Не имело смысла пережидать его, укрывшись под какой-нибудь горкой. Кто знает, когда он прекратится. Время подгоняло Анвара и его товарищей, они, в свою очередь, подгоняли коней: надо было быстрее добраться до Дизака, а оттуда, немного передохнув, двинуться в Нилу.
— При таком ливне даже собака на улицу не выйдет! — крикнул Мурод.
— А басмачи? — отозвался Хасан, чей черный сатиновый халат можно было выжимать. — Они с горы на гору бегают, вот и мы за ними…
— Верно, Хасан, — сказал Мурод. — Какая бы ни была погода, бешеную собаку надо поймать.
— А то как же! Укусит — несчастье принесет! — Хасан вытер ладонью мокрое лицо.
Гроза — к удаче, думал Анвар, хотя и поеживался от стекающих за воротник холодных струек. Через полчаса будем в Дизаке… Он с благодарностью подумал о Шокире, который с двадцать шестого года был там председателем сельсовета, о Шокире, первым вложившем в его руки карандаш и тетрадку, чтобы он выучился читать и писать и научился понимать суть происходящих событий. Неграмотному, глотающему пыль дехканину так трудно отличить черное от белого! Потому-то и завлекают таких на свою сторону басмачи.
Между тем все так же раскалывал небо гром, и, казалось, не собирался прекращаться дождь — дождь радостной весенней поры хамал. Они миновали еще один поворот Кофруна, с особенной яростью грохотавшего здесь камнями, и постепенно приближались к Дизаку. Конь Анвара шел впереди, остальные чуть поотстали.
Мысли Анвара перенеслись теперь в Нилу — село, в каждом проулке которого, на холмах и склонах вокруг остались следы его ног. Полгода он не был там, и сейчас в шуме дождя он как бы различал укоризненный шепот: «Почему ты меня забыл? Я жду тебя…» И он улыбался в ответ, качал головой и шептал, что не забыл и никогда не забудет. А что не был полгода, то нет в том его вины. Дела и заботы отняли у него не только свободное время, но и право распоряжаться собой по собственному усмотрению. И, право, можно даже сказать «спасибо» жестокой необходимости искать басмачей — необходимости, которая ныне ведет его в Нилу.
Ведет к Таманно.
Он вспомнил прекрасное, словно цветок граната, ее лицо, и сердце его восхищенно дрогнуло. Не забыл и никогда не забудет. Но она — знает ли она, как он ее любит? И какие надежды связывает с ней?
Они не помолвлены; они даже не объяснились ни разу, но так много говорил иногда Анвару взгляд Таманно! И он надеялся, что чувство его не безответно и что придет время — и они будут вместе. Никому на свете не открывал он своего сердца. Но, казалось, мама сама прочла в нем его сокровенную тайну и потому не упускала случая лишний раз напомнить о Таманно, а напомнив, прибавить: «Соглашайся, сынок, поженим тебя… Лучше ее жены не найти». И смеялась. Быть может, думал Анвар, она уже все обговорила и нужен лишь подходящий случай? И недаром, наверное, в прошлом году, осенью, мать Таманно была так ласкова с ним…
Гроза уходила. Гром гремел уже где-то позади, но ливень поливал и без того вымокших до нитки всадников и скорбно поникшую придорожную траву. Анвар рассеянно смотрел на неровную, каменистую, сплошь покрытую лужами дорогу, которая, будто лента, ложилась под копыта гнедого. Какое страшное горе, думал он, обрушилось на Таманно и ее мать…
В ту ночь — пять лет назад — Анвар был в Дизаке. В конторе сельсовета четверо комсомольцев во главе с Шокиром приняли его в комсомол. Анвар словно обрел крылья от радости. Сбылась мечта! Он хотел немедленно возвратиться в Нилу, но Шокир удержал его:
— Дорога дальняя, да и ослик твой не очень силен. Завтра поедешь.
Он увел его к себе домой, где, всласть наговорившись, они крепко заснули.
На рассвете Анвар отправился в Нилу. Счастливую пору переживал он тогда! Он был полон ощущения безграничной свободы и какой-то веселой дерзости, придававшей ему уверенность в собственных силах и убеждавшей, что нет дела, с которым он не смог бы совладать. Усмон Азиз бежал, исчез из селения — и вместе с ним исчезла последняя преграда для новой жизни. Выучившись читать и писать, Анвар приобщал к своим знаниям других; на клочке земли своего небольшого дворика посеял кукурузу; рассчитал, что его небольшие сбережения дадут ему возможность осенью купить козу, и, таким образом, им с мамой зимой не так трудно будет прокормиться; теперь вот стал комсомольцем и радостно сознает свою ответственность перед односельчанами за то, чтобы в Нилу раз и навсегда прекратилась всякая несправедливость. И, обучая людей грамоте, сея на с в о е й земле кукурузу, вступая в комсомол, он твердо знал, что помогает революции.
С такими мыслями он въехал в Нилу, но почти сразу же остановился. Острая тревога мгновенно охватила его. С кладбища шли люди; им навстречу с погребальными носилками двигались другие; из проулка, где по соседству стояли дома Анвара и Таманно, слышались громкие стенания и плач… Он понял, что какое-то тяжкое несчастье обрушилось на селение, и ему стало трудно дышать. Он спешился. Босоногий мальчуган подхватил поводья его осла и проговорил, заикаясь от сильного волнения:
— Отец сказал, ночью напали басмачи, убили трех человек, а двоих захватили с собой…
Пристроившись к толпе, медленно двигавшейся за погребальными носилками, Анвар пошел на кладбище. Из разговоров он понял, что сейчас хоронят второго из тех, кто погиб нынче ночью, а для третьего копают могилу.
