Еще я всерьез подозревал, что дома меня уже ждут – и не добрый Лихачев со своими ребятами, а вежливые люди в штатском, которые из-за нас сейчас стоят на ушах и огребают от начальства по полной.
Идти в Гнездо я тоже не хотел, Дарина предельно ясно дала понять, что хочет побыть одна.
На самом деле я даже подумал, не нагрянуть ли к Продавцу и не постоять ли у него над душой в ожидании мутагена. Но понял, что мне не хочется его видеть.
Так что я терся у стены под грохот музыки, а когда та ослабевала – слушал стихи. Большей частью они были либо слишком умные (я считаю, что стихи слишком умные, если невозможно понять, что хотел сказать автор), либо про любовь. Про любовь попадались неплохие, только казалось, что я их все когда-то уже слышал.
Коктейль я цедил до тех пор, пока в стакане не остался один лед, потом – холодная вода, а потом – теплая водичка с легким запахом лимона. Тогда я вернул стакан бармену и с удивлением понял, что даже не захмелел.
– Эй, пыхнем? – Кто-то взял меня за руку. Не за рукав, а ладонь в ладонь.
Я с удивлением посмотрел – та самая мелкая девушка, что читала стихи про «поиски предназначения». Она оказалась еще ниже, чем я думал, – по плечо мне. Ладошка у нее была сухая и твердая.
– У меня нет, – сообщил я.
– Вот так всегда, – вздохнула девушка. – Ладно, у меня есть.
Траву я не люблю. Пробовал несколько раз в компании, вот и весь опыт. Но сейчас мне было все равно.
– Оки, – я пошел за девчонкой на терраску. Она, хоть и мелочь, вела меня сквозь толпу, как ледокол – груженую баржу.
Две девчонки с полупустыми бутылками пива что-то курили на террасе. На нас они внимания не обращали. Мелкая, ничуть их не смущаясь, достала самокрутку, зажигалку и протянула мне.
– Раскуривай.
Я пожал плечами и раскурил.
– Меня зовут Оля, – сообщила девчонка.
– Макс.
– Видела, ты меня внимательно слушал. Спасибо. Твоя девчонка ушла?
Я передал ей самокрутку и кивнул.
– Странно как-то ушла. Я не заметила.
– Следила, что ли?
– Ага. Она необычная. Двигается так… – Оля передернула плечами. – Как будто… Измененная, что ли?
– Да, – я не стал врать.
– Обалдеть, – решила Оля, затягиваясь. – Первый раз вижу Измененную на тусе, да еще и с человеком. А я вот хотела познакомиться с парнем-Измененным.
– Я тоже не совсем человек, – зачем-то сообщил я. Лицо Ольги сразу застыло, она окинула меня очень оценивающим взглядом.
Я сообразил, как прозвучали мои слова. Блин!
– Это не к тому, что я предлагаю знакомиться.
– Жалко. Я бы с тобой потрахалась, – заявила Оля деловито. – Без всякого, не думай. Без обязательств и всё такое. Прикольно.
– Эй, а тебе не рано? – спросил я.
– Мне двадцать, – обиделась поэтесса. – Я просто мелкая. Маленькая собака до старости щенок… Что, не хочешь?
– Не в этом дело.
– Понятно, – вздохнула она, возвращая самокрутку. – Обидно. Ну ладно, тогда просто поболтаем?
Я вздохнул. Глянул на часы – шел второй час ночи.
– Поболтаем. Скажи, как так получается, что, если поссоришься с девушкой, тут же другие начинают с тобой знакомиться?
Оля забрала самокрутку и серьезно сказала:
– Потому что мы все ведьмы. Чувствуем, что парень освободился, и начинаем присматриваться, не прибрать ли к рукам. Вдруг ценная вещь, по ошибке выбросили…
Она даже хихикнула, видимо, понравился образ.
– Ко мне бесполезно присматриваться, – на всякий случай напомнил я. – Ты где-то учишься?
– Восьмой «бэ», – она снова хихикнула. – Знаешь песню такую старую? «А я тебя зову в кабак, конечно… У-у, восьмиклассница, у-у…»
– Первокурсница! – поправил я.
– Это сейчас поют «первокурсница», потому что иначе статья. А раньше пели «восьмиклассница», – Оля усмехнулась. – Да шучу, шучу. Не учусь я, работаю. Медсестра.
– Врачом хочешь стать?
– Хотела когда-то, – она вдруг посерьезнела. – Потом подумала – на фига? Учиться шесть лет, потом сидеть на приеме? Я зарабатываю побольше врача, сестры сейчас в цене. Еще серчем промышляю. Ты кристаллы ищешь?
– Все ищут.
– Вот! Завтра дадут Инсеки какое-нибудь чудо-лекарство, и все врачи окажутся на улице. Зачем под такое закладываться?
– Не дадут, – сказал я.
Мне вдруг стало тоскливо от этого разговора. В стихах у девчонки и впрямь что-то было… а в ней самой – нет. Неужели так бывает?
– Ты, наверное, лучше знаешь, – задумчиво сказала она. – А как это – «не совсем человек»? Тебя изменили, но не до конца?
– Всё сложно, – уклонился я.
Оля размышляла. Потом сказала:
– На самом деле я не то чтоб хочу с тобой секса. Я подумала: вдруг, если у нас с тобой что-то будет, ты мне поможешь?
– В чем?
– Ну… я могу пройти Изменение?
– Зачем оно тебе? – спросил я. – Ты что, не понимаешь, что станешь жницей или стражей?
– Мне надо стражей.
