Летние заготовки неизбежно влекут трелевку — выволакивание древесных стволов по голой земле, потому что летом сани не помога. И после такой трелевки не то что древесного молодняка, живой травинки на земле не увидишь.
В отличие от лиственных деревьев сосна и ель не дают поросли от пня. Новый лес на вырубках может появиться только от налета семян, и тут играет роль величина лесосеки. Хвойные семена крупненькие, с одним крылышком, они летят по ветру полсотни, реже сотню метров от материнского дерева. В начале весны хвойные семена скользят по обледеневшей поверхности снега и могут укатиться по пустырю на дальние расстояния. И все же быстро обсеменяются небольшие вырубки, а если вырубают широкий пустырь, обсеменение затрудняется и замедляется.
Таким образом, начатые в 30-х годах круглогодовые лесозаготовки с трелевкой бревен по земле и с вырубкой больших пространств неблагоприятны для самородного возобновления хвойных лесов.
Такие рубки, называемые концентрированными, неизбежны, без них нельзя механизировать работу. Они даже выгодны для быстрого омоложения перестойной тайги, могут послужить могучим средством для ее улучшения, так как могут дать в будущем прекрасные одновозрастные древостои. Но для этого они должны сопровождаться целенаправленными мерами по восстановлению леса, вплоть до искусственных посевов и посадок.
Теоретически все просто: надо поднять лесное хозяйство до уровня новых задач. Но ведь это потребует расходов. Нужны деньги. А в годы первых пятилеток каждый рубль был на счету. Люди в ту пору ели не досыта. Лес может ждать дольше, чем человек. Неразумно тратить деньги на посадки деревьев в тайге.
Разделили Советский Союз на две зоны: южная — лесоохранная, северная — лесопромышленная. В лесоохранной зоне хозяйство честь честью, в лесопромышленной никак. В тайге надеялись на природу, пусть-де сама она выращивает, а если не вырастит, тоже за беду не считали, так рассуждали: «Много лесу в тайге, если часть убудет, немало и останется».
Вот это и был заем.
В годы первой пятилетки я не видывал ни одного человека, который считал бы неправильной политику индустриализации. История подтвердила ее правильность.
Самый идеальный порядок в лесах не смог бы в 1941–1945 годах спасти страну, а защитил металл уральских заводов, построенных в первую пятилетку.
Долг, оказывается, значительно меньше, чем мы привыкли думать.
Судьбу концентрированных вырубок изучали многие лесоводы, в конце концов пришли к одинаковому бесспорному выводу.
Крупнейший знаток тайги — академик ВАСХНИЛ Иван Степанович Мелехов. Сейчас он работает в Москве, но москвич он молоденький, с 1962 года, а до того вся его жизнь и работа была связана с тайгой. Он родился на берегах Северной Двины, образование получил в Ленинграде, был учеником выдающегося лесовода М. Е. Ткаченко, потом вернулся в свою лесную сторону, стал профессором Архангельского лесотехнического института, основал на Севере Институт леса Академии наук СССР.
Но это внешняя анкетная линия жизни, а ее внутреннее содержание — три с лишком десятка лет самоличного изучения тайги. Одна из тем его исследований — естественное возобновление леса на концентрированных вырубках. Иван Степанович создал новую отрасль лесной науки — типологию вырубок, показал, как по-разному протекает естественное возобновление в зависимости от того, какие травы вырастают на вырубках: одни мешают древесным семенам прорастать, другие почти не мешают. Но травянистая растительность не остается навсегда неизменной, даже в самом тяжелом ее типе через десятилетие наступают перемены, и тогда получают возможность поселиться деревья.
Я спросил, каковы вообще результаты рубок за этот период, когда о восстановлении лесов в тайге не заботились.
— В тридцатых годах, — ответил ученый, — предполагали, что все вырубки навсегда останутся голыми пустырями и превратятся в болота. Но вот прошли годы, концентрированные вырубки изучены, накопились объективные материалы, и пессимистические прогнозы не оправдались. Длительные исследования показали, что необлесившимися остаются пять-семь процентов площадей и редко до десяти, когда по молоднякам пробежал пожар. Девяносто же процентов вырубок заросли лесом.
Я попросил объяснить, почему получается разнобой между исследованиями ученых и официальными отчетными данными. Не говоря уже о других ученых, даже такой хранитель леса, склонный не к оптимизму, а к преувеличению опасностей, как профессор Н. Е. Декатов, признает эти 90 процентов облесившихся концентрированных вырубок. В то же время в отчетных данных дается меньшая цифра.
— Отчетные данные, — ответил Иван Степанович, — не учитывают давность вырубок. На свежих вырубках может не быть ни одного зеленого растения. Преобладают коричневые, серые тона. В какую графу заносятся такие площади? Нельзя же их считать лесопокрытой площадью. Это вырубки, и притом необлесившиеся. В эту графу их и зачисляют. Но зайдите сюда через три-пять лет — увидите иное, увидите зелень, увидите жизнь, в том числе начинающуюся жизнь нового леса. Некоторые вырубки, заросшие луговиком извилистым и вейником, восстанавливаются только через десятилетие или позднее. Выводы надо делать на основе длительных исследований. Девяносто процентов мы считаем для круглого счета. На самом деле восстанавливается больше.
