Он так и этак поворачивал и сопоставлял известные ему факты, но всякий раз получались разноцветные неубедительные сочетания, как в калейдоскопе — хоть и симметричные, но все-таки случайные. Чуть повернешь трубочку — узор совсем другой.
По правде сказать, он был довольно нетерпелив. И иногда слишком многого от себя хотел. Он подгонял события, отлично понимая, что насиловать естественный ход событий — легкомысленное занятие, но не всегда умел сдерживать себя…
Зазвонил телефон. Басков ждал звонка Марата, но это оказался начальник МУРа.
— Ну что у тебя? — был вопрос.
— Есть новенькое, Олег Александрович… — И Басков рассказал о сообщении из города П.
— А пострадавший жить будет? — спросил начальник.
— Состояние тяжелое, но, кажется, не умрет.
— Будем надеяться… Тебе помощь не нужна?
— Да пока обойдусь.
— Ну желаю… До понедельника.
— Всего хорошего, Олег Александрович.
Положив трубку на аппарат, Басков решил было пойти погулять на улицу, в сад напротив, но стояла жара, а в кабинете нежарко, и Басков раздумал. Часы показывали четверть пятого… Поболтать бы с Сашкой, но сын и жена уехали к его старикам на дачу в Востряково. Марату возвращаться еще рановато…
Басков сел в мягкое кресло, стоявшее спинкой к окну, и, перетасовывая в уме похождения Балакина, незаметно для себя уснул.
Разбудил его звук громко захлопнутой двери — в дверях кабинета стоял возбужденный Марат.
— Есть, Алексей Николаевич!
Басков нарочито неспешно растер пальцами затекшую шею, пересел за стол, закурил сигарету и только тогда спросил:
— Что есть?
Марат поставил серый фибровый чемоданчик на подоконник, вынул из него пачку фотографий, из пачки выдернул портрет Балакина и сказал почти радостно:
— Его никто не узнал.
— Так чего же ты ликуешь?
— Чемодан узнали.
— Погоди, давай-ка по порядку. Садись и рассказывай.
Марат неохотно, но все же сел.
— Значит, так… Достал адреса… Начал с официантки, которая поближе живет… Не повезло — уехала с подругой на Москву-реку купаться… Зато со второй сразу повезло… Показал снимки — таких, говорит, вчера не было… Говорю про чемодан, она на него посмотрела и говорит: точно, сидел у нее вчера за столиком гражданин с таким вот чемоданчиком. Пил водку, закусывал ветчиной. Она его запомнила, потому что он несколько раз спускался вниз, объяснял, что ему по автомату звонить надо. Наверно, неудачно…
— Почему?
— Она говорит, расстроенный был, мрачный.
— Много пил?
— Она говорит, граммов четыреста.
— Как выглядел?
— Вот, я записал. — Марат достал из кармана блокнот, полистал его и раскрытым протянул Баскову.
Запись была краткая: «Шатен, глаза серые, нос прямой, лоб морщинистый, лицо бледное. Лет — приблизительно пятьдесят пять. Голос низкий. Производит впечатление интеллигентного человека».
— Долго он сидел? — спросил Басков.
— Часа два или три.
— Про жизнь разговора не было?
— Она же сказала, Алексей Николаевич: он не в духе был. Даже с соседями по столику —. ни слова. Она очень наблюдательная оказалась.
— Официантки вообще народ наблюдательный. Что дальше?
— Он когда звонить выходил, чемоданчик с собой брал. А официантке сразу задаток дал — двадцать пять рублей.
— Сколько же раз выходил?
— Пять или шесть.
— А когда совсем ушел?
— Вот тут-то и интересно, Алексей Николаевич. Она говорит, расплатился он примерно в половине одиннадцатого, она сдачу отсчитала, он оставил рубль на чай и ушел. И не очень пьяный был. А уже перед самым закрытием она его увидела у окошка буфетной, где спиртное выдают. Значит, где-то с часик побродил, а потом решил добавить.
— Буфетчицу ты навестил?
— А как же! От официантки — прямо к ней. Пожилая такая женщина, но память тоже хорошая.
— Ну-ну… И что она запомнила?
— Чемоданчик четко узнала. Портрет описала точно так, как и официантка. Он попросил налить двести коньяка, объяснил, что торопится, и за столик уже поздно было садиться. Ну она велела ему из мойки фужер принести, налила, он выпил, минералкой запил.
— Между прочим, откуда он деньги доставал, когда расплачивался? Бумажник у него был? Или как?
Марат улыбнулся, довольный собой.
— Это я тоже догадался спросить. И официантка и буфетчица точно запомнили: просто из кармана вынимал, из правого брючного кармана.
Басков взял карандаш, вырвал из настольного календаря — откуда-то из апреля — неисписанный листок.
— Давай теперь посчитаем, — сказал он.
Марат поднялся со стула, встал у него за правым плечом.
— Предположим, в буфете пил он пятизвездочный коньяк. Сколько это будет?
— Там же с наценкой. Сто граммов — трешник.
— Так. Пишем: шесть рублей. Плюс четыреста граммов водки по рубль двадцать. Пишем: пять рублей. Кладем на закуску два рубля, плюс — на чай. Итого — четырнадцать. Что же получается?
