дом, собственное честное имя?
Солнце согревало величественные, недоступные вершины. Садык продолжал внимательно осматривать все вокруг. И вдруг он увидел, что наверху, у подножия скалы, качнулась ветка арчи, показалась мужская голова в шапке. Человек стоял неподвижно, настороженно оглядывая ущелье и заросли у родника. Потом быстро перебежал от арчи к другой, росшей пониже, потом к следующей… Испуганно озираясь, тихо приблизился к роднику, опустился на колени, вынул из-за пазухи бурдючок, опустил его в воду.
Садык бесшумно поднялся, вышел из своего укрытия и сделал несколько шагов к роднику. Из-под ноги его скатился камушек, булькнув, ушел под воду. Акбар испуганно обернулся, посмотрел вверх, и бурдючок выпал из его рук. Садык стоял над ним на скале, его холодный немигающий взгляд, казалось, пронзал Акбара насквозь.
Акбар вскочил, побежал.
— Стой, стрелять буду! — крикнул Садык. Крик эхом отозвался в ущелье.
Акбар тут же остановился, замер на месте. Не оглядываясь, поднял руки.
Садык быстро спустился. Теперь они стояли лицом к лицу, один глядел с презрением, другой — со страхом. Оба часто дышали.
— Опусти руки, — сказал Садык, — у меня нет оружия. Да и не стану я пачкаться о тебя!
— Чего… чего ты тогда хочешь? — Акбар говорил с усилием, голос его дрожал.
Садык оглядел обросшее лицо бывшего друга, его запавшие глаза в темных кругах, воспаленные веки, отсыревшую рваную одежду, худую черную шею… Когда же он в последний раз видел теплую воду?
— Вернись и иди с повинной. Может, и простят.
— Думаешь, я такой дурак?
— Ты хуже дурака.
— Воля твоя, можешь говорить что хочешь.
— Почему ты сбежал?
— Каждый думает о себе…
— Значит, испугался? Струсил?
— Нет!
— Тогда почему изменил родине?
— Какой родине?
— А у тебя их много? — Садык невольно замахнулся, но, еле сдержав себя, опустил руку. — Нет, я не трону тебя. Разве кулаком научишь того, кто не знает, что такое родина? Верно говорят, в семье не без урода!
— Отпусти меня. Я уйду из этих мест. Навсегда.
— Куда?
— Куда-нибудь, где меня не знают.
— Думаешь, в другом месте люди не распознают тебя? Как ты будешь жить с такой совестью?
— Не знаю я никакой такой совести! Я жить хочу!
— И змея хочет жить!
— Хорошо, пусть я буду змеей!
— Мне жаль тебя, бывшего… Когда-то я верил тебе. Помнишь, что ты сделал в Джахоннамо?
— Когда человеку выпадают тяжелые дни, он вспоминает все свои проступки.
— С тех пор, как узнал я о твоем дезертирстве, жалею, что тогда не отдал тебя под суд.
Акбар промолчал.
— Сам перестал быть человеком, хочешь и сына сделать таким?
— Что ты хочешь сказать?
— Если сын останется с тобой, он может стать таким же, как ты, подлецом!
— Это мое дело.
— Не-ет, ошибаешься!
— Пожалей хоть ребенка, ради него не трогай меня! Я же сказал: уйду навсегда…
Акбар шагнул в сторону скалы, с которой спустился. Но Садык заступил ему дорогу.
— И поэтому ты выкрал Анвара?
— Да…
— И ты еще смеешь называть себя отцом? Акбар сделал еще шаг.
— Стой! Вместе со мной ты отправишься в район.
— Как бы не так! Я еще хочу пожить…
— Вернись, Акбар! Возвращайся и иди с повинной!
— Дай дорогу!
— Нет!
— Нет? Так вот тебе! — Акбар, размахнувшись, ударил Садыка в грудь кулаком. От неожиданно резкого удара Садык задохнулся, опустился на землю. Акбар побежал вверх, к скале.
— Стой! Все равно от меня не убежишь!
Не оглядываясь, судорожно хватаясь руками за камни и кусты, Акбар слепо, словно раненый зверь, взбирался на скалу. Родник остался внизу. У вершины скалы Садык настиг Акбара, схватил его за полу ватника, но тот, резко рванувшись вперед, вырвался.
— Не трожь! Я еще не забыл твою плетку. Иди отсюда подобру-поздорову!
— Угрожаешь? — Садык посмотрел в глубину налившихся кровью глаз Акбара. — Не будь дураком, опомнись! Не мучай себя и ребенка!
— Пропусти! Я думал достаточно! Здесь меня больше ничто не держит!
— Слушай, Акбар! Ты нигде не найдешь покоя, пока сам, по своей воле не явишься с повинной!
— Прочь с дороги! Читай свои наставления тем, кто не побывал в моей шкуре…
— Опомнись, Акбар, потом пожалеешь!
— Уже давно пожалел, тысячу раз пожалел! Дай дорогу! — Акбар оттолкнул его. — Прочь, говорю, с дороги!
Садык сказал зло и решительно:
— Не уйдешь, не пущу!
— Не пустишь?!
— Нет!
Неожиданно Акбар выхватил из-за голенища сапога нож, голос его сделался хриплым:
— Ну, теперь попробуй!
Нож Садыку был не страшен. На фронте в разведке он побывал в разных переделках. Собравшись с силами, он ударил Акбара по запястью, нож вылетел у него из руки, запрыгал по камням. Рассвирепевший Акбар грязно выругался.
