В четырех кварталах от них зеленый «Рамблер» свернул на грязную обочину Хайленд-авеню, и пара мальчишек на велосипедах расхохоталась, увидев седого старика, который открыл дверцу и перегнулся на тротуар в приступе рвоты.
Когда Лепидопт отпер задвижку и открыл дверь, Малка потряс его измученный вид. Малк знал, что Лепидопту сорок, но сейчас, с запавшими щеками, с морщинами вокруг глаз, с прилипшими ко лбу выбившимися прядками ермолки-парика, он выглядел старше лет на двадцать. В руке он держал лист белой бумаги – явно недописанный рапорт, с подчеркнутым адресом и именем отправителя, согласно строгим правилам Моссада.
Малк знал, что у Лепидопта нет начальника, которому он подавал рапорты, значит, речь может идти только о сохранении информации на всякий случай, чтобы прикрыть чью-то задницу.
– Я что-то пропустил? – настороженно осведомился Малк, пока Лепидопт закрывал и запирал на задвижки дверь. Занавески в комнате были задернуты, у окна горела лампа. – Никакого приметного мужчины с девочкой в Китайском театре не было.
Молодой Боззарис стоял в дверях кухни, на этот раз с миской макарон. Люминесцентная лампа под потолком очерчивала его темный силуэт. Сэм Глатцер спал, сидя на диване. В комнате пахло сальсой и кукурузными лепешками.
Лепидопт кивнул.
– Да, они сразу отправились домой. Глатцер принял еще одну передачу.
Малк заметил на кофейном столике, среди промасленных салфеток и картонных стаканчиков, магнитофон; очевидно, передача началась так внезапно, что проще было принести магнитофон к Глатцеру, чем перетащить Глатцера к магнитофону.
– Место не определили?
Лепидопт прислонился спиной к задернутому занавесками окну и потер глаза.
– Нет, координаты еще не засекли, – он опустил руки. – С Глатцера уже хватит.
Малк снова взглянул на старика. Глатцер сидел совершенно неподвижно, уронив подбородок на грудь. Голографический талисман лежал на пряжке ремня, обвисшая веревочка тянулась поверх рубашки.
– Ничего себе, – тихо проговорил Малк. – Это было так… тяжело?
– Дам послушать. Когда стемнеет, отвезем его на Першинг-сквер, посадим за шахматный столик. А потом сообщим в полицию, что нашли там тело. На Першинг-сквер. Бедняга Сэм. Садись.
Малк сел на стул у двери, напротив дивана.
Лепидопт, как видно, заранее отмотал пленку до нужного места, потому что, когда он нажал кнопку, после короткой паузы сразу пошла запись.
Началась она с голоса Лепидопта, несколько невнятных слогов и в конце «…есть!». Потом Малк услышал слабый голос Глатцера:
– Девочка в доме, с кошками. Теперь Эйфелева башня – нет, это только ее изображение… велосипедные гонки во Франции… какой-то хихикающий придурок в сером костюме участвует в них и всех обходит… он едет на красном велосипеде, даже близко не гоночном… он выиграл, порвал ленту…
Голос Боззариса вмешался:
– Это «Большое приключение Пи-Ви».
– Толпа несет его на луг…
Голос Лепидопта:
– Что?
– Это фильм, – объяснил Боззарис. – Кто-то его смотрит.
– Это фильм по телевизору, – продолжал голос Глатцера. – А теперь начался другой фильм, одна женщина исполняет две роли… нет-нет, две женщины играют одну роль… – несколько секунд старик на записи был так же молчалив, как сейчас на диване. Малк пожалел, что перед прослушиванием не попросил закурить. Он никак не мог отделаться от мысли, что на пленке Глатцер подает голос оттуда, куда уходят люди после смерти.
Из магнитофона долетел хриплый крик, а потом раздался задыхающийся голос Глатцера:
– Я за ней не успеваю, она выпадает из здесь и сейчас. Я чуть не выпал вместе с ней… постой, она вернулась… все горит, пожар в коридоре наверху, и телевизор… бежит сквозь дым… я в порядке, не мешай принимать… мужской голос говорит: «Кто-то был в доме? Подходил к дверям?»
Малк все глядел на мертвого Глатцера в рубашке с галстуком, словно ожидая, что тот подкрепит жестом эти короткие обрывочные впечатления.
Голос Глатцера из магнитофона произнес:
– Я и не думала поджигать Рамбольда, – говорит маленькая девочка.
Потом магнитофон опять замолчал, впрочем, Малк расслышал на записи тяжелое дыхание. Он заставил себя оторвать взгляд от мертвеца.
Наконец голос Глатцера зазвучал снова.
– «Рамбольда я хочу похоронить, – говорит девочка. – Кино… это был не „Пи-Ви“ – после первых двух минут пошел черно-белый фильм, немой… э… Все-таки она была ведьмой». Теперь… на подъездную дорожку въезжает машина, в ней старик, это зеленый «универсал»… он… девочка цепляется за отца… я вижу старика, он…
Потом послышался резкий вздох и невнятные восклицания Лепидопта и Боззариса.
Лепидопт протянул руку и выключил магнитофон.
– На этом месте он умер.
«И мы лишились нашего дальновидца, – подумал Лепидопт. – Лишились ясновидящих глаз. Старика мы убили, а что получили за это? Даже места не узнали».
Сквозь занавеску до него долетала тихая музыка из прикрепленного к окну гостиной динамика – песня Мадонны «Кто эта девушка?».
