— Стой. Ребятки, мы идиоты. Кристаллы не растворяются в алкоголе!
Мы молча смотрели на него.
— Неужели никто не читал исследования? Не растворяются в алкоголе, не растворяются в масле… растворимы в слабощелочных средах…
Я подумал, что Продавец мог бы и уточнить эту деталь.
— Где нам щелочную среду искать? — спросил Виталий растерянно. — Я соду с собой не ношу. Елена, что можно найти щелочного?
— Слабощелочной реакцией обладает… — Елена вдруг замолчала. Её глаза забегали по столу. — Зачем тут рюмки? Крепкого алкоголя нет, зачем рюмки?
— Морс из рюмок пьют? — предположил я.
Елена осторожно наклонилась над стеклянным кувшином, полным густого тёмно-красного морса. Застыла, словно бы принюхиваясь. Выпрямилась.
— Давай кристалл.
Я молча отдал.
Елена бросила его в кувшин и деревянным голосом сказала:
— Все обратно на диван.
Мы послушались.
Мы, наверное, думали об одном и том же. Но говорить не хотели.
Мы сели на диван и просидели не меньше минуты, прежде чем деда Боря начал:
— Ты же не хочешь сказать…
— Да, я ничего не хочу говорить, — оборвала Елена. Голос у неё оставался скрипучим и сиплым, словно горло пересохло. — Молчите, пожалуйста.
Мы молчали. Потом деда Боря тихо произнёс:
— Но это же дичь какая-то… они же не…
— Замолкни, — сказала Елена так, что он замолчал.
Я сидел и думал о том, что Слуги, конечно, не вампиры. Ни Прежние, ни Слуги не нуждаются в человеческой крови, чтобы жить. И вряд ли испытывают какое-то маньяческое наслаждение, когда её пьют.
Но, как я понимал, на свои эксперименты, увеселения, приготовление лекарств для продления жизни и мутагенов они людей пускают без колебаний. Так же легко, как в деревне отрубают голову курице.
И ещё они абсолютно бесчувственны, хоть и прекрасно имитируют эмоции. Там же в зале есть творческие люди, музыканты и писатели, поэты и художники! Но им не жалко никого, ни чужих, ни своих. Они специально выключили эмпатию, чтобы не мешала жить.
А глоток человеческой крови при встрече — это прекрасный тест на «свой» и «чужой». Подтверждение того, что они высшая раса. Ну, после Прежних, конечно…
Вернулся Гарри. Остановился в дверях, глянул на нас. Спросил:
— Что грустите?
— Нервничаем, — ответил я за всех. — Что-то долго.
— Скоро пригласят, — сказал охранник.
Прошёл к столу, окинул его быстрым взглядом. Потом взял кувшин и принялся аккуратно, бережно разливать красную жидкость по рюмкам. По чуть-чуть, грамм по тридцать.
Он знал!
Нельзя не понимать, что именно ты наливаешь. С томатным соком не спутаешь.
Мы молчали.
Рюмок действительно было с полсотни, и он разлил их быстро и умело, с явным опытом. Поднял поднос. Посмотрел на меня. И сказал очень добродушно:
— Поможешь? Возьми поднос с бутербродами.
— Это канапе, — поправил я.
Подошёл и взял поднос. Канапе были с икрой, только странной, не красной и не чёрной, а белой. Я сказал, стараясь не смотреть на пустой кувшин с густыми потёками на стенках:
— Поскупились ваши…
— Икра осетра-альбиноса, дундук, — ответил Гарри презрительно. — Настоящая, не из Комка.
Мы вышли из комнаты. В дверях Гарри бросил:
— А вы ждите, за вами скоро придут.
Я прошёл вслед за ним. Второй охранник всё так же стоял у лестницы. А ещё где-то тут, рядом, бродили как минимум два монстра, убивающие силовым полем на расстоянии. Что они сейчас делают, интересно? Следят за мной? Или тупо и равнодушно ждут приказа? Вряд ли, интеллект у них сохраняется…
Что надо иметь в голове, чтобы захотеть стать не Прежним и даже не Слугой, а чудовищной тварью, расходным материалом, да ещё и с очень коротким сроком жизни? Или их всё-таки превращают в монстров обманом?
Я понял, что не удивлюсь, если на это идут добровольно. Совсем не удивляюсь.
Люди бывают очень странные.
— Ты ведь понял, что я наливал, так? — спросил Гарри, не оборачиваясь.
— Понял, — признал я.
— Хорошо держишься, — похвалил охранник. — Но у меня глаз намётан. Раз понял, значит, сам хочешь возвыситься?
Он что, серьёзно сказал «возвыситься»?
— Думаю на эту тему, — ответил я.
— Не просри свой шанс, — посоветовал Гарри. — Такое раз в жизни бывает. Ты чем-то Нике приглянулся.
Он мягко толкнул дверь ногой, и мы вошли.
Почему-то я ожидал, что это будет концертный зал. Со сценой, креслами… Но это было скорее помещение для выставок. По стенам висели картины, в основном — непонятная разноцветная мазня, то есть современное искусство. Был маленький подиум со стойкой микрофона, столиком и креслом, сейчас пустой — видимо, с него и выступала Ника, за подиумом — большой экран на стойках и проектор. Презентацию проводила, слайды показывала? Окон не было, картины не любят солнечный свет почти так же, как вампиры.
А в зале стояли, разбившись на группки, с полсотни Слуг.
