В кухне угрожающе заскрипела дверца буфета.
– Цыц, – бросила Рита беззлобно. – Угомонись!
Дверь заскрипела ещё сильнее. За эти годы у них с барабашкой установилась своеобразная дипломатия. Иногда неделями всё было тихо, Риту не тревожили ночные подозрительные шорохи и звуки, не вспыхивал сам собой свет и никто не буравил спину тяжёлым потусторонним взглядом. Но иногда это существо как с цепи срывалось. «Может, оно – дух женщины? – размышляла иногда Рита. – Тогда понятны все эти вспышки и откаты… совсем как наша современница во время ПМС».
Оно активно выражало своё одобрение или неодобрение действиям Риты. Более того, оно даже имело собственные предпочтения относительно её подруг и друзей! К примеру, отчего-то категорически невзлюбило Асю. Стоило ей прийти в гости (а после переезда в Питер эти визиты стали довольно частыми), как тут же начинали падать предметы, заедать дверные задвижки, неожиданно выключаться вода в тот момент, когда она отправлялась помыть руки… А однажды со стены рухнула картина – как раз недалеко от того места, где Ася сидела. В конце концов, Рита стала встречаться с подругой на нейтральной территории – где-нибудь в кафе.
К тому же, полтергейст не одобрял Ритиных мужчин. Не то, чтобы их было слишком много… Но пару раз Рита пыталась завязать какие-то отношения. На стадии конфетно-букетного периода всё проходило вполне сносно, хоть, как со вздохом признавалась себе Рита, и без огонька, но стоило впервые привести избранника к себе домой… О, что тут начиналось!
Однажды кавалер, отправившись ночью в туалет, оказался запертым снаружи, и долго потом бушевал и дулся, думая, что это Рита его так по-глупенькому разыграла – а теперь ещё и принимает его за дурака, клянётся, что крепко спала и ничего подобного не делала… В общем, мужчины в её квартире как-то не приживались и не задерживались.
А к барабашке она постепенно притерпелась, привыкла – как привыкают к неприятному запаху, прекращая его замечать.
Когда она вернулась с танцев, в фейсбуке её ждало невероятно восторженное (ох уж эта испанская чувствительность!) письмо от Мануэля Рамоса. Продираясь сквозь многочисленные восклицания вроде «Dios!» и «increíblemente!«[8], Рита по кусочкам собрала воедино его воспоминания минувших лет.
Получилось примерно следующее: он действительно приезжал в СССР летом восьмидесятого, но не как турист, а в составе сборной по парусному спорту. Олимпийская регата стартовала в Таллине; испанцы Алехандро Абаскаль Гарсия и Мигель Ногер Кастелль завоевали золотую медаль в классе «Летучий голландец» (двухместный швертбот). Далее следовало невероятно эмоциональное лирическое отступление – многословная ода советскому яхтсмену Валентину Манкину, который первым в истории выиграл олимпийское «золото» в трёх разных классах парусного спорта – genial, brillantemente, inolvidable!..[9] А затем всех спортсменов повезли в Москву на экскурсию. И уже там, в столице, произошла эта судьбоносная встреча…
«Мне было двадцать пять лет, детка, сама понимаешь – молодой, горячий… Как я мог пропустить такую belleza?![10] Я сбежал от наших сопровождающих… Мы провели с ней вместе два незабываемых дня… Был страшный скандал, меня чуть не депортировали из СССР, но потом решили не раздувать международный конфликт во время проведения Олимпийских игр. Однако я стал невъездным, а то бы – клянусь Богом – вернулся в Союз и женился на ней! Я был такой безумный, такой enamorado…[11] Я так плакал, когда мы расставались, детка, я пролил море слёз…»
Интересно, думала Рита, читая эти строки, любила ли его мать так же сильно? Хотя бы то короткое время, что они были вместе? Или она со свойственной ей лёгкостью просто выкинула его из сердца и быстренько увлеклась каким-нибудь другим героем?..
А завершалось письмо (о, милая испанская непосредственность!) вопросом не в бровь, а в глаз:
«Как ты думаешь, детка, могу я быть твоим отцом?»
В конце концов ей пришлось писать матери с требованием официального подтверждения этого невероятного предположения. Впрочем, отчего же – невероятного? Мануэль с самого начала заявил Рите, что она очень на него похожа: «Но больше даже не на меня, а на мою мать, твою abuela![12] Неужели Полина никогда не рассказывала обо мне? Совсем-совсем ничего? О боже, это так печально, детка… Наверное, она была очень сердита из-за того, что я не нашёл способа вернуться за ней…»
Настолько сердита, что даже отчество мне записала по имени деда, подумала Рита. Хотя, конечно, «Маргарита Мануэлевна» в те годы звучало бы слишком экзотично… Это сейчас никого не удивить подобными именами.
