Когда в 27 лет я решила снова начать пить, ничто не могло убедить меня остаться в группе. Ничто не могло удержать меня от бурлящего океана, в который я вновь решила окунуться.
Для женщины, в которой живет надежда, логика – очень слабый противник.
Да, я признавала, что я алкоголик и в глубине души понимала, что пью не так, как другие люди. Но я также думала, что если я все буду делать правильно, то у меня впереди будет еще 10 лет. Еще десять лет пьянства – это большой срок!
Со временем я начала задумываться, не слишком ли остро я реагировала на все, что было связано с собраниями АА. В этом заключается одна из наиболее типичных черт двоемыслия алкоголиков, которая особенно разрушительна, поскольку нет точного способа выяснить, действительно ли человек слишком остро на все реагирует или же он просто глубоко застрял в отрицании. Ко мне относился второй вариант, но мне было всего 27 лет. Я нашла окошко, в котором мелькала возможность, и – бульк! – снова устремилась в бездну.
«Возможно, я когда-нибудь туда вернусь», – сказала я другу, но не была уверена, что и правда имею это в виду, потому что прошло уже почти 10 лет, а я все еще думала: «Да пошло оно все!»
Да пошло оно. На протяжении многих лет мое отношение к клубу АА было именно таким, хотя это место протянуло мне руку помощи, когда я была на коленях. Однако профессиональное пьянство заставляет вас отдалиться от образа девушки на складном стуле, которая испытывала душевную боль и дрожала. Я никогда не отзывалась плохо об АА после своего ухода и могла посоветовать ходить на собрания другим людям, но думала, что мне это не подходит. Это как рекомендовать другу отказаться от кисломолочных продуктов, а самой при этом жевать большой кусок сыра чеддер.
В течение следующих 10 лет пьянства меня тянуло ко всем книгам и журналам, в которых рассказывалось о человеке, пившем слишком много. Ничто не доставляло мне такого удовольствия, как истории о моральном разложении. Я трижды читала книгу Кэролайн Напп «Пьянство: история любви», и каждый раз на моих глазах были слезы, а в руках – бокал белого вина. Белое вино было любимым напитком Напп, и она настолько красноречиво его описывала, что я думала: «Да, да, она все понимает». Затем она бросила пить и стала ходить на собрания АА, думая: «Да ладно! Разве нет другого пути?»
Другого пути. Теперь я знаю, что он есть, потому что я слышала так много историй. Историй тех, которые бросили пить самостоятельно. Тех, кто нашел другой выход. Мне тоже нужно было попытаться. Мне было необходимо попробовать все способы: наладить распорядок дня, научиться пить умеренно, применить метод самопомощи Дэвида Фостера Уоллеса[72] – чтобы наверняка убедиться в том, что я не справлюсь самостоятельно.
Кстати, тот парень, который привел меня в клуб анонимных алкоголиков, тоже снова начал пить вскоре после меня. Он женился и стал отцом. Тем не менее в среднем возрасте он пил уже не так, как в 20 с хвостиком, хотя иногда бывает наоборот. Если изучить статистику, вы увидите, что люди начинают меньше пить после рождения детей. Они уже не могут продолжать.
«Хочешь перестать пить, роди ребенка!» – сказала мне подруга.
Я держала в голове эти слова до 30 с чем-то лет. Я знала, что определенные обстоятельства наступят и заставят меня измениться. Я выйду замуж и затем брошу пить. Я рожу ребенка и затем брошу пить. Однако каждая возможность изменить мои привычки – ответственная работа, финансовые трудности – становилась для меня поводом пить больше, а не меньше. И я знала, что рождение детей останавливает не всех. Алкоголь становится частью новой жизни. Он мигрирует из баров в гостиные, ванные и пустые гаражи. Люди пьют после того, как ребенок ляжет спать. Я начала подозревать, что дети меня не остановят. Ничто не могло этого сделать.
И меня это ужасно раздражало. Нечестно, что мой друг, который когда-то был алкоголиком, изменил свою жизнь так, что теперь время от времени пил легкое пиво, когда готовил на гриле, а у меня вокруг глаз были лопнувшие капилляры из-за утренней рвоты. Нечестно, что мои друзья могли оставаться на вечеринке на пиратском корабле Капитана Моргана, в то время как меня пихали в подвал к бездомным. (Интересно, что я никогда не проклинала несправедливость мира, когда у меня все было хорошо. Игроки победившей команды редко замечают, что игра была нечестной.)
Однако через три недели, после того как я перестала пить, я вернулась в клуб АА. Я нашла его рядом со своей квартирой в Вест-Виллидж. Встречи проходили при приглушенном свете, и я, как и раньше, сидела со скрещенными руками и ухмылкой на лице. Я пошла туда, чтобы мать больше на меня не давила. Я пошла туда, чтобы поставить галочку в невидимом списке Вещей, которые необходимо сделать. Я пошла туда, чтобы доказать всем то, что я и так подозревала: АА мне не помогут.
