— Ну, читала, — Наська отвела глаза. — Она же не запечатана…
— Ясно, — сказал я, не разворачивая записку. — Наська, у меня к тебе просьба есть. Серьёзная.
— Ну? — она заинтересовалась и даже отложила книжки.
— Я заходил сейчас в соседний Комок. Хотел кое-что купить, но… в общем, не продали.
— Кристаллов нет?
— Кристаллы есть, но не продали, — я помолчал. — Но у меня там ещё один заказ подвис. Это… ну, подарок Дарине. Продавец велел зайти утром, в девять. А я не уверен, что смогу. Заберёшь? Тебе разрешают одной в Комок ходить?
Наська фыркнула.
— Разрешают. Теперь кто запретит? Тем более завтра Дарина как раз в Комок идёт. Может, и я с ней…
— Ну и здорово, — обрадовался я. — Я предупредил, Продавец отдаст тебе заказ.
— Оки, — согласилась Наська. — Ты записку хочешь прочитать?
— Я прочитаю, — успокоил я её. — Обязательно. В темноте не хочу, у меня же глаза обычные.
Протянув руку, я потрепал куколку по голове.
— Ладно, пойду, дел по горло. Не буду мешать чтению.
— Эй, Максим… — голос Наськи стал чуть тревожным. — А у тебя всё в порядке?
Я подмигнул ей.
— У меня всё в порядке. Честно.
— Я могу чем-то помочь?
— Да ты и так мне помогла вчера, — сказал я. — Как мы со Слугами-то, а?
Но Наська продолжала смотреть требовательно и настороженно. Я вздохнул и сказал:
— Можешь, если у тебя есть двухцветный кристаллик. Или трёхцветный.
— Этих нет, — Наська покачала головой. — У меня вот такой есть…
Она запустила под себя руку и вытащила шкатулку — дешёвую пластиковую шкатулку для детской косметики и бижутерии, которую я когда-то ей подарил. Открыла — затренькала простенькую мелодию кружащаяся фигурка балерины. Шкатулка больше не была пустой — там лежали какие-то мелкие куколки, фигурки из «Лего», блескучие кольца с огромными «драгоценными камнями». Наська открыла крошечный отсек и достала кристалл — гранёную пирамидку в сантиметр длиной. Какую-то мутную, непонятную…
— Держи. Утром нашла один.
Я осторожно взял кристалл и поднёс к глазу. Прищурился и посмотрел сквозь него на тусклый свет люстры.
Кристалл был радужный.
Он переливался всеми цветами — от красного до фиолетового, удивительным образом соединившимися, но не смешавшимися. Как там говорил Джеймс Бонд: «Взболтать, но не смешивать»? Вот и здесь: горела рубиново-красная грань, апельсиновой коркой шла оранжевая полоса, сиял лимонно-солнечный жёлтый цвет, проступала сочная травяная зелень, небесно-голубая линия переходила в синее, будто морская вода, пятно — и везде проступали фиолетовые точки.
Все цвета спектра в одном крошечном кристалле.
— Наська… — выдохнул я.
— Сгодится такой?
— Не знаю, — ответил я. — Что я говорю? Сгодится. Продавцы от двухцветных трястись начинают… Наська, я не могу его взять. Знаешь, сколько это шоколада?
— Сколько? — заинтересовалась она.
— Целая фабрика. Наверное.
— Много сладкого вредно, — куколка улыбнулась. — Бери, Максим. Он твой.
— Почему мой?
— Мне он не нужен, — серьёзно сказала Наська. — А тебе очень, я вижу. Значит, твой.
— Спасибо, — сказал я. — Правда, спасибо. Ты очень помогла.
— Иди, занимайся делами, — Наська улыбнулась. — Я книжку хочу почитать.
Я кивнул, встал. Глянул на возвращающуюся Же.
Может быть, я только что получил шанс сам забрать подарок для Дарины.
— Сумку возьмёшь? — спросила Наська.
Я взял.
К «своему» Продавцу я решил не возвращаться. Во-первых, я был обижен — он очень резко отверг все мои просьбы продать ещё боеприпасов, не говоря уж о каком-нибудь «особенном» оружии. Во-вторых, если его синтезатор и впрямь был занят сложным заказом, он мог просто не выдать мне оружие сразу.
Да ладно, чего врать. Я решил его наказать.
Комков в Москве много.
Быстрым шагом я дошёл до метро «Тверская». Но вместо того, чтобы нырнуть вниз по ступенькам, присел на гранитное ограждение лестницы напротив одёжного магазина. Посидел немного, потом достал и развернул записку от Миланы.
В общем-то я знал, что там написано.
Почерк у Миланы был аккуратный, почерк девочки-отличницы, его даже студенческая жизнь не испортила.
«Максим! Ты уже всё понял, да? Я была неправа. Так нельзя. Я делаю больно тебе и Дарине. И себе тоже. Глупо всё получилось. Если будет нужна помощь — я всё для вас сделаю. Но просто так нам лучше не видеться. Поцелуй от меня Дарину. У вас всё будет хорошо, я знаю. Спасибо за прогулку по Луне. М.»
И всё.
Я достаточно её знал, чтобы понимать — она не делает ничего, в чём не уверена. А когда уверена, то не тратит лишних слов.
Я посидел, глядя на вывеску магазина «Армения» через дорогу.
Потом порвал записку на мелкие клочки. И аккуратно выбросил в оказавшуюся рядом урну.
