Жизнь вообще устроена очень фальшиво, пока не соприкасается со смертью.
Я кивнул. Пуэр так пуэр. Ценник был конский, но как-то меня перестали волновать деньги.
– Я вас ненадолго покину, – сказал деда Боря и пошел к двери туалетной кабинки.
– Совсем дед сдает, – негромко сказала Елена, глядя ему вслед. – У него была онкология, Максим. И он не хочет проверяться и лечиться. Говорит: «Сколько есть, все мои».
– Так нельзя.
– Когда человек теряет смысл жизни, ему всё можно, – вздохнула Елена. – Это он еще взбодрился.
Вернулся деда Боря, я встал и пошел по его маршруту. Когда вернулся, на столе уже был чайничек с чаем и два бокала с коньяком на донышке.
– Помянем Виталия, – сказала Елена.
Просто это у них было. Как-то совсем просто.
Умом я понимал, что им тяжело и больно, но вида они не подавали. Старики-разбойники…
– А вам можно, деда Боря? – спросил я.
– В чем проблема? – сварливо ответил он, залпом выпив коньяк.
– У вас же кровь… ну… в туалете, – неловко сказал я.
– Глазастый, – отозвался он раздраженно.
– Боря! – выпалила Елена.
– Что Боря?
– Давно у тебя кровь в моче?
Он заерзал на стуле.
– Слушай, Леночка, мы же кушаем…
– Мы пьем.
– Тем более!
– Давно?
– С неделю. Да не волнуйся ты так, это же явно камень идет.
Елена выдохнула. Посмотрела на меня.
– Извини, Максим.
Я пожал плечами. Крови я сегодня навидался достаточно, она меня уже не смущала.
– Сейчас мы закажем такси, – сказала Елена. – И я повезу тебя в клинику.
– Ну к чему это…
– Тем более если нас придут… когда нас придут арестовывать, ты будешь в палате, с диагнозом и горой лекарств.
Деда Боря криво улыбнулся:
– Гора лекарств? Это хорошо. А то мои таблетки уже ни черта не помогают.
– Старый упрямый дурак, – выругалась Елена. – Максим, боюсь, помощники из нас больше никакие. На некоторое время.
– Вы не помощники, – ответил я. – Вы друзья.
Она кивнула, испытующе посмотрела на деда Борю. Тот вроде бы встряхнулся от коньяка, но выглядел все равно ужасно.
– Поедешь с нами, Максим?
Я покачал головой:
– Нет, извините. Я домой. То есть нет, в Гнездо. Хотя вначале все-таки домой, потом в Гнездо…
– А для тебя это разве не одно и то же? – спросил деда Боря.
Консьерж в подъезде приветствовал меня кивком и тут же сообщил из своего закутка:
– Твои недавно ушли. Молодцы, много стали гулять, это полезно.
– А ко мне никто не заходил, Андреич? – спросил я.
Он понял меня неправильно. Случившийся пару недель назад визит монстра, пусть еще и человекообразного, больно ударил по его самолюбию – Виктор Андреевич решил, что его отделал молодой парень «под веществами».
– Пусть только попробуют! – воинственно сказал консьерж, нахмурился и похлопал рукой по дубинке на поясе.
Да, неприятная будет ситуация, если ко мне заявятся полицейские в штатском.
Хотя Андреич мужик тертый, почувствует сразу, с кем имеет дело.
У меня было странное чувство, когда я вошел в квартиру. Будто и не к себе уже. Будто в номер гостиницы или к родителям.
А ведь тут все мое, знакомое и любимое. Даже к мебели, оставшейся от прежних хозяев, я привык. Даже книжки из их библиотеки почти все прочитал (бо́льшую часть, кстати, никто и не открывал до меня ни разу). Вот подборку древних дивиди не смотрел, хоть и проигрыватель был, слишком уж паршиво картинка выглядела на экране. И как это раньше люди могли смотреть видеокассеты и дивиди?
Я вдруг подумал, что вряд ли снова сюда вернусь. Слишком много дел мы натворили. Уже скоро сюда придут чужие люди в форме, будут рыться в ящиках и шкафах, просматривать содержимое компьютера, расспрашивать обо мне соседей…
Ну и пусть.
Я вымылся, после визита в музей это было просто необходимо. Выбрал в шкафу новое белье, носки, джинсы, рубашку. Достал из сейфа все деньги и кристаллы, большую часть положил в коробку из-под мобильника – последней модели, выпущенной корпорацией «Эппл» перед ее крахом. Родители купили мне его на день рождения, но подарить не успели – случилась Перемена. Отец отдал его просто так, посмеиваясь. Сказал: «Теперь это раритет, семейная реликвия, своему сыну передашь по наследству».
Никакого сына, как выяснилось, у меня никогда не будет. Так что смартфон я бросил на стол, а в коробочку сложил кристаллы и деньги. Не так уж много, но что есть.
Смогу я отсидеться в Гнезде? Туда даже Лихачев не полезет…
А с другой стороны, какой смысл? Если погром в Третьяковке повесят на нас, то рано или поздно всех возьмут.
Смысл…
Что все-таки Инсек имел в виду под смыслами? Открытия, изобретения? Ну так тут мы безнадежно отстаем, никому не нужен дважды изобретенный велосипед…
А новая книга – это смысл? Стих? Картина? Скульптура?
Наверное, да. Наверное, это тоже смысл.
