Ну да.
Все тащат на свою сторону! Все предлагают стать спасителем человечества и получить полный мешок вкусняшек для себя персонально…
Я застыл, не замечая, что вода стала совсем уж ледяной и барабанит по голове, будто холодный зимний дождь.
Все.
Тащат.
На свою сторону.
Меня.
С какой стати?
А с какой стати Высший болтался в моем теле целую неделю?
А почему я так легко перенес Призыв и запросто болтаю с Гнездом?
Нет, ну правда! Я же не президент, не ученый, не какая-нибудь знаменитость. Я Максим Воронцов, мне двадцать пять лет, я даже в институт не поступил, хожу по Москве и кристаллики собираю.
Чего они от меня хотят?
Чем я могу помочь Инсеку, Ивану или Нике добиться их целей?
Да ничем!
Допустим, я хорошая боевая единица, сам не ожидал, но похоже, что сражаться у меня получается. Но даже старый, нободрый Лихачев скрутит меня в бараний рог. Да что там Лихачев, мне мелкая Наська наваляет, если захочет…
И зачем тогда тянуть на свою сторону обычного парня Максима?
Вот почему хихикал Продавец, говоря, что я не тем озабочен. Всё то же правило, месяц назад подсказанное мне Миланой: думай не о том, что есть, думай о том, чего нет!
Я очень легко принял все эти призывы: «Переходи на нашу сторону, у нас печеньки». Ну а как иначе? Каждый ведь в глубине души уверен, что он очень важная персона, что от него всё на свете зависит.
А надо было сразу сообразить — почему я?
Мне вдруг стало не по себе. Меня даже затрясло. Вот странно, если считаешь себя обычным человеком, то это не страшно. А если понимаешь, что от тебя ждут чего-то особенного, то непонятно почему становится жутко. Это как в детстве, когда родители вбили себе в голову, что из меня получится хороший теннисист, и отдали меня в крутую теннисную секцию. Там работал знаменитый тренер, мне купили какую-то немыслимо дорогую ракетку, я каждый день бегал по корту, играл… вначале было интересно и даже получалось. Потом стало скучно. Я хотел заниматься хоккеем. И почему-то прыжками с шестом. А мне объясняли, что у меня все данные теннисиста, и я старался, пока тренер не покачал головой и не объяснил родителям, что «потенциал был, но исчерпан».
Ракетку я с тех пор в руки не брал. Но дурацкое ощущение, что от тебя ждут то, чего в тебе нет, запомнил.
И сейчас это чувство вернулось.
— Ну вас всех, — сказал я.
В конце концов, я уже объяснял Лихачеву, что не собираюсь спасать мир и ввязываться в большие игры могущественных сил. Всё, что я делал, я делал только ради одного — спасти Дарину. Весь мир не вылечишь. Завтра утром я возьму у Продавца возвратный мутаген, и она станет обычной девушкой. Я уведу ее из Гнезда, мы поселимся у меня.
И я даже пойду с ней в ЗАГС, чтобы родители и все остальные поняли: приключений мне хватило по уши!
Я выключил воду. Постоял, медленно согреваясь. И подумал, что всё решил. Все вопросы и все проблемы.
С кем я хочу быть и на чьей я стороне.
Инсек останется на Селене, и то, что у нас было с Миланой, тоже.
И мне совсем, совсем неинтересно, почему все дергают меня на свою сторону.
Оставьте меня в покое!
Глава 9
Родители ничего не заказывали, но я знал, что они будут рады продуктам. Когда я вошёл, мама сидела перед телевизором и шумно комментировала ток-шоу.
Точно так же демонстративно, как она раньше игнорировала всё, случившееся после Перемены, она теперь включилась в новости.
— Максим! — позвала она. — Ты слышал, «Гринпис» заявили, что на Земле резко упала популяция голых землекопов!
— Кого? — поразился я. — Привет, мама.
— Привет! Голых землекопов! Это такие… — мама задумалась. — Вроде лысых крыс. Учёные говорят, что перемена климата уничтожила половину популяции!
— Очень грустно, — согласился я, глянув на отца. Тот пожал плечами. Я чмокнул маму в щёку. Алкоголем от неё не пахло, и это меня сильно радовало. Такое ощущение, что, признав существование пришельцев, она избавилась от своего порока.
Отец, впрочем, потихоньку продолжал выпивать. Как он сказал, в его возрасте отказ от алкоголя так же опасен, как и злоупотребление.
— Ты спроси, пожалуйста, Дарину, — сказала мама. — Сколько это ещё будет продолжаться?
— Что? Падение популяции землекопов?
— Климатические изменения!
— А мне нравится, — заспорил я. — В этом году снег шёл всего два дня. И то не лежал, сразу таял.
— Это неправильно, — сказала мама. — Мы северная холодная страна. У нас должны быть снега и мороз.
— В Сибири зима осталась…
— Да разве это зима? — мама вздохнула. — Вот раньше были зимы! Птицы на лету замерзали! Вот какие были морозы!
Видимо, сообразив, что заботиться о судьбе голых землекопов и скучать по замерзающим на лету птицам непоследовательно, мама быстро свернула тему.
— Ты пообедать зашёл? Я ещё не начинала готовить… ох, а уже одиннадцать…
— Да нет, я сыт. Продуктов вот принёс, — я показал пакет. — Настоящих. Мясо, картошка, сыр…
— Не бери картошку! — возмутилась мама. — Её, оказывается, продают за дикие деньги!
