– Да? Ну и что обсуждаете, дружелюбный ты наш? – с сарказмом спросил Сашка.
Я открыл рот, чтобы перечислить, и вдруг понял, что ни о чем особенном мы никогда и не говорили: фраза здесь, замечание там, обсуждение обеда или каким моющим средством чистить ковер… Считается разговором? Пока я прокручивал всё это в голове, друг насмешливо наблюдал за мной.
– И я не рычу на нее, – закончил он с самодовольным лицом. – Я беспокоюсь.
– Ты просто настолько нетерпеливый, что рычишь на всё, что не можешь контролировать, – я начал выходить из себя.
– А ты вечно летаешь в облаках, и всё чики-пуки, пока не взорвется у тебя под самым носом, – ехидно заметил он. – И то не факт, что заметишь.
– А вот и не подеретесь, – раздался голос Василисы.
Мы с опозданием поняли, что вода в ванной давно не шумит, дверь распахнута, и я, хотя Лису не видел, был абсолютно уверен: слышала она достаточно.
Саша
Жеку иногда хотелось придушить. Иисус, зачем ты испытываешь мое терпение, заставляя объяснять что-то этому оленю? И вот теперь из-за него мы в заднице. Снова.
Василиса показалась из ванной одетая в спортивный костюм и с тюрбаном из полотенца на голове. На фига тюрбан на короткой стрижке, я понять не мог. Выглядела она забавно, хоть под глазами и темнели круги. После душа настроение ее всегда было лучше, чем обычно. Но не сегодня.
Впервые за последние полтора месяца я видел, как ее глаза негодующе блестели. Я реально беспокоился, что она подавляет свои эмоции, пряча где-то глубоко то, что по-настоящему ее волнует. Она всегда была безукоризненно вежлива, тиха и сдержанна. Редкие полуулыбки для Жеки и осторожные взгляды и кивки для меня. Никогда не повышала голос, не смеялась – хотя в последнем как раз не было ничего удивительного – и после вспышки ярости первого дня больше никогда не выражала даже недовольства.
Я пробовал бесить ее намеренно, я умею подмечать детали. Но она только поджимала губы и игнорировала подколки, если у нее были моменты оживленности, либо безучастно смотрела на меня пустыми глазами в дни шавермы-из-одеяла. Плюс стало казаться, что периоды постельного хот-дога становились длиннее, поэтому когда я увидел раздражение на ее лице, то вздохнул почти радостно. И зря.
– Итак, у вас накопилось много вопросов ко мне, – начала Василиса, опять пытаясь подавить недовольство, – которые вы почему-то обсуждаете между собой.
Она прошла на кухню и села на свое любимое место – спиной к окну. И, хотя мы проводили за столом немало вечеров за последнее время, именно сейчас у меня возникло чертово дежавю.
– Мне кажется, что у нас есть право задать некоторые вопросы, – я не хотел, чтобы она снова спряталась в свою вежливую скорлупу, поэтому влетел в этот разговор с двух ног.
Жека пнул меня под столом, но попал по деревянной ножке и сдавленно охнул.
– Безусловно, – ответила Василиса. Я видел, что ее мотает от раздражения к чувству вины, которым она постоянно себя изводила, и обратно. – Но лучше задать их мне, и я постараюсь ответить.
– Ну не надо было подслушивать, и в свое время мы бы задали эти вопросы, – нагло заявил я.
Мне хотелось видеть злость, которую она прятала. Жека выпучил на меня глаза. Наверное, думал, что я немного поехал головой.
– Не надо было орать на всю квартиру, если не хотел быть услышанным! – рявкнула Василиса, а я мысленно дал себе пять. Бинго!
– Прости, Лиса, – Жека попытался всё уладить в своем стиле и от волнения назвал ее сокращенным именем, которое сам же и придумал. – Саша ничего не имел в виду плохого, мы просто беспокоились.
Она сузила глаза и перевела взгляд на него. Ой дура-а-ак, сейчас отхватит.
– А ты что, адвокат его? – насмешливо спросила Василиса сквозь зубы. – У него самого язык отсохнет ответить?
Теперь передо мной был живой человек, а не восковая кукла или заведенный болванчик, как в последние полтора месяца. От злости ее лицо покраснело, а дыхание стало прерывистым; я видел, что она сдерживает себя из последних сил, чтобы не закричать. Волна ярости уже накатила на Васу, и теперь ее не остановить. Это было то, что нужно.
– Ой-ой, какие мы нежные, – язвительно продолжил я, вставая из-за стола и пытаясь уйти из кухни. – Два словечка про себя услышала – и все-о-о-о…
Она подскочила со стула и, возмущенно пыхтя, понеслась за мной.
– Ты… ты!.. – закричала она, задыхаясь; я заинтересованно поднял брови, с преувеличенно внимательным лицом оборачиваясь к ней. – Вечно всем недоволен. То не так, и это не эдак. Уборка – плохо, недоволен. Тишина в квартире – сопишь от злости за своими уроками. Тебя не поймешь! Ты просто невозможен! – последние слова она уже вопила, кожа лица и шеи стала почти малинового цвета от ярости, тюрбан свалился с ее головы прямо на пол, но она даже не обратила на это внимания.
Жека замер в кухонном проеме, переводя взволнованный взгляд с меня на нее и, наверное, вообще не понимая, как все вышло из-под контроля настолько быстро и почему. Я усмехнулся, и Василиса издала звук, похожий на рычание, крепко сжав кулаки.