Она почти не сомневалась в том, что Мануэль – действительно её отец. Однако, когда от мамы пришло большое виноватое письмо с пространными извинениями и объяснениями, подтверждающими факт отцовства, Рита вдруг разволновалась и расплакалась. Зачем, ну зачем нужно было скрывать это от неё так долго и упорно?! Во имя чего? Просто из-за своего чёртова равнодушия и зацикленности исключительно на собственных чувствах?! Быть может, Рита была бы хоть чуточку счастливее в детстве, зная, что у неё есть папа. Где-то далеко, в загадочной Испании, но он есть, её большой и красивый отец – существуют его глаза, так похожие на глаза самой Риты, его улыбка, его руки… Быть может, от одной этой мысли ей было бы не так больно и одиноко всякий раз, когда мама снова и снова предавала её.
Перед тем, как писать отцу письмо, она выпила для храбрости рюмку коньяка. Долго думала, как начать… Но, как оказалось, ему уже и не нужны были никакие официальные подтверждения. Он знал – чувствовал всем своим страстным испанским сердцем, что Рита ему – родная…
Он позвонил ей по скайпу. Оба плакали. Так непривычно и сладко было произносить это замечательное, такое надёжное и славное, самое лучшее в мире слово – «папа»… И его ответное hija[13] было сладчайшей музыкой в её ушах.
– А ты знаешь, что у тебя есть брат и сестра? – кричал он в радостном возбуждении. – Хавьер и Мария Пилар… Они будут безумно счастливы с тобой познакомиться! И моя жена Ана – тоже… Ты ведь приедешь к нам? Ты непременно должна прилететь в Валенсию как можно скорее. Напиши свой адрес, я вышлю тебе приглашение и куплю билет, только приезжай, приезжай побыстрее, дорогая!..
Лететь пришлось с пересадкой: сначала из Питера до Барселоны, а оттуда уже в Валенсию. Рита так нервничала перед встречей с внезапно обретёнными родственниками, что не запомнила ни тягостного ожидания в аэропорту, ни самого полёта.
Накануне ей позвонила по скайпу мать. Сначала Рита вообще не хотела отвечать, но потом решила, что лучше сбросить с души и этот камень. Расставить все точки в их недо-отношениях.
Они проговорили два часа. Вернее, говорила мама, а Рита большей частью слушала.
– Я надеюсь, когда-нибудь – не сейчас! – ты сможешь меня если не простить… то хотя бы понять. Я была юной, наивной и восторженной двадцатилетней девчонкой, которая ничегошеньки не понимала в устройстве этого подлого мира, ожидая от него сплошного праздника и сказки… И тут – он, Мануэль. Заморский принц, не меньше! Я влюбилась с первого взгляда. Он, конечно, страшно рисковал, когда удрал от своей группы. Но как же мы были счастливы… Это были самые лучшие и самые длинные два дня во всей моей никудышной жизни.
Рита слушала и вспоминала материнскую хиппи-тусовку. Не было ли это трусливой попыткой сбежать от разочаровавшей реальности и сохранить юную беззаботность так долго, насколько это возможно? Действительно ли близка была матери вся эта «make-love-not-war» -идеология?[14]
– А потом он уехал. Нам даже не дали толком попрощаться. Я подозревала, что у него из-за меня могут быть большие неприятности… Меня тоже потом таскали на разборки к декану, песочили на комсомольских собраниях, стыдили… Я же опозорила честь советской девушки, которая стала «испанской шлюхой» и «заграничной подстилкой»… Из института не выкинули только чудом, а вот из комсомола исключили. Господи, нужен мне был их сраный комсомол! – она хрипло, как-то надтреснуто рассмеялась. – Ты не представляешь мой ужас, когда я поняла, что беременна… А потом родилась ты. Копия отца. Я чуть не сошла с ума, когда мне впервые тебя показали. Эти тёмные глаза, чёрные испанские волосы, смуглая кожа… Я не могла себя заставить взглянуть на тебя, всё напоминало мне о Мануэле…
– Ты так сильно любила его, что тебе невыносимы были встречи со мной? – тихо спросила Рита.
– Я… просто не могла. Очень хотелось забыть. Я мечтала выкинуть этот кусок жизни – стереть из памяти те проклятые и прекрасные два дня. Но у меня не получалось… – Рита видела в окошечке скайпа, что мать потянулась за сигаретами. Пальцы её слегка подрагивали.
– Почему же ты никогда не пыталась его разыскать? Ведь после развала Союза это стало вполне возможно… – с искренним недоумением спросила Рита. – Почему не боролась за своё счастье?!
– Я боялась, – просто сказала мать. – Прошло более десяти лет с момента нашей встречи. Я понимала, что у него уже может быть семья, другие дети… Да и я сама… тоже сильно изменилась. Я не была больше той наивной и невинной девочкой, которую он встретил. Мне казалось, что он никогда не сможет принять меня – такую…
Рита вспомнила её слова позже, в разговоре с отцом. Он осторожно (единственный раз за всё время!) спросил, как поживает мама. Как сложилась её судьба. И Рита с бодрой улыбкой ответила, что всё просто замечательно: мама художница, замужем, хорошо обеспечена, живёт в тёплой стране у моря. Это была та парадная сторона жизни Полины Кочетковой, которую не стыдно было бы представ