А что-то несозданное, а лишь осмысленное?
Однажды я ехал в поезде, проснулся ранним утром и стал смотреть в окно. Поезд шел сквозь рассветный туман, повсюду был лес, солнце еще не поднялось над горизонтом, и вдруг я увидел лесную прогалину, маленький домик с идущим из трубы дымком, старика, стоящего на крыльце и смотрящего на поезд, вьющуюся у его ног мелкую кудлатую собаку. Это было похоже на детский рисунок или на страницу из книжек Пришвина и прочих древних писателей. Я подумал, что тут даже электричества может не быть. И телевизора, и телефона. И что домик мог так стоять сто лет назад, и дед этого старика точно так же смотрел утром на поезд. И что ему плевать на Перемену, как плевать на нее индейцам в дебрях Амазонки или папуасам в Новой Гвинее.
И я вдруг ощутил себя на месте этого деда. Представил себя… нет, не в глуши, какая тут глушь, сто метров до железки, десяток километров до полустанка. Но на обочине. И не потому, что на обочину спихнули, а потому что ты сам туда съехал, живешь и счастлив.
Ведь таких людей много. Миллионы, сотни миллионов. Они никуда не бегут, ни к чему не стремятся. Выбрали точку под ногами, сделали ее центром мира и позволили миру крутиться вокруг.
Нет, я точно знал, что сам бы так не смог и никогда не смогу. Но я будто почувствовал этого старого человека, его мысли, мечты, то, как он смотрит на жизнь.
Вот это понимание осознанного и спокойного одиночества – оно было смыслом?
А если бы я написал об этом книгу, чтобы поняли все (ну, допустим, я умел бы, да и что сложного в том, чтобы соединять вместе слова, превращая их в текст)?
Это стало бы смыслом?
А если бы я придумал религию, философию, учение об одиночестве в центре мира?
«Найди свой центр мира и позволь ему вращаться вокруг»…
Это стало бы достойным смыслом?
А как именно это происходит? Что заставляет идеи и мысли превращаться в кристаллы, несущие в себе смыслы?
И остается ли после этого смысл с человеком?
Видимо, нет.
Тогда получается, что смыслы, о которых говорил Инсек, – это все-таки информация. Но не простая, а переработанная, пережитая человеком. Так из пустой породы шахтер достает золотые крупинки или алмазы. Но можно достать и не заметить, алмаз в природе выглядит как серый камешек. Его надо разглядеть, огранить…
Так и с информацией.
Нужен разум, чтобы создать и осмыслить что-то новое. Чем больше информации, тем больше силы. И где-то там, в конце пути, сингулярность и Высшие. А еще дальше, возможно, просто Высший. Один, вобравший в себя всю информацию и всю силу. Абсолют.
Да ну на фиг такие мысли, рехнуться от них можно!
Я нашел в столе рулончик скотча, собрался было обмотать им коробочку. И покачал головой, когда понял, что делать этого не надо. Будет закрыта – не откроют. Кристаллы пропадут…
Пошел на кухню, в два больших пакета сгреб всю еду из шкафов и холодильника.
Еще раз окинул взглядом свой бывший дом.
Вышел в подъезд, поднялся на этаж выше, открыл дверь родителей своим ключом.
У них было прибрано, хотя и чувствовался легкий, едва уловимый запах старости: мебели, десятилетиями стоявшей на одном месте; тяжелых пыльных штор; пищи, лекарств и отцовского одеколона. Одеколон хоть и пах цитрусами, но я его запах помнил с детства, и потому он тоже казался древним.
Я поставил коробочку на полку, где ее должны будут заметить если не сразу, так через день-другой. Пакеты с едой оставил на кухонном столе, только молоко, куриные окорочка и пачку масла убрал в холодильник. Родители вернутся, поймут, что я заходил. Но не забеспокоятся, решат, что просто занес продукты.
Не хотел я сейчас с ними разговаривать. Сразу почувствуют, что со мной что-то не так.
Действительно хорошо, что они стали чаще выходить из дома.
Глава пятая
Дарина встала передо мной и сказала:
– Будь моим зеркалом.
– Это как? – не понял я.
– Говори, как я выгляжу?
Я внимательно осмотрел Дарину. Она была в кроссовках, синих джинсах, застегнутой у ворота рубашке цвета индиго – городской унисекс, без всяких выделяющихся деталей. Разве что яркая оранжевая бандана, прячущая короткую стрижку, притягивала взгляд. Широкие «зеркалки» скрывали глаза.
– Ты замечательно выглядишь, – сказал я. Мы были в ее комнатке, и она даже включила яркую лампу, чтобы мне было удобнее.
– Непонятно, что я жница?
– Нет. Ничуть.
– Комбинезон не проглядывает?
– Нет.
Дарина не захотела снимать свой костюм жницы, надела человеческую одежду поверх него. На мой взгляд, никто бы в ней Измененную не заподозрил. Но она нервничала.
– Зря я зеркало выбросила, – сказала она. – У меня было когда-то. У Наськи есть, но не хочу ее беспокоить.
– Прилипнет, не оторвать, – согласился я. – Да всё в порядке, ты выглядишь самой обычной человеческой девушкой.
– Ладно, – неохотно кивнула Дарина. – А сам-то ничего? Уже поздно, а ты прошлую ночь не спал.
– Немного поспал, – ответил я. – Да ничего, правда. Я не усну, даже если лягу. Весь на нервах.