Фируз проголодался за работой, больше всего ему хотелось сейчас выбраться из глины, подойти к тануру и, взяв лепешку, запивать ее холодной родниковой водой. Однако, представив себе хмурое лицо мачехи, он продолжал работать.
— Жена, — позвал дядя Аслам, словно почувствовав желание сына.
Мачеха продолжала заниматься своим делом, будто и не слышала.
— Эй, жена! — снова окликнул старик.
— Слышу, слышу, что скажете?
— Принеси пару горячих лепешек, — попросил он, — и чаю завари.
Жена опять не ответила.
Минут через двадцать Фируз, окончив месить глину, вылез из ямы, запрудил ручеек воды, стекавший в яму, вымыл руки.
— Иди сюда, сынок, — ласково позвал его отец. — Присядь, отдохни, вижу, ты устал.
— Молодец, Фируз, — сказал и дядя Хидоят. — Нелегкое это дело — месить глину.
Жена старика расстелила дастархан и положила перед гостями две непропеченные лепешки.
— Разве лучше не нашлось? — спросил дядя Аслам.
— Это тоже хлеб, не разорвет!
С недовольным видом мачеха ушла в дом. Дядя Аслам хотел было сказать ей что-то вслед, но старый пастух, коснувшись его руки, остановил:
— Не надо, сосед. Она права, да стану я ему жертвой, всякий хлеб — это хлеб.
В лице его не было и тени обиды; он хорошо знал характер жены своего друга.
Фируз пошел на кухню, зажег огонь в очаге и, вскипятив воду, заварил чай.
Мачеха не показывалась.
Желание отведать горячих лепешек уже пропало. Разлив чай, он поднес по пиалке отцу и дяде Хидояту, выпил сам и поднялся. Принес еще мешок соломы и ровно рассыпал поверх глины, чтобы до завтрашнего дня не высохла на солнце. Полил сверху двумя ведрами воды. Покончив с делами, сказал:
— Теперь, бобо, если разрешите, я приду завтра.
Взяв в руки одежду и ботинки, попрощался с отцом, с дядей Хидоятом и вышел из ворот. До того как вернуться домой, он хотел спуститься к ручью, хорошенько вымыться.
7
Фируз проснулся до восхода солнца, но тетушка Шарофат, оказывается, поднялась еще раньше и успела уже сварить шурпу.
Когда он, умывшись, сел за дастархан, она налила ему чашку жирного супа, принесла фатир — лепешку из пресного теста — и попросила ласково:
— Поешь как следует, сынок! Дни сейчас длинные, когда еще завернешь домой…
Позавтракав, Фируз вышел на улицу. Небо над горами на востоке окрашивалось в розовое, скоро должно показаться солнце. Воздух еще хранил ночную свежесть, мягкий утренний ветерок ласкал лицо.
Вместо недели, как говорил Наимов, Фируз прождал почти две и только вчера получил машину. Действительно, это была машина, на которой ездил Сафар. Две недели стояла в гараже без дела… Позавчера они окончательно поссорились с Наимовым, и Фируз, взяв со стола чистый лист бумаги, зло сказал: «Вот здесь и напишите, что не хотите давать мне работу!» После этого директор и сдался.
Перебравшись через ручей в нижней части села, а потом поднявшись в гору, Фируз пришел в райцентр и направился к гаражу. Вчера Наимов, подписав приказ о его зачислении в штат, распорядился: «Завтра отправитесь в Джахоннамо, будете возить зерно». Улица райцентра была полита и чисто выметена. Зато на территории гаража как-будто начиналась свалка: валялся железный хлам, земля была разбита, крепко пахло металлом и маслом.
На скамеечке у двери сторожки Фируз неожиданно для себя увидел дядю Хидоята.
Старик тоже удивился.
— Фируз? Что ты здесь потерял в такую рань?
— Я пришел на работу, а вы?
