на берегу океана?
Не знаю, спросить у нее?
потом. Где теперь видео?
сгорело
Бабка – Лиза Маррити?
да
что она знала про Эйнштейна?
он был ее отцом. Она хранила его письма
где сейчас письма?
спрятал, могу сделать копии
они нужны сейчас
завтра. Банковский сейф
Что вам извест. об Эйншт. и ваш. бабке? и Чаплине?
Эйнштейн – ничего, она никогда не рассказ. о нем. Говорила, что в 30-х знала Чап., в 77-м после его смерти ездила в Швейцарию.
Не говорила об электроаппарате, котор. делала с Эйнштейном?
Нет.
Где в последний раз была ваша баб. в Калиф?
? Аэропорт, я думаю?
Есть причины так думать?
Она брала такси. Есть визитка. Что за женщина со мной говорила – книги, алк., сиг-ты?
Не знаю. Не говорите с ней. Встретимся завтра – здесь, в 12? Пропуск работы компенсируем.
– Так, – Малк хлопнул по исписанному листку на столе, – никаких писем ни в какой банковский сейф он не клал. Банки вчера не работали, а сегодня мы весь день за ним следили.
– Мы следили вчера, – поправил Боззарис. – Уже вторник.
Он сгорбился на полу в дальнем затененном углу тесного двенадцатигранного номера и крутил диск телефона, висевшего на низком вертикальном участке белой стены. На высоте локтя стена загибалась и под тупым углом соединялась с потолком.
Из телефона вытащили катушку и молоточек звонка, а латунные колокольчики аккуратно завернули в папиросную бумагу и разложили отдельно друг от друга. Сотовый, на который мог позвонить Маррити, Лепидопта не волновал – его предчувствие относилось к звонку телефонного аппарата, а не к электронному сигналу мобильной «Моторолы».
– Письма наверняка у него дома, – сказал Малк. – Можно прямо сейчас поискать.
– Нет, – возразил сидевший на кровати Лепидопт. – В его доме тысяча мест, где можно спрятать письма, а он охотно пошел на сотрудничество – учитывая неудачную вербовку. Кстати, Берт, хочу, чтобы до рассвета ты перебрал его мусорные баки и отыскал сгоревший видеомагнитофон и кассету.
– Хорошо. Он поверил, что дочь в большой опасности, а ты можешь ее спасти?
– Отчасти. Скорее, да.
– Странно тогда, что он сразу не отдал письма. И зачем он собирается снимать с них копии?
– Думаю, чтобы продать оригиналы, – сказал Лепидопт.
Будь в опасности мой сын, пришло ему в голову, я бы не думал в первую очередь о том, как сделать деньги на продаже писем Эйнштейна.
В Тель-Авиве сейчас день, думал он. Луис, наверно, с Деборой. Может, они обедают. Будь я с ними, мы бы пошли в «Бургер-ранч», он бы съел этот отвратительный испанский бургер, политый водянистым томатным соусом.
Лепидопт вспомнил, как тихим вечером ехал вместе с Луисом на стареньком скутере «Веспа» по улицам Тель-Авива. Они останавливались покормить бродячих кошек и посмотреть, как загораются огни за ставнями, тентами и цветочными ящиками, которыми жильцы увешивали коробки жилых домов в стиле Баухаус, построенных в 1920-е годы, сломав и смягчив когда-то строгие линии.
Он выбросил из головы эти мучительные воспоминания.
Лепидопт с Малком и Боззарисом заняли номер-вигвам в сан-бернардинском мотеле «Вигвам» – когда-то улица называлась Шоссе 66, пока два года назад ее не переименовали в бульвар Футхилл. Квартал, располагавшийся через дорогу от станционного парка и высоких дымовых труб Санта-Фе, уже начал ветшать. К счастью, мотель «Вигвам» еще работал. Девятнадцать конических цементных вигвамов были беспорядочно разбросаны на трех заросших сорняками акрах земли: каждый по двадцать футов в высоту, выкрашен в белый цвет, с пастельной зигзагообразной линией, опоясывающей конус по кругу. Чтобы взглянуть на свою машину, Лепидопту пришлось бы встать на четвереньки и выглянуть в одно из двух ромбовидных окошек, имевшихся в номере.
Конспиративные квартиры были расположены удобнее, при них имелись гаражи и кладовые, и места было заметно больше. Но эти бетонные вигвамы со стальными «рудничными стойками», скрещивающимися на узенькой верхушке, обладали важным преимуществом: в них почти не было прямых углов, что затрудняло ориентировку дальновидцам противника.
И еще, здесь Лепидопту не грозило услышать телефон из соседнего номера!
– Мой саян погиб, – хрипло проговорил Боззарис, повесив трубку. – Детектив из Сан-Диего. Час назад полиция обнаружила тело. По-видимому, его пытали.
У Лепидопта похолодело лицо. Еще один саян мертв.
– Как наши… противники могли о нем узнать? – спросил он.
– Он вчера звонил в лос-анджелесскую полицию по поводу Лизы Маррити, – ответил Боззарис, – а потом позвонил в больницу Шаста. Очевидно, наши противники отслеживали звонки в больницу. Черт! – он так и сидел, сгорбившись над телефоном и опустив голову, и пряди черных волос закрывали его лицо.
Малк, сидевший возле маленького столика, заерзал на стуле.
– Как считаешь, эти «противники» из той же компании, что и темноволосая девица в солнцезащитных очках?
– Теперь я именно так и думаю.
Лепидопт встал с кровати и прислонился к наклонной стене у входной двери. Откопал в кармане пачку «Кэмел» и вытряхнул сигарету.
