аботу. Каждый раз, когда я садилась писать, слова не шли. Давление, и напряжение, и стресс сделали свое дело. Я была опустошена.
– Я близка к увольнению, – сказала я однажды своему боссу, волнуясь из-за последнего дедлайна.
– Взгляни на меня, – сказала она. – Ты не потеряешь свою работу.
И она была права.
Но она потеряла свою. Второй поток увольнений начался вскоре после нашего разговора, в августе 2009-го. И когда нам зачитали новый список, в нем было имя моего босса вместе с половиной других из нью-йоркского офиса. Я не могла поверить в случившееся. Все эти месяцы я думала, что буду уволена, но я была одной из немногих, переживших вторую волну.
Почему они решили оставить меня? Я никогда этого не узнаю. Возможно, я была дешевой рабочей силой. Возможно, мое имя просто не вытянули из шляпы. Я подозревала, что моя начальница не позволяла им видеть, как сильно я барахтаюсь. Она защитила меня – и оказалась на улице. А меня оставили с моей работой, страхом и чувством вины.
После работы я пошла прямиком в бар. Я держалась целую неделю. Но сейчас не могла остаться трезвой после всего этого дерьма.
Стефани была единственной, кто противостоял мне. Она повела меня на ужин в милый итальянский ресторанчик. Разложила на коленях салфетку: на одном из ее изящных пальцев сиял гигантский бриллиант.
– Нам нужно поговорить, – сказала она. Верный знак кошмарного разговора. Ей нужно было поговорить со мной, потому что, когда я пришла к ней и мы курили на балконе, я успела разрыдаться, рассказывая обо всех этих ужасных увольнениях. «Ты можешь довести любого», – сказала она, и это сильно задело меня, потому что случившаяся беда смогла всех сплотить.
Ей нужно было поговорить со мной, потому что во время недавнего ужина я рассказала историю настолько отвратительного расставания с душераздирающими деталями, что одна из подруг Стефани держала меня за руку всю дорогу в такси. Так она была тронута. Стефани же только вздохнула. Она слушала эту историю в третий раз.
Несколько последних месяцев я слушала рассказы девочек о совместных ужинах и поездках, которые они совершили без меня и думала: о’кей, они, вероятно, знают, что я не могу себе это позволить. Я пыталась притупить свои чувства. Ничего особенного, все круто.
Но, сидя напротив Стефани, я начала понимать, что это было совсем не круто. Что-то очень неправильное произошло между нами. И это не был эпизод на балконе или случай в такси, а длинный ряд таких эпизодов, которые случались раз за разом. Разногласия накапливаются. Противостояние похоже на ведро холодной воды, которое выплеснули на вас, но вы не сможете понять, как долго оно ждало своего часа. Пять капель, 100 капель, каждая добавляется к предыдущим, пока в один прекрасный день ведро не переполнится.
– Я не знаю, чего ты хочешь, – сказала она. Слова царапали ей горло, и это испугало меня, потому что Стефани была не из тех, чье самообладание легко было поколебать. – Чего ты хочешь?
И я подумала: Хочу интересные поездки, дом в Хэмптонсе и длинные тонкие пальцы с огромным бриллиантом.
Я подумала: Я не хочу этого разговора.
Я подумала: Я не хочу, чтобы меня бросали люди, которых я люблю.
Я подумала: Я хочу выпить.
– Я не знаю, – сказала я. Она взяла меня за руку и не отпускала долгие, долгие минуты. Мне хотелось бы сказать, что это стало концом моего пьянства. Но вместо этого мы не видели друг друга около года.
То, что я сказала ей во время ужина, было правдой. Я и в самом деле не знала, чего хочу. Или, скорее, я точно знала, что я хочу: я не хотела встретить день, в котором в моей жизни не будет алкоголя и в то же самое время я не хотела встретить последствия его пребывания в моей жизни. Я хотела невозможного. Это – время повышения ставок, которое приветствует вас, когда вы приближаетесь к концу. Вы не можете жить с выпивкой, но вы не можете жить без нее.
Еще одна, последняя прекрасная идея: мне нужно переехать на Манхэттен. Бруклин был для детей, Нью-Йорк – город для взрослых. Я начала новый путь 31 декабря 2009 года: самое время для того, чтобы начать с нуля.
Площадь моей квартиры-студии была 24 квадратных метра. Я недооценила размеры, увидев в первый раз это место без мебели. Проживание в таком небольшом пространстве было сродни путешествию со всем имуществом на среднем сиденье самолета. Сидеть можно было только на постели, поэтому я лежала под одеялом, выключив свет, закрыв дверь на цепочку, и пила, словно отгородившись от всей своей жизни черной занавеской. Большую часть вечеров я оставалась дома, потому что это спасало меня от проблем. Иногда я смотрела порно – только по той причине, что у меня был бесплатный доступ к Showtime[70]. Теперь я чаще всего пила пиво. Пиво было хорошим выбором для меня. Я всегда полагалась на доброту Stella Artois.
