Я полез в карман, но деда Боря внезапно взял меня за руку.
– Стой. Ребятки, мы идиоты. Кристаллы не растворяются в алкоголе!
Мы молча смотрели на него.
– Неужели никто не читал исследования? Не растворяются в алкоголе, не растворяются в масле… растворимы в слабощелочных средах…
Я подумал, что Продавец мог бы и уточнить эту деталь.
– Где нам щелочную среду искать? – спросил Виталий растерянно. – Я соду с собой не ношу. Елена, что можно найти щелочного?
– Слабощелочной реакцией обладает… – Елена вдруг замолчала. Ее глаза забегали по столу. – Зачем тут рюмки? Крепкого алкоголя нет, зачем рюмки?
– Морс из рюмок пьют? – предположил я.
Елена осторожно наклонилась над стеклянным кувшином, полным густого темно-красного морса. Застыла, словно бы принюхиваясь. Выпрямилась.
– Давай кристалл.
Я молча отдал.
Елена бросила его в кувшин и деревянным голосом сказала:
– Все обратно на диван.
Мы послушались.
Мы, наверное, думали об одном и том же. Но говорить не хотели.
Мы сели на диван и просидели не меньше минуты, прежде чем деда Боря начал:
– Ты же не хочешь сказать…
– Да, я ничего не хочу говорить, – оборвала Елена. Голос у нее оставался скрипучим и сиплым, словно горло пересохло. – Молчите, пожалуйста.
Мы молчали. Потом деда Боря тихо произнес:
– Но это же дичь какая-то… они же не…
– Замолкни, – сказала Елена так, что он замолчал.
Я сидел и думал о том, что Слуги, конечно, не вампиры. Ни Прежние, ни Слуги не нуждаются в человеческой крови, чтобы жить. И вряд ли испытывают какое-то маньяческое наслаждение, когда ее пьют.
Но, как я понимал, на свои эксперименты, увеселения, приготовление лекарств для продления жизни и мутагенов они людей пускают без колебаний. Так же легко, как в деревне отрубают голову курице.
И еще они абсолютно бесчувственны, хоть и прекрасно имитируют эмоции. Там же в зале есть творческие люди, музыканты и писатели, поэты и художники! Но им не жалко никого, ни чужих, ни своих. Они специально выключили эмпатию, чтобы не мешала жить.
А глоток человеческой крови при встрече – это прекрасный тест на «свой» и «чужой». Подтверждение того, что они – высшая раса. Ну, после Прежних, конечно…
Вернулся Гарри. Остановился в дверях, глянул на нас. Спросил:
– Что грустите?
– Нервничаем, – ответил я за всех. – Что-то долго.
– Скоро пригласят, – сказал охранник.
Прошел к столу, окинул его быстрым взглядом. Потом взял кувшин и принялся аккуратно, бережно разливать красную жидкость по рюмкам. По чуть-чуть, грамм по тридцать.
Он знал!
Нельзя не понимать, что именно ты наливаешь. С томатным соком не спутаешь.
Мы молчали.
Рюмок действительно было с полсотни, и он разлил их быстро и умело, с явным опытом. Поднял поднос. Посмотрел на меня. И сказал очень добродушно:
– Поможешь? Возьми поднос с бутербродами.
– Это канапе, – поправил я.
Подошел и взял поднос. Канапе были с икрой, только странной, не красной и не черной, а белой. Я сказал, стараясь не смотреть на пустой кувшин с густыми потеками на стенках:
– Поскупились ваши…
– Икра осетра-альбиноса, дундук, – ответил Гарри презрительно. – Настоящая, не из Комка.
Мы вышли из комнаты. В дверях Гарри бросил:
– А вы ждите, за вами скоро придут.
Я прошел вслед за ним. Второй охранник все так же стоял у лестницы. А еще где-то тут, рядом, бродили как минимум два монстра, убивающие силовым полем на расстоянии. Что они сейчас делают, интересно? Следят за мной? Или тупо и равнодушно ждут приказа? Вряд ли, интеллект у них сохраняется…
Что надо иметь в голове, чтобы захотеть стать не Прежним и даже не Слугой, а чудовищной тварью, расходным материалом, да еще и с очень коротким сроком жизни? Или их все-таки превращают в монстров обманом?
Я понял, что не удивлюсь, если на это идут добровольно. Совсем не удивлюсь.
Люди бывают очень странные.
– Ты ведь понял, что я наливал, так? – спросил Гарри, не оборачиваясь.
– Понял, – признал я.
– Хорошо держишься, – похвалил охранник. – Но у меня глаз наметан. Раз понял, значит, сам хочешь возвыситься?
Он что, серьезно сказал «возвыситься»?
– Думаю на эту тему, – ответил я.
– Не просри свой шанс, – посоветовал Гарри. – Такое раз в жизни бывает. Ты чем-то Нике приглянулся.
Он мягко толкнул дверь ногой, и мы вошли.
Почему-то я ожидал, что это будет концертный зал. Со сценой, креслами… Но это было скорее помещение для выставок. По стенам висели картины, в основном – непонятная разноцветная мазня, то есть современное искусство. Был маленький подиум со стойкой микрофона, столиком и креслом, сейчас пустой – видимо, с него и выступала Ника, за подиумом – большой экран на стойках и проектор. Презентацию проводила, слайды показывала? Окон не было: картины не любят солнечный свет почти так же, как вампиры.
А в зале стояли, разбившись на группки, с полсотни Слуг.
