— Ты не волшебник, Гарри, — сказал я. — Ты хренов пожиратель смерти.
И влепил ему в челюсть так, что послышался хруст. Гарри рухнул.
Я нагнулся, подобрал с пола его очки, в последнюю секунду выдернув их из-под падающего тела. Незнакомый мне молодой парень, может быть, юное творческое дарование, а может быть, и обычный неприметный менеджер, рухнул на пол, колотя себя в грудь длинным тонким ножом. Слуги прочные, он пронзил себя уже раз десять, но всё никак не умирал.
Нацепив очки, я оглянулся. Половина Слуг уже была мертва, остальная работала над этим.
Монстров я в зале не увидел.
И бросился к выходу.
Ника напрыгнула на меня у самых дверей. Повисла на спине, повалила. Лицо её было искажено яростью, она всё пыталась схватить меня за горло, но слишком вытянувшиеся в прыжке руки мешали.
— Что ты наделал, сука, что ты наделал! — закричала она.
— Уничтожил ваш мятеж, — ответил я. — Ничего личного, Иван попросил.
Она вдруг замерла, уставившись на меня. Повторила:
— Иван попросил?
— Иван попросил, — подтвердил я и, подтянув ноги, пнул её в живот. Ника отлетела, я поискал взглядом хоть какое-то оружие — и поднял нож, лежащий рядом со Слугой, отрезавшим себе голову. Поднялся.
— Лживая мразь! — взвыла Ника, в ужасе оглядывая зал. — Мразь!
— А ты-то чего не сдохла? — спросил я. — Ты же пила!
— Я себе эмпатию не гасила! — выкрикнула, будто выплюнула, Ника. — Это для слабаков!
Я остолбенел.
Эта дрянь была человеком — по меньшей мере, по части эмоций! Она всё чувствовала! Она просто ненавидела и презирала людей!
Ника снова кинулась на меня. Я ждал, сжимая нож и понимая, что в лучшем случае у меня будет одна единственная попытка.
За спиной дважды гулко грохнуло.
Первая пуля вошла Нике в грудь, а вторая в лоб.
Она шатнулась, останавливаясь. Подняла руку и неожиданно погрозила мне пальцем. Сказала:
— Запомни… он очень хитрый…
И оскалилась в улыбке, которая на глазах становилась каменной.
Я обернулся.
В дверях стоял деда Боря с пистолетом в руках.
— Мы победили, — сказал я. — Кажется.
Деда Боря повернулся и шаркающей походкой побрёл назад.
Я всё понял. Ну, почти всё. Бросился за ним.
Глава 4
В фойе лежали два уничтожителя, утратившие невидимость. Один был опутан тонкой металлической сеткой, ещё одна валялась рядом, разрезанная на куски. Второй застыл у двери в комнату, где мы сидели, наполовину забравшись туда. Оба уничтожителя медленно каменели и походили сейчас на песчаные скульптуры, забытые на пляже.
Рыжий парень, похожий на Рона из детского фильма, уже превратился в груду песка, перемешанного с форменной одеждой. Из штанины медленно высыпалась струйка. Что меня потрясло — так это рыжий налёт на горке песка в том месте, где была его голова. Я вначале даже не понял, в чём дело. А потом сообразил.
Этот охранник красил волосы в рыжий цвет! Тело рассыпалось, а краска осталась!
Деда Боря медленно прошёл мимо монстров. Подошёл к Елене, которая застыла, прижимая руки к лицу. Постоял миг, потом выстрелил в лежащего на полу Виталия Антоновича.
Дважды, потому что силовое лезвие уничтожителя рассекло нашего старшего напополам.
На негнущихся ногах я подошёл ближе, взглянул в лицо Виталия, пока оно ещё не превратилось в камень.
Наверное, мне было бы легче, если бы он был ещё жив. Если бы я мог сказать ему: «Виталий, мы победили! Виталий, твой сын вернётся на Землю и станет человеком!»
Я не знаю, легче ли умирать, когда знаешь, что смерть не напрасна. Когда ты рискнул и потратил жизнь не впустую, а сражаясь за то, что тебе дороже всего. Если верить книжкам и фильмам — то да, конечно.
А как на самом деле?
Когда я умирал, вколов себе концентрат мутагена, мне было очень страшно. И то, что мы победили, не слишком-то радовало. Я, конечно, прошептал Дарине, что рад за неё, но на самом деле это было не всерьёз, словно игра на публику.
Но умирать, не зная, победили мы или нет — ещё страшнее.
— Виталий… — прошептал я. — Старший, мы справились…
Он не отвечал, он был мёртв. Мёртв ещё до выстрелов деда Бори. Может быть, его убила боль, а может быть, потеря крови.
Я даже коснулся его ладони, выпачкав руки в крови, но уже через мгновение пальцы Виталия перестали быть тёплыми и влажными, рассыпались сухим песком. И кровь на моей коже тоже осыпалась тончайшей каменной пылью.
Если бы моя рука стала распадаться, я бы не удивился. Но со мной всё было в порядке. А вот кровь Виталия на полу тоже обращалась в песчаную корку. Даже какие-то далёкие брызги исчезали.
Видимо, «метапатроны», как их называл Прежний, — и впрямь заряд наноботов. В чьё тело попадали, ту органику и превращали в камень. Настраиваясь по генетическому коду, например.
— Он знал, что я так сделаю, — сказал деда Боря севшим голосом. — Мы все… договорились. Никаких следов.
Старик поднял пистолет и посмотрел в ствол.