Лепидопт не помнил, чтобы когда-нибудь так уставал. Хорошо бы, чтобы Малку с Боззарисом не понадобилась помощь, когда они понесут мертвое тело из машины к одному из тех цементных столиков с изразцовыми шахматными досками на Першинг-сквер. И не забыли бы они снять с тела талисман.
Он представил, как старик будет сидеть один в ночи, без партнера по ту сторону доски, и чуть было не спросил, кто играл Рустера Когберна в «Железной хватке»[5].
Вместо этого он отвернулся от окна и обратился к Боззарису:
– Что у нас есть на данный момент?
– Из записи, сделанной в 12, – ответил Малк, – мы знаем про старуху, которая умерла на горе Шаста и, возможно, носила фамилию Марити. Сэм говорил, что она там просто появилась, и видел он ее, конечно, через голографический талисман, который указывал на нее. Что там она сказала перед смертью?
– Звучало как «войу, войу», – напомнил Боззарис. – По-французски voyou – разбойник, если это имеет значение. А полутора часами позже, – продолжал он, усаживаясь в белое пластмассовое кресло перед компьютером, – у нас появляется мужчина с маленькой девочкой, которая цитирует Шекспира. И они явно хорошо знают старуху Марити: мужчина сказал, что она не пьет и не держит в доме ружья.
– И возраст ее он знает с точностью до двух лет, – вставил Малк. – И в курсе, что в 77-м, после смерти Чаплина, она ездила в Швейцарию, и что в сарае у нее отпечатки подошв Чаплина из Китайского театра.
Лепидопт, довольный тем, что они работают головой, позволил им продолжать.
– Я по-прежнему думаю, что они местные, этот мужчина с девочкой, – рассуждал Малк. – По мне, это похоже на Лос-Анджелес.
– Но старухе писали на имя Лизы Марити, – напомнил ему Боззарис, – а мы уже обыскали весь Лос-Анджелес, настоящий и минувший, чтобы найти Марити.
Малк покивал.
– И нет никаких указаний на то, что этот мужчина и эта девчонка что-то знают. Плита из Китайского театра их удивила, и когда тот парень сказал «пачка старых писем», он явно ни о чем не догадывался, и в дом забрался, по их мнению, обычный вор, а никак не разведывательная группа. Очевидно, они не…
– Ха! – перебил его Боззарис, легко вскочив со стула. Он схватил с кухонной полки тяжелый телефонный справочник и принялся его листать.
– Что такое? – спросил Лепидопт.
– Девчонка цитировала: «Дурного слова даже черт о них не скажет!» – возбужденно проговорил Боззарис. – Это из песни Коэна. В песне упоминается Харриган, но в Марити тоже может быть удвоенное «р» – Мар-рити, понимаешь? Мы, – продолжал он, пролистывая белые страницы, – искали либо сербскую Марич, либо переделанную на венгерский лад Марити, с одной «р», а если старуха добавила второе «р», чтобы имя выглядело как ирландское? В Лос-Анджелесе ничего нет. Берт, дай мне Лонг-Бич, а сам займись Помоной и прочим.
Лепидопт, протиснувшись мимо них в тесную кухню, тоже взял с полки телефонный справочник, нашел страницу «Марридж-Мартинес» и, прищурившись, просматривал столбцы.
– Есть Маррити Л., с двумя «р», – сказал он и перевернул обложку. – В Пасадене.
Других Маррити в Лос-Анджелесе и окрестностях не обнаружилось.
– Бьюсь об заклад, это она, – заявил Малк. – Так и знал, что это где-то рядом.
Лепидопт не отрывал глаз от раскрытого справочника.
– Мы должны были найти ее много лет назад, – печально проговорил он.
– Естественная оплошность, – пожал плечами Боззарис. – Когда ищешь М-А-Р-И, ни за что не обратишь внимания на единственную Маррити на совсем другой странице. Между ними целая толпа Маркесов и Марриотов. Да и кто ожидал, что она числится в справочнике.
– Однако числилась, – вздохнул Лепидопт, – все это время.
– Э, – утешил Боззарис, – никто не человек.
Эта старая поговорка моссадовцев скрестила «Никто не совершенен» и «Я всего лишь человек».
Лепидопт устало кивнул.
– Давай за телефон, – велел он Боззарису, – и скажи своим саяним, пусть ищут Лизу Маррити с двумя «р». Твой детектив из Сан-Диего пусть проверит Лос-Анджелес и Шасту.
Он сел на диван лицом к Сэму и отмахнулся, когда к нему подошел Малк.
Вернувшись в Тель-Авив в середине июня 1967-го, он еще не мог работать, так как носил на руке бандаж; помаявшись без дела, он зарылся в библиотечные книги по иудейскому мистицизму и в конце концов навестил друга – фотографа-любителя.
Ему приходило в голову, что это шехина – присутствие Бога – внушило ему предчувствие, что он никогда больше не прикоснется к Западной Стене, предчувствие, которое он сдуру решил проверить, за что и лишился пальца и части кисти. Он помнил, как Господь в книге Исхода остерегал Моисея кого-либо не подпускать к горе Синайской: «И проведи для народа черту со всех сторон, и скажи: берегитесь восходить на гору и прикасаться к подошве ее; всякий, кто прикоснется к горе, предан будет смерти; рука да не прикоснется к нему, а пусть побьют камнями или застрелят стрелою: скот ли то, или человек, да не останется в живых