Нет, конечно, сами себя они так не называли, и никто в обычной жизни не подумал бы о них так. Какие Слуги! Хозяева жизни! Знаменитый телеведущий, прославленная певица, именитый художник, уважаемый писатель, молодая, но уже известная актриса… Уж на что я мало смотрю телевизор, но с четверть собравшихся я знал по именам, а многие лица были смутно знакомы. В отличие от Прежних, Слуги любили публичность.
Моего появления явно ждали.
Обошлось без аплодисментов, но мне стали кивать и даже улыбаться. Я шёл вслед за Гарри, с подносов быстро разбирали рюмки и канапе. Предпоследнюю рюмку взяла Ника. Последнюю — сам Гарри, после кивка Ники.
А вот канапе ему не хватило.
— Я рассказала о нашем возможном сотрудничестве, — сказала Ника, глядя на меня. — Объявишь, что решил?
— Хотелось бы с товарищами, — ответил я.
— Их пригласят потом. Ты нам более интересен.
Я пожал плечами, кивнул. Ника улыбнулась, прошла к подиуму, постучала пальцем по микрофону.
— Дорогие друзья… Максим Воронцов хочет лично обратиться к собравшимся…
Никаких реплик, никакого шума. Они улыбались, кивали, смотрели то на Нику, то на меня, но попусту не говорили.
— Но вначале давайте поднимем наш традиционный тост за культуру и прогресс, — сказала Ника. — И поблагодарим девочку Машу, одиннадцати лет, которая нам сегодня помогла в сервировке.
За её спиной на экране высветилась фотография. Маленькая девочка с серьёзными глазами натянуто улыбалась фотографу.
Я подумал, что сейчас заору. Или брошусь на ближайшего Слугу и начну его душить.
Но я стоял и с глупым лицом смотрел на Нику.
Ника кивнула мне и залпом выпила рюмку.
Слуги пили.
Улыбались, некоторые смеялись. Некоторые отпивали чуть-чуть, кивали, смотрели то на рюмку, то на фото девочки, и допивали до конца.
Я подумал, что меня сейчас стошнит.
— Хорош кривиться, — сказал Гарри, поглядывающий на меня. — Знал, куда шёл.
— Нет, — сказал я. Меня начало трясти. — Не знал.
— Элита, — сказал Гарри и залпом выпил рюмку. — Привыкнешь.
Я смотрел на Нику. Она выпила первой, значит, подействовать тоже должно на неё в первую очередь.
Как это будет?
Они просто упадут и умрут?
Я очень надеялся, что в муках.
— Ты чего-то ждёшь, — задумчиво сказал Гарри.
— Да, — сказал я.
Гарри посмотрел на рюмку. Сказал:
— Яды им нипочём. Если ты что-то задумал…
Первой закричала певица, стоящая метрах в пяти от меня. Немолодая, известная во всём мире. Кажется, у меня родители ходили на её концерт, ещё до Перемены, и мать потом восхищалась несколько дней: «Какой голос! Какой нечеловеческой мощи и красоты голос!»
У певицы действительно был великолепный и сильный голос.
Она закрутилась на месте, в ужасе глядя на окружающих. Те расступались, вокруг дородного тела оперной дивы образовалось пустое пространство, как вокруг прокажённой. Певица дёргала головой, глядя на товарищей, очень картинно всплёскивая руками и прижимая их к лицу.
Потом её вырвало.
А в следующий миг она вскинула руки — те изогнулись немыслимой дугой, как способны лишь конечности Слуг. Певица обхватила себя за шею, вонзив большие пальцы в подбородок так, что брызнуло красным.
Но это была только первая капля крови.
Она рванула себя за голову — и оторвала её.
Повторять можете сколько угодно, человек на такое не способен.
Секунду она стояла — обезглавленный труп, какие-то жилы и вены порвались не до конца и тянулись от туловища к голове. Тёмная кровь хлестала во все стороны, будто лилось расплавленное какао из шоколадного фонтана.
Вот такие у меня бывают дурацкие ассоциации, да.
— Что? — завопил Гарри, глядя на меня. — Что ты сделал?
А вокруг разверзся ад.
Сливки творческой интеллигенции Москвы убивали сами себя.
Надо сказать, что примеру певицы последовало всего несколько Слуг. Видимо, оторвать себе голову было очень сложно. А может быть — страшно.
Большинство разбегалось и билось головой о стены.
Те, у кого оказался нож (а таких нашлось немало, и ножи были совсем не перочинные), вспарывали себе грудь, кромсали сердце, а потом уже начинали перерезать шею.
Известный юморист и шоумен вначале выцарапал себе глаза, потом вырвал язык, а потом повернул шею на триста шестьдесят градусов, сделав полный оборот, и рухнул.
Никто даже не пытался напасть на меня. Никто не помогал уйти из жизни другим. Каждый был поглощён единственной задачей — как можно быстрее покончить с собой.
Гарри схватил меня за грудки и принялся трясти. Мы с ним были одного роста, и я совсем не хилый, но он всё же был крепче.
— Что ты сделал? — вопил он. — Что ты сделал, сука?
Я только теперь сам до конца осознал.
— Вернул им чувства! — выкрикнул я. — Вернул эмпатию! Ничего лишнего, они лишь снова стали людьми!
Я вдруг захохотал, глядя в застывшее лицо охранника.
— Невинных этот меч не убивает! Как тебе такая шутка, Гарри?
Он был слишком растерян и разозлён, поэтому, замахнувшись, открылся. Я ударил его, вколачивая кадык в шею. Гарри зашатался, выпустив меня и схватившись за горло. Круглые очки слетели на пол, из глаз у него выступили слёзы, а на губах запузырилась кровь. Но это была чужая кровь, и я решил, что это символично и даже смешно.