была вделана под приборной панелью, но, по-видимому, уцелела во время пожара, уничтожившего стереосистему. Гольц взялся за микрофон.
– Второй.
– Третий, – отозвались из динамика.
– Подъезжай с севера по Эвклида, проедешь мимо дома и припаркуешься на другой стороне улицы, чуть севернее фургона – сам увидишь. Кикс.[11] – Он изменил настройки рации и продолжал: – Парней высади, пусть бегут рядом, а сам сдай назад и стукни этот фургон как можно сильнее, Витис.
– Нет! – воскликнул Маррити. – Часть машины из стекла. Они его разобьют!
– Морозные хлопья, – Гольц еще раз сменил частоту. – Отмена, не надо таранить. Фургон не таранить, как понял?
– Понял, не таранить. Просто припарковаться, где вы сказали? Спешиал Кэй.
Грузчики поднесли покрытый брезентом предмет к хвосту фургона и боком уложили его на гидравлический подъемник.
Гольц снова переключил частоту.
– Точно. Оружие наготове. Я подъеду сразу за вами. Когда вы будете здесь?
– Проезжаю стадион «Доджер», – ответила рация. – Пять минут, если гнать сломя голову.
– Гони.
Гольц повесил микрофон.
– Думаю, они все разбегутся при виде оружия, – отважился подать голос Маррити. Он зажал ладони между коленями. Не то чтобы нужно было унять дрожь, просто все мышцы его тела были напряжены от нетерпения.
– Если это Моссад, – возразил Гольц, – они и сами при оружии. Наш единственный шанс – застать их врасплох.
– Надеюсь, они не забыли, что здесь совсем недавно стреляли, – упорствовал Маррити. Во рту у него пересохло. – Копы мигом примчатся на любой шум.
– Если они Моссад, они все знают и плевать хотели, – сквозь закопченное ветровое стекло Гольц рассматривал мужчин на улице. Выдохнув, он перегнулся на сиденье, словно лез в карман за бумажником, но вместо бумажника достал тяжелый пистолет-автомат сорок пятого калибра из нержавеющей стали и сдвинул большим пальцем какой-то рычажок на боку.
– Ну и денек, – заметил он.
Маррити оставалось только радоваться, что он еще может что-то видеть и сжимать свои руки, что под ним проминается подушка сиденья. Едва ли он продолжит существовать, если эти люди лишат его возможности использовать машину в 2006 году.
Гидравлический подъемник в хвосте фургона поднялся до уровня платформы, и теперь четверо грузчиков перетаскивали покрытый брезентом квадратный предмет в темное нутро фургона. Пятый, темноволосый, в синем свитере, закрыл ворота во двор и неторопливо побрел к пассажирской дверце кабины.
– Придется ехать за ними, – процедил Гольц. – Дожидаться наших некогда. Плита, очевидно, была последней.
Он перевел рычаг в положение переднего хода, но тут же вернул обратно, увидев, как человек позади фургона разбрасывает по асфальту несколько горстей каких-то блестящих предметов.
– Ах так! – воскликнул Гольц.
Он открыл дверь со стороны водителя и присел за ней на корточки, упершись правым локтем в щель между дверью и дверной рамой. В его пухлом кулаке блеснул на солнце ствол сорок пятого калибра.
Оглушительно грянул выстрел, гильзу выбросило через пустое водительское сиденье на колени Маррити. Вздрогнув, он смахнул на пол раскаленный цилиндрик.
Гольц выстрелил еще трижды, сотрясая воздух в салоне. Маррити отбивался от горячих латунных гильз, долетавших, вращаясь, до него; и только когда Гольц остановился, он догадался посмотреть через лобовое стекло на грузовик.
Человек, направлявшийся к кабине, лежал на траве, только одна рука, перекинувшись через бордюр, свисала над дорогой. В кузове фургона Маррити сумел разглядеть только закутанный брезентом квадратный массив – плиту Чаплина. Из стоявшей на противоположной стороне от грузовика белой «Хонды» вышел мужчина.
И тут машина, в которой сидел Маррити, задрожала от ударов, а по периметру брезента в кузове фургона замелькали вспышки, и трескучее стаккато отозвалось эхом между старыми бунгало по обе стороны улицы. Страшный звон стекла перекрыл щелчки выстрелов, острый осколок ужалил Маррити в щеку, а лобовое стекло затянуло блестящей белой сеткой. Пригнувшись, Маррити услышал, как Гольц упал рядом, на водительское кресло.
Забрызганной кровью рукой толстяк дернул рычаг и дал задний ход, Маррити мотнуло вперед, натянув косо пересекавший грудь ремень. Машина ускорялась задним ходом, ревел мотор. Гольц вывернулся назад, глядя во все еще прозрачное заднее стекло. Когда Маррити удалось поднять голову, он увидел на левом рукаве Гольца отверстие диаметром с карандаш. Белая рубашка под курткой была залита кровью.
Под задними колесами что-то хрустнуло, под машиной глухо стукнуло, и Маррити увидел, как кусок хромированного велосипедного руля с зеленой резиновой насадкой на конце, вращаясь, отлетел на обочину, а передок машины между тем резко подпрыгнул – и они одолели препятствие. Гольц, упершись задними колесами в тротуар с противоположной стороны, рванул рычаг в положение переднего хода, вышиб правым кулаком кусок непрозрачного лобового стекла и погнал на север по улице Эвклида. Маррити был совершенно ошарашен, словно это в него стреляли. В голове засела мысль, что Гольц сбил машиной фантом его детства, порожденный и сбереженный до сего дня этими неизменными старыми улочками. Он еще крепче стиснул ладони.