Прошу меня понять. Я знала, что клуб АА способен творить чудеса. Однако никто никогда не скажет вам о том, что чудеса могут быть очень и очень некомфортными.
Работа была для меня своего рода передышкой в течение первого месяца трезвой жизни, хотя это то же самое, что назвать пощечину передышкой перед ударом. Я имею в виду то, что на работе алкоголь не занимал все мои мысли. Я никому не говорила, что бросила, возможно, по той же причине, по которой беременные ждут три месяца, прежде чем объявить всем о своем положении. Никому не хочется отказываться от своих слов, если что-то случится.
Наш офис в Мидтауне стал для меня своего рода военной зоной. А что мне было делать? Пить за рабочим столом? В этом месте не было ничего радостного. В разгар кризиса мы переехали из просторного лофта с арматурой из матированной[73] стали в безликое помещение с серыми коврами и грязными окнами. На конце алюминиевой рейки от венецианских жалюзи висел носок, странный артефакт, оставшийся после предыдущих арендаторов. Мы были настолько деморализованы и заняты, что прошло несколько месяцев, прежде чем кто-то просто подошел и снял его.
Тем не менее работа какое-то время держала мой гиперактивный мозг в узде. Моя подруга сравнила свою работу редактором с тем, как быть до смерти забитым камнями. Когда я вспоминаю то лето, все, что я вижу, это камни, летящие мне в лицо: сотрудники, зарплату которым задерживали, писатели, которые требовали редактуры своих работ. Половину своего рабочего дня я тратила на то, чтобы подобрать дурацкие фотографии для иллюстрации рассказов: женщина, обхватившая голову руками; женщина, сидящая у окна в дождливый день; женщина, вырывающая себе волосы. Коллаж из личных историй, которые я редактировала, и моей собственной жизни.
Около полудня я написала своему заместителю Томасу.
«Обед?» – напечатала я. Он ответил: «Дай мне секунду». «Вот дерьмо, – написала я с напускным нетерпением. – Я тебя, блин, прямо сейчас уволю. УВОЛЮ, СЛЫШИШЬ МЕНЯ?» «Я готов», – напечатал он в ответ.
Мы пошли в ресторан на первом этаже Эмпайр-стейт-билдинг, где я ела буррито размером с футбольный мяч, а Томас спокойно объяснял мне, почему не стоит его сегодня увольнять.
У трезвенников есть выражение, которым они характеризуют людей, которые только что бросили пить и не могут перестать радоваться: в розовом облаке. У меня все было наоборот. Я была в черном облаке. Грозовом облаке. Каждый день на первый план выходили все новые печали. Нью-Йорк, когда ты стал таким невыносимым? Люди, когда вы стали такими мерзкими? Во время поездок в метро я иногда думала о том, чтобы метнуть топорик в голову незнакомцу. Ничего личного, но мне было интересно, как это будет: свесится ли его голова, как тыква, и придется ли мне хорошенько размахнуться, чтобы все получилось с первого раза?
В то время я была плохой компанией, поэтому я сидела в квартире. Я отклоняла приглашения на ужины и придумывала причины не ходить на корпоративы. Я слушала интервью по радио, которые создавали видимость разговора, но не имели эмоциональных рисков. Голоса Терри Гросс[74] и Марка Марона[75] так часто звучали в моей квартире, что соседи, должно быть, считали их моими лучшими друзьями. Думаю, в течение тех одиноких месяцев они действительно ими были.
Я пошла к своему роскошному неулыбчивому парикмахеру в Гринпойнте[76], чтобы привести в порядок волосы. Нет ничего лучше старого доброго преображения, которое рассеяло бы черные дождевые облака и сделало небо снова ясным. Я села во вращающееся виниловое кресло напротив большого зеркала и была поражена собственным отражением: унылая, потная, пухлые ляжки расплющились на кресле. Вот так плохо я выглядела. Пока парикмахер подрезала мне волосы в районе плеч, мои мысли были об одном: «Я хочу содрать собственное лицо».
Когда она закончила, то подала зеркало, чтобы я могла рассмотреть себя с разных сторон. «Выглядит потрясающе», – сказала я ей. Мне хотелось умереть.
Нет, я не хотела умереть. Я мечтала как можно скорее пройти через этот унылый период и оказаться в том времени, когда я уже не буду такой разбитой. Приближается ли тот день? Можно ли прямо сейчас там оказаться? Раньше я тратила годы своей жизни, ночи пролетали по щелчку пальцев, а теперь мне казалось, что у меня слишком много свободного времени. Мне нужно было катапультироваться в светлое будущее или оказаться в знакомом прошлом, но медленнотекущее и болезненное настоящее я не могла больше выносить.
Значительная часть моей жизни прошла именно так: в полной неспособности жить настоящим моментом.
Однако эти моменты копились: день 32-й, день 35-й, день 41-й.
К счастью, мне не хотелось курить. Я терпеть не могла запаха дыма, и даже одна мысль о курении вызывала у меня тошноту. В этом не было никакого смысла.