На обратном пути рядом с Анваром оказался зять Усмон Азиза, Саидназар. С платком в руках, тяжело вздыхая, он говорил будто бы сам с собой:
— Таков уж этот мир! Не дано знать человеку, убьет ли его какой-нибудь выродок, либо он скончается в кругу родных, которые проводят его с молитвой и слезами. В самом деле: кто мог подумать… Все трое были покорными слугами бога. Но непредсказуемы дела божьи: в одну ночь, без всякой вины… И брат моей жены, покойный мулло Сулаймон, — он ведь тоже безвинным был. По дороге в Дехнав убили его неверные — безгрешного человека! Ты басмач, ты враг Советской власти — так ему сказали и убили.
Анвар не выдержал его ноющего голоса.
— Неправда разве, что басмачом он был?
— Конечно, неправда, — тотчас откликнулся Саидназар. — А кто видел?
— Если неправда, то где он был почти два года? И сюда приезжал — с винтовкой и саблей…
— Был там, где хотел! — недовольно прервал Анвара Саидназар. — Человек он был ученый, много друзей и знакомых имел. Что бы он делал здесь, в этом богом проклятом селе? С кем бы сидел тут за одним дастарханом?
— Вот он и нашел достойных — среди басмачей!
— Нехорошо говоришь, брат…
Анвар махнул рукой:
— Ладно…
— …Никто не может доказать, что покойный был басмачом или был с ними связан. В противном случае брата его схватили бы и повесили за ноги.
— Придет время, докажут. Мулло Сулаймона люди видели с басмачами. И брат его… Он все про него знал. Потому и бежал из селения темной ночью! Испугался! Если совесть чиста — чего бояться?
— Произноси слово, вспомнив бога! Все твои предки ели хлеб-соль с их дастархана, благодаря им светлый день видели… А покойный отец твой? Да и ты сам с матерью и сестрой служили Усмон Азизу и отцу его. Не в их ли доме находил ты себе пропитание?
Стиснув зубы, Анвар молчал. Обидно было слышать эти слова, но что поделаешь — прав был Саидназар! Действительно, и отец, и дед, и прадед Анвара были издольщиками на землях Ходжы Азиз Матина и его предков. И сам он, оставшись сиротой, крутился у дверей дома Усмон Азиза. Был слугой, и худо ли, хорошо, но и он, и мать, и сестра — все они ели хлеб с хозяйского дастархана. Но будь у него другой выход — разве стал бы он прислуживать Усмон Азизу? С нескрываемой насмешкой глядел на него Саидназар. Усилием воли подавив вспыхнувший гнев, Анвар повернулся и с поникшей головой вместе со всеми направился к дому, где оплакивали третью жертву минувшей страшной ночи.
Спиной чувствуя взгляд Саидназара, он думал, что тот ненавидит его — за то, что он, Анвар, перестал быть слугой, перестал служить и м. О н и позволяли ему не умереть с голода — но о н и не хотят, чтобы он сам распоряжался своей жизнью.
Третьей жертвой был отец Таманно.
Но почему?! — едва не закричал Анвар, когда увидел погребальные носилки и залитое слезами, покрытое царапинами лицо любимой. Ведь ее отец был тихий, добрый человек, занятый своим скудным хозяйством и воспитанием единственной дочери, в которой не чаял души. Не пощадить его?! Поднять на него руку?!
В полночь они вошли в село и, разделившись на две группы, ворвались в несколько самых бедных домов. Двое дехкан — скорее всего дрогнув перед угрозами — согласились вступить в ряды в о и н с т в а и с л а м а и немедля отправиться на битву с неверными. Трое других — в их числе отец Таманно — отказались наотрез. Тогда их вывели во двор и задушили рукоятками плеток.
По сей день звучат в ушах Анвара горестные вопли Таманно и ее матери. Но если тогда, глотая слезы, он с ненавистью к убийцам и мучительной жалостью и нежностью к любимой спрашивал себя, отчего так беспощадно небо и почему посылает оно свои сокрушительные удары лишь на головы беззащитных и бедных? — то теперь, пять лет спустя, он твердо знал, что в земных несправедливостях небеса невиновны. Люди с черными душами и черными делами — вот источник зла, насилия и обмана.
Миновав еще один поворот, всадники ехали теперь в незначительном отдалении от реки. Ливень не прекращался. Будто лев, оказавшийся в западне, грозно рычал гром, и вслед ему сверкала молния. Но Анвар уже как бы не замечал ни дождя, ни грома, ни молний — он вызывал в памяти образ Таманно, и она послушно являлась ему: смеющейся и плачущей, беззаботным ребенком и девочкой-подростком… Снова возникал на мгновение тот горестный день — но сразу же вслед ему наплывала череда воспоминаний об их детских играх.
Вдыхая запахи дождя, молодой весенней поросли, Анвар с трепетом думал, что скоро увидит Таманно — ту самую Таманно, которая была некогда веселой, шаловливой девочкой, а ныне стала девушкой, по его глубочайшему убеждению, не имеющей себе равных в красоте и добром нраве.