Анна приехала навестить меня. Она спала вместе со мной на одной кровати в этой крохотной комнатенке и не жаловалась. Она была на пятом месяце беременности, из вещей у нее был только небольшой рюкзачок, и она светилась изнутри. Рядом с ней я ощущала себя вздувшимся нарывом. У нее тоже было множество прекрасных идей: может быть, мне стоит есть более здоровую пищу. Может быть, нужно больше активности на свежем воздухе. Она нашла студию йоги неподалеку и составила план. Я пообещала, что буду ходить туда. Но я зашла слишком далеко. Есть то, что невозможно исправить всеми собаками мордой вниз[71] и всем свежевыжатым соком в мире.
Мой терапевт сказала мне: «Не думаю, что имеет смысл продолжать наши сессии, если вы не бросите пить». Должно быть, я выглядела удивленной, потому что она тут же поправилась: «Я волнуюсь, что терапия не поможет, если вы не остановитесь. Вы понимаете, почему я это говорю?»
Да, я понимала: Отстань. Свали. С тобой покончено.
Я не хотела бросать терапию – даже больше, чем не хотела бросать друзей или воспоминания о вечерах, но потребность пить стояла на первом месте. Выпивка спасала меня. Когда я была ребенком, пойманным в ловушку одиночества, она подарила мне спасение. Когда я была подростком, которому вредила собственная застенчивость, она дала мне силу. Когда я стала молодой женщиной, не уверенной в собственной ценности, она дала мне храбрость. Когда я была потеряна, она указала мне путь: путь к следующему напитку и всюду, куда он заведет. Когда я одерживала победы, выпивка праздновала вместе со мной. Когда я плакала, она дарила успокоение. И даже в конце, когда я мучилась всем, что она сотворила со мной, она давала мне забвение.
Вечером 12 июня 2010 года я пошла на свадебное торжество своего друга, которое происходило в лофте Tribeca. Все было прекрасно. Я пила красное вино, потом переключилась на белое. Я сидела в большом круглом кресле у окна, рядом был парень в белом смокинге и смешных черных очках. Последним, что я помню, было его лицо, его раскрытый в смехе рот. А за ним – ночь.
Следующим утром я проснулась в своей постели. Я не знала, как закончилось торжество и как я вернулась домой. Бубба был рядом, мурлыкал и терся об меня своим боком. Все в порядке, ничего тревожащего. Просто кусок жизни выпал из памяти, словно вынутый из дыни шарик мякоти.
Люди, которые не хотят бросать пить, часто указывают на маркеры статуса, которые у них еще остались. Они составляют списки вещей, которых еще не лишились: у меня все еще была моя квартира. У меня все еще была работа. Я не потеряла парня или детей (потому что у меня не было, кого терять).
Тем вечером я принимала ванну, лежала в воде в течение долгого времени, лила воду на свои бедра и бледный живот, и мне впервые пришло в голову, что со мной никогда не случалось ничего серьезного. Я ни разу не попадала в больницу. Меня не сажали в тюрьму. Никто и ничто никогда не тормозило меня. Вместо этого я плыла по жизни, безнадежная пылинка в океане космоса, тающая с каждым годом. Я держалась за многие вещи. Но не за себя.
Не знаю, как описать накрывшую меня синеву. Это не было желание самоубийства. Это было осознание, что я уже мертва. Жизненная сила покинула меня.
Я поднялась из ванны и позвонила матери. Она была тем человеком, которому стоит позвонить перед тем, как оставить всякую надежду. И я сказала ей то, что говорила уже тысячи раз – друзьям, себе, тихому ночному небу.
– Я думаю, мне нужно прекратить пить, – сказала я ей. И на этот раз я сделала то, что говорила.
ИнтерлюдияНачало
Чулан в моей манхэттенской студии размером как раз подходил для того, чтобы я могла забраться в него. Если бы я разобрала коробки и сумки со старой одеждой, а затем подмела пол и впихнула внутрь спальный мешок, подобно гигантской подушке, то я могла бы свернуться на нем клубочком и закрыть дверь.
Не знаю, почему мне потребовалось так много времени, чтобы понять это. Много лет я спала в кровати и мучилась от солнечных лучей, проникавших сквозь жалюзи. Мне приходилось прятаться под одеялами и подушками и носить голубые шелковые маски, как кинозвезды 60-х. Каждое утро я чувствовала себя такой незащищенной, в то время как в полутора метрах от меня был чулан, способный подарить мне чувство полной безопасности. Это была моя личная комнатка для паники.
Мне нужна была защита, потому что в тот период я была уязвима, как черепаха без панциря. Я знала, что отказ от алкоголя лишит меня эйфории, наступающей, когда в шесть вечера пробка вылетает из горлышка бутылки. Однако я не ожидала, что почувствую такую угрозу со стороны окружающего мира. Я не думала, что буду сторониться незнакомцев на улице и что магазины спиртного будут манить меня из-за каждого угла.
Вы удивитесь, когда узнаете, насколько легкой становится жизнь, когда она ограничивается пространством 0,6´1,5 м. Вы замечаете, как тело съеживается, как тихо вы дышите, как стучит ваше сердце. Сердце, этот естественный метроном. Эта гулкая и незатихающая барабанная дробь. Разве не странно, что оно продолжает биться даже тогда, когда вы приказываете ему остановиться?