Что я чувствовал?
Печаль? Облегчение? Стыд?
Наверное, всё сразу.
А потом пошёл по Страстному. Время у меня ещё было.
Наверное, я всё-таки не совсем уверен, что Продавец выдаст мне волшебную чудо-пушку, которая позволит уложить полсотни Слуг.
К родителям я зайти не рискну. Либо они что-то почувствуют, либо я сломаюсь — и Виталий Антонович будет зря дожидаться меня вечером в «Рэдке».
Нет, ну правда, а я действительно собираюсь ему помогать?
Ради призрачной надежды, что Иван спасёт его сына?
Чушь ведь, самоубийство. Когда я шёл в Гнездо сражаться с монстром, я хотя бы понимал, ради чего готов умереть. А сейчас?
Ну не такие уж мы друзья. Помочь мне было его инициативой…
Но я повёл себя, будто глупый герой романа, который сейчас читает Наська. Совершал поступки романтические и безрассудные (положим, я этих книг не читал, но догадывался, что разумных вещей герои любовных романов не делают).
Бомж Андрей действительно нашёлся у памятника Высоцкому. Он стоял перед ним в точно такой же позе, раскинув руки и запрокинув голову. И декламировал:
— Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф.
Детям вечно досаден
Их возраст и быт —
И дрались мы до ссадин,
До смертных обид,
Но одежды латали
Нам матери в срок —
Мы же книги глотали,
Пьянея от строк.
У него даже была аудитория: на каменных ступеньках-скамейках вокруг памятника сидели несколько пожилых дам, длинноволосый мужчина с гитарой, молодая некрасивая девушка, как ни странно, — поглядывающая на Андрея с интересом и едва ли не с обожанием.
Я тоже присел на ступеньку. Поискал глазами и нашёл несколько сумок, в которых любитель поэзии таскал свой скарб.
— Только в грёзы нельзя насовсем убежать:
Краткий век у забав — столько боли вокруг!
Попытайся ладони у мёртвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.
Он на миг запнулся, откашлялся, полез в задний карман своих широченных бермуд, опасливо оглянулся и достал металлическую фляжку. Сообщил публике:
— Горло сжимает от этих стихов! Володя простил бы, он сам был таков!
Сделав несколько глотков, он наткнулся на меня взглядом, радостно улыбнулся и протянул фляжку. Я покачал головой. Андрей продолжил читать — с выражением, эмоционально, будто это он сейчас готовился взять из ладони убитого друга окровавленный меч.
Ему поаплодировали. Андрей раскланялся и подошёл ко мне, сел рядом. Бесцеремонно обнял. Я не сопротивлялся — то ли он попал под дождь, то ли всё же где-то помылся, пахло от него только алкоголем, каким-то пряным, может быть, ромом?
— Хорошее место! — сияя, сказал бомж. — Много читателей, много поклонников. Живой, живой поэт. Уходить буду куда-нибудь.
— Почему?
— Володе и так хорошо, — пояснил Андрей. — Видишь, сколько людей? А вечером даже молодёжь приходит! Поют!
Одна из пожилых дам вышла и принялась читать стихи. Не знаю, наверное, тоже Высоцкого. Её вежливо слушали, но мне кажется, ей не хватало эмоций.
— Выберу кого-нибудь подзабытого, — рассуждал Андрей вслух. — Думал, может к Твардовскому, он тут рядом, у метро. Но там цветочки лежат, значит, приходят. Поищу кого-нибудь из старых времён, кого только в юбилей вспоминают… Как дела твои?
— Нормально, — ответил я. — День хороший.
— Ага, — бомж закивал. — И кольцо сегодня хорошее, греет…
Я покосился на лунное кольцо в небе. Неужели он и впрямь чувствует то слабое излучение, которое оно отражает на Землю?
— Андрей, скажите, а кто вы по жизни… — я осёкся, едва удержавшись от неуместного «были».
Но мне показалось, что оно всё равно прозвучало.
— Я, друг мой юный, когда-то был плохим поэтом и известным литературным критиком. А ныне — профессиональный алкоголик и бомж! — сказал Андрей с гордостью. — Запомни накрепко: алкоголиками и бомжами люди порой становятся от несчастий, которые судьба обрушила на их плечи. Бывает, что слабость душевная или болезнь телесная приводят к такому печальному итогу. Но я настоящий алкоголик и бомж, выбравший свою цель осознанно, шедший к ней долго и трудно. В иные годы я примкнул бы на этом пути к какой-либо субкультуре или основал свою. Однако Перемена дала мне знак — в эпоху бессмысленности всего не нужны лишние смыслы для существования.
— Вот и вы про смыслы, — сказал я озадаченно. — И почему же не нужны?
— Суета сует и всяческая суета, — вздохнул Андрей. — Люди верили в Бога, но оказалось, что Бог в нас не верит. Мечтали о чудесах науки, но все наши чудеса оказались детскими забавами. Патриотизм не нужен, детей рожаем по привычке, книжки новые не пишем, даже стихами баловаться перестали. Вот я и решил, раз уж мир катится под откос, провести остаток дней с удовольствием. Погоды нынче тёплые, мокро только… — он вздохнул. — Спиться-то получилось легко, это я всегда любил. А вот к грязи привыкать пришлось… Но — всё удалось! Вреда никому не несу, пользы не причиняю.
— Мне кажется, польза от вас есть, — сказал я. — Стихи вот всякие…