Но пакет она приняла и понесла кухню, добавив:
— Я сварю суп. Молодёжь вечно забывает, что надо есть суп!
Мы с отцом переглянулись.
— Мама деликатно даёт нам поговорить, — сказал папа. — Что стряслось?
— Неужели видно? — удивился я.
— Я тебя четверть века знаю, — усмехнулся отец.
Мы сели на диване. Мама действительно осталась на кухне, включила там то ли телевизор, то ли радио, и принялась греметь посудой.
Я подумал, что она всегда так поступала, когда к отцу приходил кто-то поговорить «по делам». И была на кухне ровно столько времени, сколько шли «серьёзные разговоры». Однажды папа ей сказал: «Ты идеальная жена чиновника, знаешь, когда появляться и когда исчезать…»
— Да так, разное… — пробормотал я.
— В новостях говорили про стрельбу в Представительстве, — сказал отец небрежно.
— Ага… Не беспокойся. Меня там уже не было к этому моменту.
Отец молча смотрел на меня.
— Я был далеко, — сказал я, чувствуя себя очень неловко.
— Насколько далеко?
— Ну… триста восемьдесят тысяч километров примерно. Я не знаю, вчера Селена была в апогее или в перигее.
— Ясно, — сказал отец. — Помочь могу?
— Всё уже нормально, — ответил я.
Вот за что я папу очень люблю — он не лезет с ненужными расспросами.
— Тогда спрашивай.
Я помолчал.
Вот как тут спросить?
— Пап, я нормальный?
— Что-что? — поразился отец.
— Ну, странностей со мной каких-то не было в детстве?
— Когда тебе было три года, ты ел лимоны, — сказал папа. — Брал лимон и сгрызал, словно яблоко или мандарин.
— Фу, — меня аж перекосило. — А ещё что-нибудь?
Отец прищурился.
— Если ты хочешь спросить, родной ли ты нам, — да, родной.
— Папа, я вовсе не это хотел спросить! — выпалил я с облегчением. — Но всё-таки, какие-то особенности у меня были? Почему на меня всё это сыплется?
— С Дариной поссорился? — спросил отец.
Я промолчал. Покачал головой.
— Та девушка, что у тебя жила несколько дней… Милана, верно? — продолжал отец.
— Теперь хоть понимаю, в кого я такой умный, — пробормотал я и заговорил тише. — Слушай, вот как в такой ситуации поступать? Мне они обе нравятся и… ну, понятно. Я им тоже. И я про обеих думаю. Засыпаю — думаю, просыпаюсь — думаю. Значит, они мне обе важны. Но так нельзя… наверное.
— Долго — нельзя, — вздохнул отец так же негромко. — Скажи, когда ты с Миланой, — ты думаешь о Дарине?
— Да.
— А когда с Дариной? Думаешь о Милане?
Я молчал.
— Останешься обедать? — спросил отец как ни в чём не бывало.
— Нет, наверное, — ответил я. — Спасибо, пап.
Да, этот приём и здесь работает. Важно не то, что есть. Важно то, чего нет.
— Обращайся, — улыбнулся отец.
Не знаю, почему я пошёл в «Рэдку». Есть я и впрямь не хотел, а то поел бы маминого супа. Наших там днём немного, больше случайных посетителей.
Но меня будто потащило туда.
Я прошёл по Столовому переулку мимо своей старой школы — она по-прежнему работала, даже осталась «испанской», свернул на Малый Ржевский. У мелких как раз кончились уроки, меня чуть не смело потоком галдящей детворы, затеявшей шутливую потасовку у памятника героям-учителям и героям-ученикам. Ну, памятник — это слишком громко, наверное, пять маленьких фигур на выступе, над бронзовой доской с перечислением имён… Имён было много. В давней войне, которой скоро сотня лет исполнится, погибли десятки миллионов.
Я вдруг подумал, что для Прежних эта война могла быть ничего не значащим пустяком, который они же сами и затеяли. Например, на каких-то галактических фронтах дела шли плохо. Им потребовались не миллионы Изменённых в год, а десятки миллионов. Ну а что может быть лучшим прикрытием для изъятия из человеческого общества огромного количества здоровых детей, чем мировая война, непрерывные бомбардировки, движущиеся туда-сюда обратно по Европе и Азии армии?
Или не надо приписывать Прежним наши собственные, человеческие зверства?
…Но всё-таки, зачем я решил зайти в «Рэдку»?
Надо было мне догадаться, наверное.
Но я как-то расслабился после разговора с отцом.
И только увидев за столиком Ивана и Виталия Антоновича, понял, что пришёл сюда не по своей воле.
Больше никого из сёрчеров в кафе не было. И персонал, несмотря на тёплый солнечный день, весь попрятался внутри. Уверен, если их спросить, никто не ответит, почему на столиках стоят таблички «Зарезервировано», а они толкутся в помещении. Вот захотелось им так сделать — и всё тут…
Виталий Антонович сидел мрачный, напряжённый, начисто лишившийся всей своей ироничности и лоска. Немудрено — в присутствии Ивана он выглядел как бледная копия рядом с оригиналом.
Я молча подошёл к ним. В этот момент на церкви Большого Вознесения напротив зазвонили колокола.