— «Тыкаешь» мне?
— Оказываю уважение убийце.
— А ты не убивал?
— Пока нет. Жалею, что промахнулся сегодня! Впредь буду точнее… Убивать буду таких, как ты! — выкрикнул Анвар и тут же закусил нижнюю губу от сильной боли в правой ноге.
Усмон Азиз рассмеялся и, протянув руку, взял несколько сухих веток, переломил их и бросил в огонь. Костер задымил, веселое пламя пробилось сквозь дым.
Другая боль терзала теперь Анвара, с необыкновенной ясностью увидевшего перед собой погибших друзей: мужественно сдержанного Мурода, мечтательного Саида, веселого Хасана и застенчивого Санджара… Их нет уже — а он жив, он, за которым они пошли! Он простонал сквозь стиснутые зубы и с ненавистью взглянул на Усмон Азиза.
— Я прощаю тебе твою дерзость, — сказал Усмон Азиз. — Поговорим о другом. Ты вырос, стал сильным мужчиной. Но какая-то странная на тебе одежда… Она тебе нравится? Или, может быть, ты получил должность, а вместе с ней и этот наряд?
— Пустые вопросы, — с презрением ответил Анвар.
Усмон Азиз расхохотался. И, еще смеясь, спросил:
— Мать жива-здорова?
— Какой заботливый! О себе подумай… Сколько зла людям причинил!
Но Усмон Азиз, казалось, не слышал, что именно говорил ему Анвар.
— А чем же так тебя привлекли неверные, — продолжал расспрашивать он, — что ты без устали преследуешь нас, мусульман? Должно быть, коровой тебя наградила твоя власть? Землей? Овцами?
— Хочешь знать, чем меня наградила Советская власть? Я скажу. Она меня грамоте обучила, глаза открыла, вернула достоинство, похищенное такими, как ты!
Усмон Азиз насмешливо поднял брови.
— В самом деле? Далеко же теперь, должно быть, ты видишь? Подальше, наверное, собственного носа, а?
— Вижу твой бесславный конец и твою могилу! — отрезал Анвар.
— Неумен ты, — терпеливо сказал Усмон Азиз. — Продал веру, стал рабом неверных… Но у тебя еще есть возможность сойти с этого пути.
— Басмачом стать?
— Не говори так: я не люблю этого слова. И не спеши. Подумай. О том, что тебя ждет, подумай. О н и задурили голову тебе и простакам вроде тебя… И вы пошли против братьев. А потом? Вы не нужны будете и м потом, и о н и, словно мусор, выбросят вас всех!
— Чушь!
— Это не чушь, — покачал головой Усмон Азиз. — Это — жизнь. Сильный слабого всегда сожрет. Так было и так будет всегда. А о н и сильны, и х много. И как только добьются своего, вы, нынешние их приспешники, станете их бессловесными рабами, рабочим скотом, навозом для удобрения… О н и высосут все соки из этой земли!
— Чушь, — упрямо и дерзко повторил Анвар. — Они, которыми ты пугаешь, — это м ы! Мы вместе, и Советская власть — наша власть. Но тебе не понять…
Усмон Азиз вытащил из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист бумаги.
— Здесь написано, что, если мы сдадимся по доброй воле, власть простит нас. Это правда?
— Советская власть никогда никого не обманывала. Невинно заблудших она прощает. Но ты — ты враг! На тебе кровь, и ты получишь свое!
— Вы, даст бог, и пыли из-под копыт моего коня догнать не сможете, — сказал Усмон Азиз и, разорвав листовку, бросил ее в огонь. — А тебе еще раз говорю — подумай! Ты — человек смышленый, с любым делом мог бы справиться… Молодым людям вроде тебя на той стороне цены нет.
— Надо же, какая забота, — с насмешкой перебил Усмон Азиза Анвар.