— А что, Алексей Николаевич? — не понял Марат.
— Протокол осмотра места происшествия читал?
— Читал.
— Сколько там у него в карманах денег нашли?
— Рубль, кажется.
— Вот именно — всего лишь рубль, один целковый.
А должно быть по крайней мере десять. Ведь он с официанткой четвертным расплачивался. Так?
— Так, Алексей Николаевич.
— Тебе это ни о чем не говорит?
— Обчистили до копейки. Значит, нападение с целью ограбления?
— Ну, сам понимаешь, игра с паспортом тут, наверно, не последний момент, но деньги нападавшему тоже нужны были.
Марат заговорил тихим, словно извиняющимся голосом, как делал всегда, когда осмеливался выдвигать собственные соображения.
— Алексей Николаевич, а если предположить, что никакой игры с паспортом не было? Может, он сам его присвоил…
Басков взглянул на Марата с любопытством.
— Предположить, конечно, можно, да нам с тобой лучше от этого не будет… Все равно личность установить надо, личность… И Балакина разыскать… И этого Чистого…
Марат задумчиво покивал головой.
— Да-а, тяжелый случай.
— Бывает хуже, но редко. А главное, дорогой мой Марат, тут есть какая-то особая тайна, и просто так ее не ухватишь.
Басков достал из сейфа дело Балакина, дал его Марату.
— Вот почитай-ка одно место. Про татуировки. Еще одну черепаху найдешь… Это, брат, загадочна первый сорт…
Марат читал, а Басков ходил из угла в угол.
— Вот это да! — восхищенно воскликнул Марат, дойдя до черепахи. — Это же целый… целая… — Марат никак не мог подобрать нужного слова. Наконец нашел: — Это же целая головоломка.
— И опять же нам не легче, — сказал Басков, убирая дело. — Ладно, Марат, иди гуляй. До понедельника…
Было без двадцати девять, когда Басков вышел на улицу и пешком отправился домой. Начинало смеркаться, но жара еще не спала, дышалось на асфальте тяжело, и шел он неторопливо, так что к себе на Новослободскую попал к девяти.
Разделся, постоял под душем. Потом вскипятил чай-ннк, заварил свежего чаю, открыл банку домашнего, еще прошлогодней варки, черносмородинового варенья и только собрался предаться желанному чаепитию, как зазвонил телефон.
Говорила старшая смены из телеграфного зала Нина Александровна:
— Извините, что беспокою, Алексей Николаевич. Только что получили телеграмму. По-моему, вам интересно будет.
— Сейчас приеду.
Он все-таки выпил большую кружку чаю, прежде чем отправиться на Петровку.
Телеграмма пришла из одного большого зауральского города, от начальника областного управления внутренних дел:
«Есть основания полагать, что могу быть полезен установлении личности пострадавшего имеющего татуировку виде черепахи. Близко знал Балакина Александра Ивановича. Полковник Серегин».
В ответ была отправлена телеграмма за подписью заместителя начальника ГУВД Мосгорисполкома генерала Виктора Антоновича Пашковского. Она гласила:
«Ждем понедельник. Просим позвонить майору Баскову…» — и дальше номер домашнего телефона Баскова.
Глава II. ТРЕТЬЯ ЧЕРЕПАХА
Строго рассуждая, родословная решительно всех людей на свете, будь то короли или обыкновенные землепашцы, растет из одного корня. Он уходит в глубину веков, а если все же допустить, что прародителями человеческими были Адам и Ева, то у коронованных особ вообще нет никаких оснований чваниться своей родовитостью. Самое большее, чем они могут гордиться, — так это предприимчивостью своих ближайших предков, умевших делать карьеру. А если принять во внимание, что карьеры венценосцев, как правило, делались с применением весьма сомнительных средств, то их потомкам более приличествовало бы не гордиться, а испытывать острый стыд, однако этого почему-то не бывает.
Большинство честных, работящих людей знают свою родословную в лучшем случае до прадеда и прабабки, но это вовсе не означает, что все они — иваны, не помнящие родства. Это означает, что их личная родословная растворена в истории народа. А общая народная память надежнее любых метрических выписок. У Твардовского очень верно сказано: «Мы все — почти что поголовно — оттуда люди, от земли, и дальше деда родословной не знаем: предки не вели…»
Правда, у каждого наступает в жизни такой момент, когда хочется пробиться в глубь прошлого ниже того пласта, где лежат прадедовы кости. Но если у человека есть дети и внуки, то он больше думает о потомстве, а о предках — лишь мимолетно, и в этом заключен глубокий благословенный смысл…
…Так размышлял Анатолий Иванович Серегин под плотный ровный гул двигателей самолета Ил-62, полулежа в откинутом кресле и закрыв глаза, на высоте девять тысяч метров. У него была давно укоренившаяся привычка: если он о чем-нибудь задумывался, то обязательно старался определить начало той цепочки ассоциаций, которая привела его именно к этому предмету, а не к какому-нибудь другому. Вот и сейчас он спросил себя: с чего это вдруг ему в голову пришла мысль о родословных? Стал докапываться, раскручивать в обратном порядке и нашел.