– Шипы, – громко произнес Гольц, перекрывая встречный ветер, раздувавший ему бороду под ушами. Лицо под бородой было бледным до прозелени. – Болит – ужасно.
– Я… прошу прощения? – переспросил Маррити.
– Плечо болит! – Правой рукой Гольц ударил по баранке, поворачивая направо на Калифорнийский бульвар.
– Я имел в виду… шипы?
– Он их разбросал по улице. Это вроде девчачьей игры в камешки, только камешки побольше и с острыми концами. Их не смахнешь в сторону, они впиваются, вынимать приходится по одному. Догнать я их не смог бы, шины лопнули, – Гольц часто дышал, присвистывая на каждом выдохе. – Машина теперь у них, но мы должны заполучить фильм Чаплина.
Только он сгорел, подумал Маррити, а раз машина осталась у них, то вы не сможете вернуться в прошлое, чтобы его спасти. К горлу подступала тошнота – до него только сейчас стало доходить, что Гольц пару минут назад, кажется, сбил ребенка.
– Фильм бы не сгорел, – сказал Гольц, – если бы Дафны Маррити не существовало на свете.
Орен Лепидопт очень осторожно и внимательно въехал задом на подъездную дорожку и направился следом за фургоном для перевозок, погромыхавшим на юг по Эвклид-стрит. Его делом было предотвратить дальнейшие попытки перехвата или погони, и неважно, кто это будет – конкуренты или полиция.
В ушах у него звенело. Эрни Боззариса убили.
Лепидопт еще стоял на дороге, сжимая свой маленький автоматический пистолет 22-го калибра, когда краем глаза заметил, как один из саяним поднял тело Эрни с обочины. Прежде чем втащить его в кузов грузовика и, забравшись внутрь, захлопнуть двери, он показал Лепидопту опущенный вниз большой палец.
На ходу Лепидопт следил за движением в обоих направлениях. Кажется, ни полиция, ни кто-то другой не спешил навстречу или наперерез фургону с боковых улиц, и пальцы его, сжимавшие руль, понемногу расслабились.
Боззарис был мертв, но Лепидопту нельзя отвлекаться за рулем. О молодом друге, который уже не увидит сегодняшнего заката, он подумает позже.
Барух даян Эмет, подумал Лепидопт. Благословен судья праведный.
Катса из Вены должен был приземлиться в Лос-Анджелесском аэропорту – он развернул запястье часами к себе – примерно через час. Лепидопт потерял двух саяним и одного агента и ослушался приказа ничего не предпринимать до прибытия старшего катса. Зато у него была машина Эйнштейна.
Зазвонил телефон – он вытащил трубку из чехла и включил прием.
Сделал глубокий вдох, выдох, глянул в зеркала, проверил, не отстал ли от фургона, и только потом ответил:
– Да.
– Это я, – прозвучал в трубке голос Фрэнка Маррити. – Вы сказали, позвонить через полчаса.
– Хорошо, – ответил Лепидопт. – Перезвоните еще через полчаса.
– Сколько нам еще…
– Вас скоро заберут, – перебил Лепидопт. – Успокойтесь. Перезвоните мне через полчаса.
Ему пришлось повесить трубку, чтобы свободной рукой вытереть глаза.
Покачиваясь на сиденье рядом с Гольцем, старый Фрэнк Маррити то и дело напоминал себе, что надо дышать.
Фильм не сгорел бы, если бы Дафны Маррити не существовало.
Гольц, обгоняя попутные машины, торопился по Калифорнийскому бульвару на восток. Сквозь прерывистый шум встречного ветра, врывавшегося через разбитое окно, Маррити слышал его глубокое хриплое дыхание. Через пару кварталов он пересек правую полосу и свернул на какую-то жилую улицу, замедляя ход.
– Но Дафна существует, – очень громко сказал Маррити, хотя встречный ветер больше не мешал.
– И мы с вами это обсуждаем, – нетерпеливо перебил Гольц. – А вот в вашей прошлой жизни – скорее даже, в жизнях – у нас никогда не было такого разговора, да? Ничто… не высечено в камне.
– То есть вы вернетесь в прошлое и убьете ее в младенчестве? Но ведь машины у вас нет.
– Для этого нам машина не нужна. Речь о другом оружии Эйнштейна – том самом, о котором он не решился рассказать Рузвельту. С атомной бомбой его совесть смирилась, но он не сумел рассказать Рузвельту, как… развоплощать людей, полностью стирать их из реальности. Даже если эти люди – нацисты, – у Гольца вырвался смешок, но он тут же подавил его, сердито оскалившись. – С возможностью убивать людей Эйнштейн смирился, но его мучили сомнения, можно ли делать так, будто люди никогда не существовали – не появлялись на свет, не были зачаты.
Маррити щурил слезящиеся глаза и жалел, что не захватил солнцезащитные очки. Машина медленно двигалась по кварталу, мимо старых домов и лужаек, будивших в нем воспоминания.
Способны ли они сделать это? – пытался понять Маррити. «Если бы Дафны не существовало…»
Но даже в 1987 году двенадцать лет жизни Маррити уже связаны с ней; даже в своей прошлой хорошей жизни он был ее отцом. А кем бы он был, если бы у него никогда не рождалась дочь?