— Я всегда был добр к тебе. Но я не хотел походить на обезьяну, которая задушила любимое дитя в своих объятиях, — не улыбался тебе при каждой встрече, не гладил по головке, не умилялся. Однако летом мы с тобой трясли шелковицу, осенью собирали фисташки и — помнишь?! — любили вдвоем скакать на конях по горам и долинам. Я относился к тебе как к сыну, ты мне нравился с детских лет…
Усмон Азиз умолк.
— Что еще? — грубо спросил Анвар.
Подавив вспыхнувшую ярость, с прежней мягкостью проговорил Усмон Азиз:
— Потом ты испортился немного. О н и тебя испортили. Но эта беда поправимая. Главное — послушайся моего совета. Что здесь сегодня случилось — выбрось из сердца, забудь. Пойдем со мной, я назову тебя своим сыном.
— Я еще не разлюбил свою родину! — выкрикнул Анвар. Позабыв о раненой ноге, он шагнул вперед — но боль пронзила его, и с коротким стоном он снова привалился к стене. — А потом… Что ты сделал с моим отцом — ты об этом скажи!
— Напрасно ты обвиняешь меня. Мне самому было жаль твоего отца, но так уж распорядился его судьбой рок. Не веришь — спроси у Курбана.
— Я спрашивал! И понял: ты его погубил! Ты! Зачем ты приказал им идти через перевал? Почему сам вернулся в село по Шерабадской дороге?
— У меня тысяча и одно дело было.
— Врешь! Ты испугался… Ты знал, что дорога через перевал опасна, прекрасно знал!
— Хватит! — гневно оборвал его Усмон Азиз. — Об этом завтра поговорим, в Нилу…
И, обернувшись, он громко позвал Курбана.
— Что ты собираешься делать в Нилу? — спросил Анвар.
— Я?! — изумленно спросил Усмон Азиз.
— Да, ты!
— Шкуру с тебя там спущу в назидание всем.
Войдя в кибитку и приложив руку к груди, Курбан спросил:
— Что хотели, брат?
— Так ты желаешь знать, — глухо проговорил Усмон Азиз, не отрывая взгляд от лица Анвара, — какое у м е н я дело в Нилу?
— Да!
Помолчав, Усмон Азиз горько рассмеялся и обратился к Курбану:
— Слыхал?
— Слыхал, брат.
Тяжелым взглядом Усмон Азиз с головы до ног окинул Анвара.
— Если забыл, напомню: Нилу — моя родина. Там мой дом, там родственники мои!
— Нет у тебя теперь в Нилу дома. Он стал школой, и в комнатах, где ты жил, учатся дети бедняков.
— Та-ак… — сдавленно протянул Усмон Азиз. — Кто постарался?
— Народ. Я.
— И ты?!
— Да. А твои родственники… Твоего зятя, Саидназара, как врага трудового народа, мы отправили в ссылку.
— Та-ак… — Усмон Азиз как бы с трудом понимал Анвара. — Стало быть, в Нилу теперь колхоз?
— Ты угадал.
— Я угадал не только это, — мрачно проронил Усмон Азиз. — Твоих рук дело, теленок поносный? Ты верховодил? И разрушал — ты?
— Мы новую жизнь строим, бай. И лучше бы ты не мешал нам.
— А ты бы свой дом под школу отдал? Не-ет, ты мой испоганил!
— Разве уместится в моем домике школа? Но успокойся — там, где я жил, сейчас правление колхоза.
— А зять твой, Юнус, тоже сослан? Ведь и он, подобно Саидназару, был дехканином-пахарем…
— Правда, мой зять — пахарь, бедняк. А Саидназар…
— Что Саидназар?!
— Скорпион — вот он кто. Двух своих волов забил и закопал в хлеву — только бы в колхоз не отдавать!
— И правильно сделал!
— Это ты так считаешь. А народ рассудил иначе.
— То есть Саидназар сослан, а твой Юнус гуляет?
— Не гуляет Юнус — трудится. Он председатель колхоза в Нилу.
Усмон Азиз молчал.