Но есть минус, — добавил ученый. — Не везде вырос хвойный лес, много появилось березы и осины.
По данным Н. Е. Декатова, 10 процентов концентрированных вырубок остались пустырями, 30 процентов заросли хвойным лесом, 60 процентов — березой и осиной. Но под пологом березы и осины в большинстве случаев появился еловый молодняк.
Почему так произошло и что получится в дальнейшем, об этом мы сейчас поговорим.
Река Пинега, приток Северной Двины, протекает по обширному массиву песков ледникового происхождения. Примерно двенадцать тысяч лет назад северная половина Русской равнины была покрыта ползучими ледниками, и они оставили после себя разные следы. На Пинеге ледник нарыл песков.
Не думайте, что это какие-либо голые зыбучие пески. За тысячи лет они заросли растениями, изменились; образовались сухие, здоровые почвы. Их на Севере больше любят, чем глину. Север страдает от избыточного увлажнения, от болот. А если почва хорошо забирает воду, это благодать.
На песках хорошо растет сосна. Другие древесные породы требовательны к содержанию в почве питательных веществ. Сосна нетребовательна, она мирится с песком, и потому на песках господствует, не сталкиваясь с конкуренцией других деревьев.
Непередаваемое очарование здешним сухим борам-беломошникам придает белая поверхность земли. Это не холодный и мертвый снег, а живая теплота оленьего ягеля. Олений мох покрывает землю пухлым ковром. Он такой пушистый, кудрявый, затейливо кружевной, цветом белый с еле заметным серовато-зеленоватым оттенком. Кажется, что земля сплошь устлана шкурами тонкорунных овец, и на них большими пуговицами лежат шляпки грибов. Над всей этой белой красотой возвышаются красно-бронзовые столбы сосен с зелеными хвойными макушками. Светло в лесу, торжественно и радостно. Боры-беломошники по эмоциональному действию на человека — полная противоположность темным и угрюмым еловым лесам.
Есть еще боры-верещатники и боры-брусничники. В брусничниках сосны крупнее ростом. И есть там примесь лиственницы. Для лесорубов боры-брусничники ценнее: больше урожай.
В Пинегу впадает река Покшеньга. Течет она из глубины тайги, и там, вдалеке, на глинистых почвах растут сумрачные ельники-черничники.
На Покшеньге издавна добывают древесину, кидают бревна в реку, их выносит на Пинегу, а дальше их сплавляют в Архангельск.
Рубкой занимаются два лесопункта: ближний — Покшеньга, дальний — Кавра. В Покшеньге рубят сосну, в Кавре — елку.
И вот как неодинаково восстанавливается самородный лес в сосняках и ельниках.
Из Ульяновской области перевели в Покшеньгу работать лесничим выпускницу института Нину Юдину, и она не может надивиться:
— Если рассказать в Ульяновской области, там не поверят. Сколько там труда вкладывают в посадку сосновых культур! Сколько ухода! Климат там для лесов трудный. Майский хрущ подгрызает корни у молодых сосенок. А здесь на вырубках прошлых лет сосняк сам лезет из земли. Тракторы при трелевке сгребают слой подстилки, мох тоже сдирают. Обнажается песок, а сосновым семенам то и любо, им бы только добраться до песка. Засух здесь не бывает. Такое здесь прекрасное возобновление в борах, что ульяновцы ахнули бы.
В ельниках Кавры все идет иначе. Вырубки зарастают березой. Это агрессивное дерево пускает по ветру неисчислимое множество мелких летучих семян, засыпает ими всю округу и вырывает площадь из-под носа у медлительных хвойных пород.
Такое возобновление называется сменой пород. Она происходит главным образом в еловых лесах, растущих на влажных глинистых почвах.
Береза, так же как и осина, засылает свои воздушные десанты и в сосновые боры, но пески лазутчикам не по нутру, там они не в состоянии закрепиться настолько, чтобы одержать победу. А сосна к песку привычна и господствует на нем безраздельно.
На свежих же почвах сосняков-черничников, если такие встретятся, береза и осина, как быстрорастущие породы, способны подмять под себя и заглушить сосновый молодняк. Но таких площадей в тайге мало. Поэтому большинство вырубок в таежных сосняках хорошо возобновляется сосной.
Зарастание самосевом березы вырубок в еловых лесах некоторые люди считают чуть ли не катастрофой. Ведь в строительстве и промышленности ценятся хвойные лесоматериалы, лиственная же древесина не в почете. И когда в Кавре срубленная делянка ели заполняется березовым молодняком, этот процесс начинает казаться порчей леса. Начинаешь думать: «Хороший лес срубили, на его месте растет плохой».
Однако первое впечатление обманчиво. Надо подождать, поглядеть, что будет дальше и чем все кончится.