а цвета васильков? Это же цвет стали, и руки у него стальные… «дядя Иосиф»…
Маузер вырвался из рук сержанта, развернулся и быстро пошел к выходу из тюрьмы. Никто его не задерживал, и на КПП пропустили, не спросив документов. Водитель «опеля» предупредительно распахнул дверцу, но услышал невнятное:
– Поезжайте, поезжайте… пешком пройдусь, погуляю…
Глава 8
На Малой Дмитровке он вдруг вспомнил директора тюрьмы, остановился около табачного ларька и купил пачку папирос «Герцеговина Флор»[152]. Сел на скамейке в сквере, раскрыл пачку, и к нему тут же подскочил приблатненный подросток с зажженной спичкой:
– Прикуривайте, гражданин начальник! Разрешите угоститься?
Полпачки исчезло разом, но Маузер этого даже не заметил. От волнения тряслись руки, дым с первой затяжки вошел в легкие неудачно, на выдохе он мучительно закашлялся. «В Гражданскую… махорку с корой…» – мелькнула привычно-хвастливая мысль, но тут же исчезла, растаяв перед фактом огромной правды, которая только что ему открылась. Стыдно врать самому себе в такой день. Бог есть. Оказывается – Бог есть! И что теперь с этим делать?!
…Тогда, в глухой рязанской деревне, он сумел отмахнуться от этой правды, залить ее самогоном, убедить себя, хотя бы наполовину, что все происшедшее можно объяснить «естественными» причинами. Теперь же никакие объяснения не действовали, да они просто не были нужны. Потому что пришло точное знание, пришла беспощадная, трезвая ясность. Бог есть, и Он осудит Изю Хамерклопа, более известного под собачьей кличкой «Маузер», на срок, который и не снился прокурору Вышинскому[153]. Страшно стало Изе, ох, как страшно!
Конечно, по долгу службы, Изя неплохо разбирался в основах христианского вероучения, но Бога представлял себе больше по рассказам старого Сруля Хамерклопа, нищего портняжки в еврейском местечке, и почтенного ребе Ицхака. «Накажет, покарает, накажет, покарает…» – звучало нескончаемым рефреном. Когда в тюрьме политические заключенные объяснили мелкому мошеннику Изе, что Бога нет, он испытал небывалое облегчение, как будто для него отменили неизбежную порку.
Оказывается, будет порка, причем такая, что мало не покажется! Перед глазами проходили яркие картины боевой молодости, одна страшней другой. Расстрелянные попы, разоренные храмы… Чего стоил один женский монастырь, где они с Климом разрешили погулять своим ЧОНовцам, да и сами не стояли в стороне. Придется отвечать, придется отвечать… Бог есть! Причем не тот, о котором в детстве рассказывал ребе Ицхак, а Тот, против Кого Изя боролся всю сознательную жизнь, Христианский Бог! Изе вдруг вспомнился строгий лик с иконы, которую он когда-то рубил шашкой после Климова «стаканища»…
Неужели ничего нельзя сделать?! Христианский Бог – он же добрый, он всех любит! «Помоги! – взмолился вдруг бывший еврейский мальчик, сам не зная, Кому. – Помоги!»
И внезапно к Изе пришло озарение, открылась яркая картина возможного варианта его дальнейшей жизни. Вот Глеб Иванович Бокий встречает его приветливой улыбкой, затем улыбка сходит с аристократического лица, на нем проступает брезгливое выражение. Вот он, Изя, избитый до полусмерти, валяется на цементном полу тюремной камеры… вот стылый барак, в щели которого пурга заметает колючий снег… заключенный священник читает молитву над алюминиевой кружкой с водой, а потом поливает ему голову… Крещение! Яма, пробитая в мерзлоте, из которой в беспорядке торчат перепутанные человеческие конечности… И теплой волной накрыло Изю. Обещание, Слово, Завет, тверже и вернее которого не бывает. Это – избавление, это – выход!
А как же спецпайки, которым так радуется его пышнотелая подруга Зина? Санаторий в Гаграх, куда он собирается через месяц? А там – нежные и страстные подруги Маша, Асият и Медея? Отказаться от всего этого?! Променять на ежедневные издевательства уголовников?! Нет! Должен быть другой выход, должен!
И тут Изю осенило. Христианская притча о работниках, нанятых в последний час, но получивших равную плату с теми, кто работал весь день! Вот оно! Он будет жить прежней жизнью, он поедет не в Магадан, а в Гагры; когда же почувствует, что умирает, тогда и крестится! Хорошо, все-таки, что не всех попов истребили; хорошо иметь умную еврейскую голову.
Он встал со скамейки, властным щелчком пальцев подозвал давешнего приблатненного пацаненка.
– Держи, шкет! – небрежно протянул черно-золотую коробку с папиросами, – Но курить лучше бросай. Вредно!
– Я постараюсь, товарищ командир!
Ага! Не «гражданин начальник», а «товарищ командир»! То-то! Неужели еще несколько минут назад он выглядел такой кислятиной? Изя расправил под ремнем складки гимнастерки, застегнул все пуговицы, поправил фуражку и щелкнул «шкета» по носу. Четким шагом по направлению к центру Москвы шел уже не запуганный отсталым дедом-портняжкой еврейский мальчик Изя Хамерклоп, а старший лейтенант госбезопасности Маузер, коммунист и неутомимый борец против всякого мракобесия.