— Ты должен понять, бай, — спокойно продолжал Анвар. — Мир стал другим. У тебя был выбор — и ты выбрал свой путь. Но тебе лучше не появляться в селе, на которое однажды ты уже плюнул.
— Я?! Плюнул?! — с тихим бешенством проговорил Усмон Азиз и, вскочив с места, схватил Анвара за воротник кожанки и поднял кулак. Но в тот же миг сумел овладеть собой и, круто повернувшись, сказал: — Ты, бога не ведающий, разве ты достоин хотя бы прикосновения моего кулака? Вяжи! — приказал он Курбану.
Оставшись один, Усмон Азиз медленно опустился на прежнее место и подбросил в костер хворост. Опять потянулся дымок, и опять пробились сквозь него красноватые язычки пламени. И, глядя на них, Усмон Азиз ощутил вдруг такую тоску, что готов был завыть, как одинокий, обреченный на смерть волк.
11
И этим утром Таманно проснулась, едва забрезжил рассвет. Подоив комолую и выпроводив ее на улицу, она закрыла калитку и погнала козлят в нижнюю часть двора, на лужок. Вскипятила молоко, подмела айван, поставила чай для больной матери и, внезапно услышав цокот конских копыт, почувствовала, как часто и гулко застучало ее сердце. Первая ее мысль была конечно же об Анваре: приехал, наконец-то приехал!
Забравшись на кучу камней, она выглянула на улицу поверх стены, вымытой вчерашним дождем. Ноги ее ослабели, она едва не упала — между Усмон Азизом и Курбаном, как пленник, с низко опущенной головой ехал на своем гнедом Анвар. Усмон Азиз, Курбан и еще один человек, ехавший позади Анвара, были вооружены. Имам сельской мечети, мулло Салим, с посохом в руке вышагивал у стремени Усмон Азиза и с жаром что-то рассказывал ему. Чуть поотстав, шло позади еще несколько человек.
Первые лучи солнца осветили Нилу.
Таманно выбежала за ворота. «Что же это такое?» — в растерянности и страхе думала она, понимая, что Анвар попал в беду и всем сердцем сострадая ему. «Что случилось? И что мне делать?» Но пока она размышляла, ноги сами привели ее в дом Юнуса. Сабохат, сестра Анвара, кормила грудью младенца.
— Что с тобой? — увидев Таманно, спросила она. Оторвавшись от груди, громко заплакало дитя, и Сабохат принялась тихо и нежно уговаривать его, время от времени с улыбкой на утомленном и счастливом лице взглядывая на Таманно.
— Где Юнус? — едва сдерживая рыдания, спросила Таманно.
Нельзя, ни в коем случае нельзя было говорить Сабохат, что брат ее пленником приведен в родное село! И кем — Усмон Азизом и его слугами! Не дай бог иссякнуть молоку матери, питающему ее сыночка и укрепляющему в нем жизнь.
Так думала Таманно, на которую бессмысленным, мутно-голубым взором уставился младенец, — так думала и изо всех сил старалась удержать набегающие на глаза слезы.
— Юнус полчаса как уехал, — сказала Сабохат. — Собрался в степь, пахарей проведать. Да что с тобой?
— Ничего, — пробормотала Таманно и, повернувшись, быстро пошла за ворота, на улицу.
— Он, может быть, в конторе сейчас! — ей вслед крикнула Сабохат.
Теперь Таманно почти бежала. Увидев замок на калитке дома, где еще недавно жили тетушка Соро с Анваром и где сейчас помещалось правление, она миновала переулок и быстро, садами, вышла на зады двора Усмон Азиза. Солнце уже поднялось, но, ощущая его мягкую, весеннюю теплоту, Таманно дрожала, словно от холода. Анвар, ее любовь, ее надежда, ее счастье — Анвар, неужто эти волки не пощадят тебя?! Анвар, родной мой, я помогу тебе… я спасу тебя… я вырву тебя из их рук! Как молитву, пересохшими губами шептала эти слова Таманно.