– И уже ясно, что это не просто последователи Эйнштейна или поклонники Чарли Чаплина. Надо было заарканить старика из «рамблера», когда была возможность. Следующим они возьмут его – кем бы он ни был.
Лепидопт чиркнул спичкой и резко затянулся.
Погибли двое саяним, думал он. Сэм Глатцер умер от сердечного приступа, но второй, судя по всему, убит. Тель-Авив будет недоволен – саяним неприкосновенны. Мы за это поплатимся.
– Берт, – позвал Боззарис, отходя от стены, чтобы выпрямиться, – там, в итальянском ресторане, ты ведь взял две бутылки со стола того старика?
– Да, – сказал Малк.
– Значит, Фрэнк Маррити с дочкой подходили к нему, как только вошли в ресторан. Все отпечатки пальцев на бутылках принадлежат Фрэнку Маррити.
Лепидопт чувствовал, как кожа натянулась на лице. Он выдохнул струйку дыма и переспросил:
– Точно?
Голос его прозвучал так натянуто, что Боззарис удивленно посмотрел на него. – Да.
– Берт, – заговорил Лепидопт, чувствуя такое же волнение, какое испытывал в разрушенном вестибюле отеля «Амбассадор» в Иерусалиме, в ночь перед штурмом Львиных ворот, в июне 1967 года, двадцать лет назад. – Ты свою половину приказа получил?
Малк уставился на него.
– Да.
– Выкладывай.
Достав из кармана ключи от машин, он бросил их Боззарису:
– Эрни, принеси, пожалуйста, из моей машины коробку «Плэй-до».
Боззарис тоже был сбит с толку, но покорно кивнул.
– Сейчас, Орен.
– Тель-Авив приказал нам ничего не предпринимать, – заговорил Малк, когда Боззарис, отперев дверь, шагнул наружу, впустив в комнату прохладный ночной воздух, пахнущий полынью и дизельными выхлопами. На мгновенье перед Лепидоптом мелькнуло ромбовидное пятно света в одном из вигвамов неподалеку. – Это относится и к чтению приказов.
– Это важнее распоряжения из Тель-Авива.
И это хорошо, подумал Лепидопт. Мне нужно знать, что от нас требовалось до того, как из Праги прибудет катса более выского ранга, чем я.
– Что «это»? То, что все наши саяним погибли?
– В том числе.
– А в Тель-Авиве знают о твоих предчувствиях «никогда больше»?
Малк с Боззарисом точно ничего не знали, пока им не объяснили, почему Лепидопту нельзя слышать телефонных звонков.
И я не должен слышать имени актера, игравшего главную роль в «Настоящем мужестве». Не называйте его!
Для сотрудников «Халомота» оба восприняли его объяснения слишком скептически.
– Да, – ответил Лепидот.
В Тель-Авиве к этому отнеслись серьезно, подумал он. Поэтому Адмони и прочит нового катса на мое место – если замена не была задумана раньше.
Он услышал, как захлопнулась крышка багажника, потом в номер поспешно вошел Боззарис, закрыл за собой дверь и запер на замок. В руке он держал желтую коробку пластилина «Плэй-До» с синей пластмассовой крышкой.
– Не открывай пока, – попросил Лепидопт, – он быстро засыхает.
Запустив руку себе за пазуху, он вытащил наружу стальной цилиндр в дюйм толщиной, который всегда носил на шнурке на шее. Малк сделал то же самое. Поперечные борозды на боковых стенках цилиндров делали их похожими на стопки дисков, с промежутками такой же толщины, что и сами диски, по краям которых виднелись выгравированные крошечные фигурки.
Лепидопт протянул руку за цилиндром Малка, и тот, стянув цепочку через голову, поднялся, чтобы передать ему.
– Торопишься, – сказал он.
Лепидопт решительно тряхнул головой.
– Надо было это сделать еще в воскресенье.
Он соединил цилиндры боками так, чтобы нижние и верхние грани были точно параллельны – диски одного совпали с прорезями другого, и казалось, слегка нажав, можно состыковать их как зубцы двух расчесок.
– С точностью обработки в техническом отделе все в порядке, – заметил Лепидопт. – Будем надеяться, что они не забыли сделать текст в зеркальном отражении.
Стянув через голову шнурок, он распутал узел и вытянул бечевку из колечка на вершине цилиндра.
Малк сел и дрожащими пальцами зажег сигарету.
– Если и забыли, – нетерпеливо произнес он, – в ванной есть зеркало.
– Верно, верно. Так, Эрни, – обратился Лепидопт к Боззарису, расстегнув цепочку на цилиндре Малка и вытянув ее из кольца, – теперь открой банку и раскатай мне кусок пластилина в ровный пласт.
Пока Боззарис возился с крышкой, Малк спросил:
– А что это за фильм девочка смотрела? Из-за которого она сожгла видеомагнитофон?
– Это почти наверняка была «Женщина моря», – ответил Лепидопт. – Фильм снят в 1926 году Джозефом фон Штернбергом. Существовало две версии, и эта, должно быть, та, которую отредактировал Чарли Чаплин, добавив отснятые лично сцены. Эпизод с поеданием мозга только косвенно подразумевался. Эта Дафна, очевидно, восприимчивая девочка, да еще и упрямая – я бы такого смотреть не стал, – он взглянул на Малка и пожал плечами. – Да и вряд ли выпадет случай. В кинотеатрах фильм никогда не шел, а все пленки вместе с негативами Чаплин сжег в 33-м, 21 июня, в первый день л