На пересечении Малой Дмитровки с Бульварным Кольцом водитель «хлебовозки» не успел затормозить перед пешеходом, который переходил улицу, даже не повернув головы в сторону приближающегося грузовика. Задумался, наверное. Толчок был несильным, но уж очень неудачно упал пешеход-растяпа: виском на угол каменного парапета. В общем, когда водитель вылез из кабины «полуторки», ругать было уже некого. Да и слова застряли в глотке несчастного шофера, когда он увидел на рукавах гимнастерки трупа красные звезды старшего офицера НКВД.
Глава 9
Агенты наружного наблюдения стояли в кабинете Глеба Ивановича Бокия, опустив головы. Вины никакой за ними не было, и начальник самодурством не грешил, но… на всякий случай. Докладывал агент, сыгравший роль сержанта-охранника в Бутырской тюрьме.
– Факт воздействия можно считать установленным, Глеб Иванович! Критическое расстояние – пятьдесят метров, дальше он не смог сделать ни шага. Глаза были предельно раскрыты, лицо бледное, речь бессвязна.
– Может быть, самовнушение, психологический настрой? – спросил Глеб Бокий, задумчиво потерев пальцами гладко выбритый подбородок.
– Исключено, Глеб Иванович. Я применил вариант «Хлестаков»[154], и всякие мысли о Блаженной покинули голову объекта, там поселился мой величественный образ. Было воздействие, это несомненно.
– Не переиграли? Объект был не так глуп, как казался.
– Поверил! Я смог бы убедить его, что президент США Рузвельт прилетает на самолете сапоги мне чистить.
– Кто же, все-таки, мог убить старшего лейтенанта? Ваши предположения?
– Глеб Иванович, а несчастный случай вы совсем исключаете?
Бокий прошелся по кабинету, заложив руки за спину, подумал.
– Не верю я в такие случайности, – с тоской сказал он. – Кто-то копает под меня, но кто, кто?
Никто из присутствующих не посмел даже предположение высказать, и Бокий мысленно отругал себя за распущенность. Такое ляпнуть при подчиненных! Он сел за стол, достал папку с делом Блаженной, всмотрелся в ее фотографии, в который уж раз перечитал агентурные донесения:
«Объект «Д» в доверительной беседе утверждала, что Блаженная может оживлять некоторые предметы. Так, однажды она оживила игрушечную рыбку, и та плескалась в ладонях у разных людей. Тем Блаженная, по ее утверждению, проверяла силу веры. Я хотел выкрасть эту рыбку, но подойти к дому Блаженной по-прежнему не могу. В другой беседе «Д» рассказывала о методах, которые Блаженная применяет при воздействии на людей. Это, конечно, так называемая «молитва». Как я понял, в «молитве» она просит для людей только самого лучшего, но если человек не соответствует церковным стандартам, молитва причиняет Блаженной страдания. В полушутливом тоне я попросил у «Д», чтобы она похлопотала за меня перед Блаженной, и получил соответствующее обещание. О результатах «молитвы» доложу позднее».
Далее шла приписка, сделанная другим почерком:
«Это последнее донесение агента «Деций», вскоре после этого он исчез из нашего поля зрения. По неподтвержденной информации, похожего человека видели в Сарове и Дивеево, проверить пока не удается».
Бокий вздохнул и проговорил в своей обычной любезно-бесстрастной манере:
– Блаженную переводим в обычную больницу при доме престарелых, всякое наблюдение снимаем. Дом престарелых должен быть лучшим в Москве: не для тихого умерщвления, а с нормальной медициной и уходом.
– Осведомителя вербуем среди персонала больницы или внедряемся? – тихо спросил «сержант».
– Нет, ничего этого не надо. Вы, Александр Иванович, гуляете около дома престарелых, знакомитесь с какой-нибудь симпатичной медсестрой, ненавязчиво ухаживаете, слушаете ее милую болтовню о больничных новостях. Все.
«Сержант» заметно повеселел, остальные агенты завистливо на него поглядывали.
– Вы, Владимир Геннадьевич, займитесь шофером «хлебовозки». Проследите все связи, даже, на первый взгляд, случайные. Но главное, не допустите, чтобы его обвинили в теракте. Ни в коем случае! Стечение обстоятельств, и только. Все остальные – в подчинение Владимиру Геннадьевичу. Свободны, товарищи.
Когда все вышли, Глеб Иванович Бокий глубоко задумался: «Копают под меня, копают – к гадалке ходить не надо. Но кто? Кто мог осмелиться на такое? Неужели?!..»
Всякое государство должно себя защищать, для того и создаются спецслужбы. Если их нет, или если они работают плохо, государство гибнет стремительно и неизбежно. Не следует думать, что органы НКВД только и делали, что боролись с «религиозным дурманом», с остатками царской интеллигенции, с лучшими военачальниками, просто умными людьми. Органы эффективно очищали страну от уголовников и делали жизнь советских людей, на бытовом уровне, одной из самых безопасных в мире.
Но логика массового государственного террора, развернувшегося в тридцатые годы, лишала разума даже талантливых людей из руководства НКВД. Они «копали» друг под друга азартно, самозабвенно и с наслаждением. В процессе этого «копания» получат свою законную пулю в затылок и Глеб Бокий, происходивший из семьи русского дворянина, и Генрих Ягода, происходивший из семьи местечкового еврея, и многие, многие другие. Машина террора перемалывала кости всем подряд и даже не замечала, если в мясорубку попадал кто-то из ее создателей или механиков.