– Кричать надо погромче, – посоветовал я.
– Что?.. – она разом растеряла весь свой боевой настрой и поспешно захлопнула рот обеими ладонями, вид стал испуганным.
– Говорю, – я постарался объяснить, – что испытывать злость и ярость – нормально. Не надо притворяться здесь вежливой и сдержанной. Ты имеешь полное право злиться, ругаться, плакать и кричать, если тебе этого хочется.
– Зачем мне кричать? – Васа уже снова пыталась съежиться, приняв жалкий вид, и я подошел ближе, взял ее за плечи и легонько встряхнул.
Она выглядела ошарашенной, я на секунду испугался, что сделал ей больно. Но она не пыталась отпрянуть, значит, я ее не испугал.
– Затем, что, если бы со мной случилось что-то похожее, – сказал я, – мне бы хотелось кричать постоянно и, возможно, разбить что-нибудь.
– Почему? – прошептала она.
– Потому что с тобой случилось несправедливое дерьмо. – Жека никогда не ругался, поэтому, услышав от него настолько грубое слово, мы оба вытаращили глаза по пять рублей. – А несправедливость всегда вызывает праведное возмущение, – закончил он как ни в чем не бывало, поднимая полотенце с пола и вешая на дверь ванной.
Василиса неопределенно пожала плечами, будто была с нами не согласна, но спорить не хотела. Вспышка гнева погасла, но я отлично знал, что будут еще. Нам необходимо поговорить и обсудить многие вещи, которые вызывали беспокойство, и лучше не откладывать. Однако на сегодня трудных разговоров хватит.
– Предлагаю одну игру, – заявил я, двигаясь через зал в сторону комнаты родителей. – Мы с Жекой играли в нее, когда были маленькими. Она веселая.
– Не-е-ет, ты же не можешь… – Жека потрясенно замер, а Василиса настороженно взглянула на него.
– Да-да, – уверил их я, распахивая дверь. – Та самая игра. Василиса, ты будешь без ума. Жека, тащи стремянку.
Жека, потрясенно качая головой, поскакал в кладовку. Прекрасно я видел, что этот дурак улыбается во все тридцать два – не настолько уж сильно мы выросли.
– Итак, – пока Жеки не было, я начал описывать Василисе суть. – Правила очень простые. Нужно забраться на шкаф и спрыгнуть с него на кровать, перекувырнувшись в воздухе.
– Что, прости? – она в ужасе уставилась на меня.
– Перекувырнуться в воздухе, пока летишь до кровати, – разъяснил я.
– Принцип я поняла. Но ведь это самоубийство.
Жека в это время влетел в комнату со стремянкой, глаза его горели азартом.
– Мы играли так очень часто до того, как… – он вовремя осекся и, замявшись, добавил: – Раньше. Так что, как видишь, живы-здоровы.
Он забыл уточнить, что тогда мы были раза в три меньше, но кто, блин, не рискует, тот не танцует.
– Можешь для начала не кувыркаться, а просто прыгать, – предложил я, и Василиса с сомнением кивнула.
Установив стремянку, я первым полез на шкаф. До сих пор получалось почти в полный рост стоять наверху, лишь слегка задевая макушкой потолок. Господи, благослови сталинки с их высоченными потолками! Примерившись, я прыгнул и кувыркнулся в воздухе. Кровать приняла меня в свои объятия с оглушительным хлопком. Я приземлился прямо на спину, растянувшись на широком пружинящем матрасе, и довольно хохотнул. Подняв голову, я увидел расширившиеся глаза Василисы – у меня мелькнула мысль, что она похожа немного на этого смешного олененка из диснеевского мульта, – и задницу Жеки, карабкавшегося на шкаф. Он прыгнул почти вслед за мной, замысловато кувыркнувшись боком. Я еле успел убраться с кровати, чтобы он не сломал мне что-нибудь своим костлявым телом. Этот олень счастливо рассмеялся, качаясь на матрасе, съевшем его падение.
Василиса осторожно начала взбираться по стремянке. Я полез прямо за ней. Вдвоем нам едва хватало места на шкафу. Она была меньше меня, поэтому для маневра у нее было больше пространства, но это не придавало ей уверенности.
С опаской Василиса глянула вниз, а потом вдруг без предупреждения сделала что-то вроде тренировочного шага и прыгнула, тонко взвизгнув.
Жека постарался отскочить, но не успел. Васа приземлилась не прямо на него, но слегка задела, и они, раскинув руки и ноги, заняли всю кровать, матрас которой продолжал мелко подрагивать. Жека уже хохотал в голос, а Василиса, сдавленно пыхтя, фыркнула и тоже коротко рассмеялась.
Я опустился на колени и уперся ладонями в деревянную панель, свесившись со шкафа, чтобы лучше их видеть. Они хохотали уже как безумные, катаясь по матрасу. Но постепенно смех сошел на нет, и Василиса, слегка икая, потянулась к Жеке и взяла его за руку. Опустив свою ладонь в его, она посмотрела прямо на меня. Взгляд этих ее блестящих от влаги оленьих глаз словно благодарил и обещал, что мы обязательно поговорим. Этот взгляд светился от смеха. Я смотрел сверху на них, на их сплетенные руки, на широкую Жекину улыбку, и в ответ на его многозначительный взгляд просто закатил глаза. Боже, сколько сантиментов из-за простой игры.