И тут Садык, потеряв самообладание, коротко ударил его в подбородок. Акбар отлетел, стукнулся спиной об арчу и снова выругался. Садык пошел на него. Акбар метнул взглядом по камням, но ножа не было видно. Сделав неожиданный выпад, он ударил Садыка, стараясь попасть в глаз. Садык повалился. Акбар проворно нагнулся, нашарил среди камней нож и бросился на Садыка. Тот, лежа на спине, упершись руками о камень, обеими ногами резко толкнул Акбара в живот. Удар получился такой силы, что Акбара отбросило на несколько шагов, он изогнулся, стараясь удержать равновесие на краю скалы, и не сумел…
— Ааааааа!
Последний крик Акбара страшно отозвался эхом в ущелье, потом в другом, третьем. Казалось, так будет продолжаться без конца.
Садык, вовсе не ожидавший, что встреча их закончится так, сразу отрезвев, глянул вниз. У подножия скалы, раскинув руки в стороны, неподвижно лежал на спине Акбар, и светлая струя родника перекатывалась над его лицом. Его меховая шапка, опрокинувшись, тихо плыла по воде, словно детский кораблик.
Из зарослей на склоне до слуха Садыка донесся вдруг негромкий плач ребенка. Садык побежал туда и, поднявшись немного по склону, увидел за стволом арчи Анвара. Мальчик сидел на каком-то тряпье под черным, напоминавшим поднявшегося на дыбы коня валуном и испуганно плакал. Невдалеке паслась расседланная лошадь.
Садык подошел к валуну. Заметив его, Анвар вскочил, бросился навстречу, обнял его и заплакал навзрыд.
— Я, я боюсь, дядя… — сквозь всхлипывания выговаривал он. — Я не хочу оставаться здесь… Заберите меня.
— Не плачь, сынок, не бойся!
Прижав мальчика к груди, Садык, хромая, осторожно спускался вниз по склону. Непривычная слабость овладела им, было трудно идти.
Лучи солнца заливали все светом, но, падая на лицо Садыка, высвечивали лишь горькие суровые складки у рта. Тяжелая тишина застыла вокруг. Горы молчали. Казалось, гордые, недоступные, величественные вершины, подобные умудренным опытом старцам, задумчиво провожают Садыка. Казалось, они, молчаливые свидетели трагедии, разыгравшейся в это утро у их подножия, не хотят осуждать его. Хотя горы и начинаются с камня и кончаются камнем, они понимают человека, Ведь и у камня есть душа…
— Вот так, сынок, не бойся.
Успокаивая мальчика, Садык снова и снова повторял эти слова и медленно спускался туда, где был привязан его конь. Мальчик обнял Садыка за шею слабыми ручонками и тихо всхлипывал. Только эти звуки и нарушали тишину осеннего утра.
Вершины молчали.
1971
Перевод А. Орлова.
ЛУК РУСТАМАПовесть
1
Летнее солнце нещадно палило. Полустанок Хайрабад средь широкой степи — будто камушек на открытой ладони: спрятаться от жары негде. Да еще с юга налетал порывами горячий ветер, поднимал в воздух тонкую белую пыль.
Поезд растаял в знойном мареве.
Фируз проводил взглядом последний вагон и, убедившись, что, кроме него, никто из пассажиров здесь не сошел, подхватил свой чемодан и зашагал вдоль путей к складам — если повезет, может, попадется попутная машина: до селения неблизко. Справа и слева от рельсов почти на километр растянулись штабеля леса и досок, горы угля, кучи мешков с цементом, попадались контейнеры и еще масса других материалов, свезенных сюда, видно, со всех концов света и, казалось, забытых, ненужных… Но нет, невдалеке двое — лица черны от угольной пыли — не спеша бросали совковыми лопатами уголь в кузов старенького грузовика.
Миновав здание склада, явно требовавшее ремонта, Фируз вышел на дорогу. Начищенные в поезде сапоги сразу покрылись белой пудрой. Потопал, стараясь стряхнуть пыль, — солдатская привычка к аккуратности.
У обочины, в тени одинокой ветлы устроился в ожидании попутной машины немолодой мужчина. То и дело он вытирал поясным платком мокрую шею. За спиной его высились два тюка ваты, и еще рядом — большой, доверху наполненный мешок.
Фируз поздоровался.
Мужчина глянул искоса.
— Здравствуй, солдат, здравствуй…
— Ждете машину?.. Давно?
— Что за напасть, — ни одной бог не послал! Давно жду, давно…
— Там, на складе, грузовик, похоже, скоро тронется.
— Надеюсь на эту машину. Да вот водителя не видать что-то. — Мужчина отвернулся от Фируза, словно не желал продолжать разговор. Подпоясался и сердито буркнул под нос: — Ну и жарища!
Фируз присел на чемодан и молча стал ждать.
Минут через тридцать грузовик с углем показался на дороге, возле них лихо затормозил, подняв клубы пыли.
Мужчина вскочил и торопливо распорядился:
— Давай, солдат, помоги погрузить.
Однако случилось неожиданное — водитель выскочил из кабины и с радостным криком: «Фируз!» — обнял товарища.
— Сафар…
— Почему не дал телеграмму? Я бы встретил у поезда.
— Люблю приезжать неожиданно.
— Наверное, еще больше любишь сидеть полдня на жаре и ждать попутную машину, только скрываешь, а? Автобус ведь утром ушел…
— Ничего, верный друг и без телеграммы встретит. Ты же не случайно оказался здесь? Небось сердцем почувствовал?