– Зачем? – повторил я. В голове мелькнула сумасшедшая мысль: мелкую девчонку все вечно обижали, у нее возник комплекс, и она хочет стать большой и страшной.
– Не слыхал, что стражей тайно отправляют с Земли на другие планеты? – понизив голос, спросила она.
– Ну… что-то слыхал, – ушел я от прямого ответа. – Так их вряд ли отправляют цветочки нюхать. На то они и стражи, верно? Или ты прям хочешь воевать?
Оля как-то обмякла, пожала плечиками.
– Да нет, не хочу. Но… это что-то, понимаешь? Что я тут забыла? Сидеть на Земле всю жизнь, замуж выйти, детей родить, помереть… Тоска.
– Люди тысячи лет так сидели.
– Потому что когда жрать нечего, то думаешь только о жратве! А сейчас с голода никто не умирает. Просто… – Она беспомощно развела руками. – Просто иначе зачем, зачем всё? Хочется какого-то челленджа…
Я ее понял. Неожиданно для самого себя. И мне вдруг стало ее жалко.
– Сколько тебе лет? – спросил я. – Только честно!
– Двадцать два…
– Не выйдет. Мутагены в таком возрасте не работают. Иначе бы в Гнезда и кого постарше забирали, верно?
– Блинский блин… – Оля махнула рукой. – Точно?
Я кивнул.
– Думала, может, врут… – Она вздохнула. – Купишь мне пива?
В общем, мы с ней тусовались часов до пяти, когда стали расходиться последние поэты и слушатели. Я несколько раз покупал ей пиво, она достала еще одну самокрутку. Я никакого кайфа не поймал, может, трава у нее была фиговая… а может быть, мой организм перестал на нее реагировать? Я ведь выпил еще один стакан коктейля и не почувствовал совершенно ничего.
Оля несколько раз выходила и читала стихи. Не очень хорошие. И по разговору она мне показалась… ну, не глупой, нет, скорее скучноватой. Но все-таки мы поболтали о разном, даже поцеловались на балконе – ничего больше, только поцелуи. Просто от нечего делать.
А потом я проводил ее до метро (это заняло двадцать секунд) и пошел пешком в Комок. Удивительно, но никакого полицейского усиления, несмотря на вчерашний вечер, я на улице не наблюдал.
Я люблю утреннюю Москву. Раньше, хоть я сам уже и плохо помню, столица вообще ни на час не замирала. Отец любил повторять, что таких городов в мире единицы, а в России – так и вообще один, даже Питер под утро засыпает.
Теперь Москва тоже засыпала, а в пять только-только начинала оживать. Прохожие были редкостью, машины тем более. Кое-где встречалась молодежь, расходящаяся со вписок, несколько собачников выгуливали своих псов.
Наверное, если жизнь будет идти своим чередом, постепенно всё наладится. Люди вернутся в крупные города, снова станут рвать жилы за право поселиться в Москве. Оживут ночные клубы и бары, станет совсем уж безопасно. Люди ведь ко всему привыкают, и не всем хочется странностей, вроде медсестры Оли.
Вот мне не хочется, к примеру. Я обычный.
Я даже рассмеялся при этой мысли. Мне странностей не хочется? Месяц назад не хотелось, а сейчас? Это я-то обычный? И дело даже не в том, что Призыв чего-то там изменил в моих генах. Самое главное изменилось в мозгах. И Призыв ни при чем, тут я сам, всё сам…
Словно пытаясь доказать себе, что ничего особенно и не изменилось, я достал зеркалки и половину пути прошел в них, поглядывая то под ноги, то по сторонам. Утро – хорошее время для серча, почти как вечер, и я действительно нашел кристалл возле остановки – вполне приличный пятигранный гринк, валяющийся под скамейкой. Я постоял, глядя на зеленую искорку.
Эмоции. Как человеческие эмоции могут переходить в материальную форму? И для чего они все же нужны? Продавцы ловят от них кайф, испытывая те же чувства, что и люди, вроде бы так. А остальные? Тоже? Мы стали производителями наркотиков? Или для других разумных кристаллы значат что-то другое?
И что породило этот гринк? Вряд ли радость, я почему-то не мог соотнести зеленый цвет с радостью. Тоска? Она ведь не зря называется зеленой? Вожделение? Скука?
Мне стало противно.
Гринк я все же подобрал, согрел в руке и спрятал в пакетик. Деньгами не разбрасываются, даже если они грязные.
Но очки после этого снял и пошел дальше, уже не выискивая кристаллы.
У Комка никого не было. Я толкнул дверь, вошел.
Продавца за прилавком не оказалось.
На мгновение я представил, как он лежит за занавесью, с каким-нибудь топором или ледорубом в металлическом теле, в луже синей жижи.
Вот был бы облом!
– Эй! – выкрикнул я. – Тут… есть кто-нибудь?
Штора колыхнулась, и появилась внушительная фигура.
– Конечно, Макс, – мягко сказал Продавец. – Подумали дурное?
– Да, – признался я.
– Всё в порядке, я жив. Пришли за своим заказом?
– Понимаю, что рано, – кивнул я. – Можно тут посидеть?
– Конечно, – ответил Продавец. Тонкие красные губы шевелились в просвете капюшона, и, если не знать того, что знал я, так легко было подумать, будто я говорю с человеком.
Вначале я хотел сесть на пол, но потом подпрыгнул и уселся на барьер, свесив ноги. Будто ребенок, которого уставшая мать посадила на прилавок.
– Могли бы попросить стул, – укоризненно сказал Продавец.