Нет, конечно, сами себя они так не называли, и никто в обычной жизни не подумал бы о них так. Какие Слуги! Хозяева жизни! Знаменитый телеведущий, прославленная певица, именитый художник, уважаемый писатель, молодая, но уже известная актриса… Уж на что я мало смотрю телевизор, но с четверть собравшихся я знал по именам, а многие лица были смутно знакомы. В отличие от Прежних, Слуги любили публичность.
Моего появления явно ждали.
Обошлось без аплодисментов, но мне стали кивать и даже улыбаться. Я шел вслед за Гарри, с подносов быстро разбирали рюмки и канапе. Предпоследнюю рюмку взяла Ника. Последнюю – сам Гарри, после кивка Ники.
А вот канапе ему не хватило.
– Я рассказала о нашем возможном сотрудничестве, – сказала Ника, глядя на меня. – Объявишь, что решил?
– Хотелось бы с товарищами, – ответил я.
– Их пригласят потом. Ты нам более интересен.
Я пожал плечами, кивнул. Ника улыбнулась, прошла к подиуму, постучала пальцем по микрофону.
– Дорогие друзья… Максим Воронцов хочет лично обратиться к собравшимся…
Никаких реплик, никакого шума. Они улыбались, кивали, смотрели то на Нику, то на меня, но попусту не говорили.
– Но вначале давайте поднимем наш традиционный тост за культуру и прогресс, – сказала Ника. – И поблагодарим девочку Машу, одиннадцати лет, которая нам сегодня помогла в сервировке.
За ее спиной на экране высветилась фотография. Маленькая девочка с серьезными глазами натянуто улыбалась фотографу.
Я подумал, что сейчас заору. Или брошусь на ближайшего Слугу и начну его душить.
Но я стоял и с глупым лицом смотрел на Нику.
Ника кивнула мне и залпом выпила рюмку.
Слуги пили.
Улыбались, некоторые смеялись. Некоторые отпивали чуть-чуть, кивали, смотрели то на рюмку, то на фото девочки, и допивали до конца.
Я подумал, что меня сейчас стошнит.
– Хорош кривиться, – сказал Гарри, поглядывающий на меня. – Знал, куда шел.
– Нет, – сказал я. Меня начало трясти. – Не знал.
– Элита, – сказал Гарри и залпом выпил рюмку. – Привыкнешь.
Я смотрел на Нику. Она выпила первой, значит, подействовать тоже должно на нее в первую очередь.
Как это будет?
Они просто упадут и умрут?
Я очень надеялся, что в муках.
– Ты чего-то ждешь, – задумчиво сказал Гарри.
– Да, – сказал я.
Гарри посмотрел на рюмку. Сказал:
– Яды им нипочем. Если ты что-то задумал…
Первой закричала певица, стоящая метрах в пяти от меня. Немолодая, известная во всем мире. Кажется, у меня родители ходили на ее концерт, еще до Перемены, и мать потом восхищалась несколько дней: «Какой голос! Какой нечеловеческой мощи и красоты голос!»
У певицы действительно был великолепный и сильный голос.
Она закрутилась на месте, в ужасе глядя на окружающих. Те расступались, вокруг дородного тела оперной дивы образовалось пустое пространство, как вокруг прокаженной. Певица дергала головой, глядя на товарищей, очень картинно всплескивая руками и прижимая их к лицу.
Потом ее вырвало.
А в следующий миг она вскинула руки – те изогнулись немыслимой дугой, как способны лишь конечности Слуг. Певица обхватила себя за шею, вонзив большие пальцы в подбородок так, что брызнуло красным.
Но это была только первая капля крови.
Она рванула себя за голову – и оторвала ее.
Повторять можете сколько угодно, человек на такое не способен.
Секунду она стояла – обезглавленный труп, какие-то жилы и вены порвались не до конца и тянулись от туловища к голове. Темная кровь хлестала во все стороны, будто лилось расплавленное какао из шоколадного фонтана.
Вот такие у меня бывают дурацкие ассоциации, да.
– Что? – завопил Гарри, глядя на меня. – Что ты сделал?
А вокруг разверзся ад.
Сливки творческой интеллигенции Москвы убивали сами себя.
Надо сказать, что примеру певицы последовало всего несколько Слуг. Видимо, оторвать себе голову было очень сложно. А может быть – страшно.
Большинство разбегалось и билось головой о стены.
Те, у кого оказался нож (а таких нашлось немало, и ножи были совсем не перочинные), вспарывали себе грудь, кромсали сердце, а потом уже начинали перерезать шею.
Известный юморист и шоумен вначале выцарапал себе глаза, потом вырвал язык, а потом повернул шею на триста шестьдесят градусов, сделав полный оборот, и рухнул.
Никто даже не пытался напасть на меня. Никто не помогал уйти из жизни другим. Каждый был поглощен единственной задачей – как можно быстрее покончить с собой.
Гарри схватил меня за грудки и принялся трясти. Мы с ним были одного роста, и я совсем не хилый, но он все же был крепче.
– Что ты сделал? – вопил он. – Что ты сделал, сука?
Я только теперь сам до конца осознал.
– Вернул им чувства! – выкрикнул я. – Вернул эмпатию! Ничего лишнего, они лишь снова стали людьми!
Я вдруг захохотал, глядя в застывшее лицо охранника.
– Невинных этот меч не убивает! Как тебе такая шутка, Гарри?