— Не надо! — выкрикнул я.
— Да ты что! — деда Боря быстро опустил оружие. — И в мыслях не было!
Елена подошла к нам. Лицо у неё стало мертвенно-белым.
— Мы им были не нужны, — сказала она. — Когда ты ушёл… эта рыжая падла послала к нам монстра… но мы ждали. Но второй успел… Виталия…
Я помнил, как быстро двигался уничтожитель в Гнезде. Удивительно, что погиб только Виталий.
Наверное, это тоже были Изменённые, собранные по-быстрому, для одной-единственной цели — охранять сборище Слуг. Сегодня-завтра они бы в любом случае сдохли.
Дарина когда-то сказала, что для такого превращения нужны добровольцы. И что полным-полно людей, готовых обменять всю свою жизнь на несколько суток в виде Изменённого.
Я тогда не до конца ей поверил.
А теперь, после разговоров со Слугами и неправильным Гарри, — полностью.
Среди людей очень много психов.
Кто-то готов умирать за веру, кто-то готов умирать за правду, кто-то за других людей. Кто-то готов умереть за ложь, если её красиво подать. Вот те мальчишки, что просились в Гнездо, разве трудно им задурить головы и отправить на «подвиг»? Но это ещё ничего.
Куда чаще люди готовы убивать, даже зная, что сами умрут. Безумная школота, приходящая на урок с папиным ружьём и полным портфелем патронов. Обвешанный динамитом террорист — не идейный, а просто желающий убить побольше народа. Наёмник, едущий на войну не ради идеи и даже не ради денег, а ради возможности «пострелять из арты по мирняку» и получить свой адреналин.
— Максим… Макс!
Я посмотрел на Елену. Она, оказывается, трясла меня за плечо.
— Надо уходить, Макс. Там… всё чисто? — Елена кивнула на конференц-зал.
— Там очень грязно, — сказал я задумчиво. — Но да, там стало куда чище, чем раньше.
— Надо уходить!
Если честно, я не верил, что нам удастся уйти. По всему музею звенели какие-то тревожные сигналы. Внизу суетились люди, большая часть двигалась в сторону выходов, но кто-то метался из стороны в сторону. Тонкий женский голос выкрикивал:
— Любочка! Кто видел Любу? Быстро ко мне, всё потом, Верочка, брось мольберт…
Наверх, к счастью, никто не двигался. И откуда раздались выстрелы и крики, похоже, никто выяснять не спешил.
— Пойдём, — согласился я. — Мне кажется, мы сделали всё, что могли.
Мы сбежали по лестнице. Я подумал, что и сумку, и сеткомёт мы оставили где-то наверху, и это улики, но ведь мы всё равно наверняка попали на видеокамеры, и когда их просмотрят, нас опознают и найдут.
Не вышла у нас тихая диверсия. Не получилось бросить кристаллик в пунш и уйти незамеченными, уж слишком пунш оказался необычным…
Но я вдруг подумал, что в любом случае рад тому, что увидел. Слуги, убивающие сами себя… редко когда справедливость торжествует так явно и так ярко.
Внизу лестницы нас едва не сбила с ног крупная немолодая женщина в форме служительницы музея, мечущаяся из стороны в сторону, а потом вставшая у лестницы и раскинувшая руки. Глаза у неё сделались совершенно безумные, она выкрикивала:
— Задымление! Задымление!
Никакого дыма и огня не было, конечно. Наверное, она видела свой персональный кошмар — сгорающие без следа бесценные полотна. Но свою ноту в общую симфонию паники она вносила, люди начинали озираться и ускоряли шаги. Мы обогнули её и, смешавшись с толпой, стали пробиваться к выходу.
Несколько раз нам попадались охранники, но они, похоже, были больше озабочены тем, чтобы вывести людей наружу, в лица не вглядывались и никого остановить не пытались.
Может быть, эти крики про задымление сыграли нам на руку, все пытались покинуть музей, а не разобраться в происходящем.
И через пару минут мы, вместе с другими посетителями, вырвались из кондиционированной прохлады в тёплый апрельский вечер. С набережной доносились сирены пожарных машин, а мы, не сговариваясь, пошли в сторону центра.
— Надо от стволов избавиться, — сказал деда Боря деловито. — Не то, чтоб это помогло, но…
— Отдашь пистолет мне, — ответила Елена. — Я избавлюсь.
— И в кафе бы зайти, — добавил деда Боря.
— В туалет? — устало спросила Елена.
— Почему сразу в туалет? Хочу выпить рюмку! Нервы шалят! Да, в туалет… тоже…
Мы зашли. Всё равно надо было где-то присесть, не передавать же оружие прямо на улице.
Это было крошечное кафе, на пять или шесть столиков. Нам нашёлся один свободный. Елена и деда Боря заказали коньяк, я попросил зелёный чай покрепче.
— Пуэр? — спросила официантка, совсем молодая девчонка. Интересно получается, в магазине ей бы коньяк не продали, а на работе она его нам продаёт.
Жизнь вообще устроена очень фальшиво, пока не соприкасается со смертью.
Я кивнул. Пуэр так пуэр. Ценник был конский, но как-то меня перестали волновать деньги.
— Я вас ненадолго покину, — сказал деда Боря и пошёл к двери туалетной кабинки.
— Совсем дед сдаёт, — негромко сказала Елена, глядя ему вслед. — У него была онкология, Максим. И он не хочет проверяться и лечиться. Говорит: «Сколько есть, все мои».