивая обувь. Сносила вещи, что-то рушилось за моей спиной. Я возвращалась в реальный мир. Некоторые части тела ощущались воспаленными и стертыми. Позже, когда я мочилась, я ощутила укол боли.
– Это было забавно, – сказала я.
Он лежал на постели: одна рука была изогнута так, словно я еще лежала там, как в уютной колыбели. Он поднял ее как человек, которому не дали выбора.
– До свидания, я полагаю, – ответил он мне.
Я закрыла дверь, и щелчок замка принес мне несказанное облегчение. Звук избавления по счастливой случайности.
Я была на пути к лифту, когда поняла: у меня не было с собой кошелька.
Когда я говорю, что у меня не было с собой кошелька, я не имею в виду конкретный кошелек – черный, виниловый, с начинавшей уже распускаться строчкой. У меня просто не было кошелька. Паспорта. Денег, водительских прав, карты-ключа от комнаты, ключей от квартиры в Бруклине.
У меня не было способа вернуться домой.
Я повернулась и уставилась на линию дверей за моей спиной. Черт. Они все абсолютно одинаковые. Какая из них? Это было несправедливо. Забыть что-то, что только что, мать его, произошло.
Я не имела ни малейшего представления, какая из дверей мне нужна. Женщина может провести полжизни, помня жестокую шутку одноклассника, которая произошла в 1985 году. Но при этом она может не помнить, что случилось 20 секунд назад.
Стоп. Успокойся. Подумай. Я вспомнила свои действия, шаг за шагом. Я прошла пять дверей на пути к лифту. Или четыре? Я искала следы от моих заостренных каблуков в ковровом покрытии, которое было покрыто завитушками, напоминающими раздвоенный змеиный язык. Я ничего не нашла, но продолжала пытаться найти любую зацепку. Я миновала аварийный знак? Что относительно стоящего у двери столика для обслуживания номеров?
Дедуктивное расследование подсказало мне, что номер был угловым – окно в нем было больше, чем в моем, а комната имела L-образную форму. Поэтому я вернулась в конец коридора. Сделала глубокий вдох и постучала. Удар был совсем легким. Это был извините-удар. «Я-знаю-что-вы-очень-заняты» удар.