— А-а-а, — держась за поясницу, старик поднялся со скамеечки. — Значит, будем работать вместе? Дома, сынок, я чуть не лопнул от скуки. Вот и пошел к начальникам… Сказал, найдите мне что-нибудь по силам. А начальник этого гаража — он, оказывается, сын нашего покойного мясника, — привел меня сюда и сказал, что буду сторожем. Вот так, сынок, — старик улыбнулся. — Раньше пас стадо, теперь пасу грузовики…
Фируз вывел машину из гаража и направился в сторону Джахоннамо. Туда было километров двадцать. Дорога поднималась по красноватому склону холма Тобазор, и было на ней три поворота, опасных даже для опытных водителей на новых машинах. Поднявшись к вершине холма, и машина, и Фируз, казалось, одновременно облегченно вздохнули — гул мотора ослаб. У вершины Тобазора на большом плоском камне стояли гипсовые олень с олененком.
Дорога отсюда разделялась надвое.
Фируз свернул на хорошее асфальтированное шоссе. Дорога стала прямой и ровной, она стрелой уходила вдаль и терялась в желтизне степи. Хлеб был уже убран, людей нигде не видно. Однако в пустынности обширной равнины, отдавшей человеку рожденный ею урожай, заключалось величавое спокойствие и мудрое терпение.
Фируз помнил эту равнину, какой она была три года назад, — такой же застывшей, усталой. На ночь они с товарищами оставляли свои тракторы у подножия вон того холма и шли по домам, а утром возвращались и продолжали работу.
В один из таких вечеров, вернувшись затемно в село, Фируз услышал, что днем Назокат просватали за заведующего гаражом Наимова и что назавтра назначена свадьба. Тетушка Шарофат, не ведая, что творится в сердце сына, осуждающе качала головой и рассказывала, что такой поспешной свадьбы, без подношения обычных подарков, ей не доводилось еще видеть и даже не слыхала о похожем — как это, не обменяться подарками?..
Однако Фируз сетований матери не слышал. В душе, в сердце его засела одна мысль: Назокат выходит замуж и навсегда потеряна для него… Как будто жизнь на земле прекратилась, и звезды остановили свой полет. Он забыл обо всем… вошел в свою комнату, упал на постель и всю ночь не сомкнул глаз. Он видел себя вдвоем с Назокат — то на уроках в классе, то на школьных вечерах, то в совхозном саду, а то просто на улице при случайных встречах. Он вспоминал, как они вместе собирали тюльпаны.
…Как-то весной после уроков учитель ботаники повел их на холм за селение, чтобы рассказать о растениях, живущих на их родной земле. Когда экскурсия окончилась, кто-то из ребят предложил пойти на склон холма Тобазор — собирать тюльпаны. Большинство ребят вернулись в село вместе с учителем. Но Фируз и Назокат и с ними еще несколько одноклассников отправились к Тобазору. Собирая тюльпаны, они расходились все дальше и дальше друг от друга, и через полчаса Фируз и Назокат оказались одни на краю какого-то незнакомого оврага. Назокат пока сумела найти только один тюльпан и несла его в руках. Среди трав на склоне оврага против того места, где они сейчас стояли, виднелся еще один цветок, и Назокат с радостным криком бросилась туда. В руках у Фируза было два тюльпана. Он окликнул Назокат — хотел отдать ей свои цветы.
— А что сам принесешь?
— Я для тебя собирал.
Назокат легко и весело улыбнулась; сверкнули влагой жемчужные плотные зубы, перекинула с груди за плечи косы, приняла у Фируза цветы и, крикнув «Догоняй!», бросилась вверх по откосу оврага. Фируз поднимался рядом. Назокат сорвала тот тюльпан, который увидела раньше, и оглядывала склон, отыскивая еще цветы. В это время душную тишину дня разорвал недалекий раскат грома, налетел ветер, волоча за собой пухлую тучу. Через несколько минут на лицо Фируза упала тяжелая капля, потом еще…
— Назокат, пора возвращаться.
— Как же, пошли за тюльпанами, а вернемся всего с четырьмя? — рассмеялась она.
— Так ведь промокнем сейчас до нитки!
— Обо мне не беспокойся, я не ком сухой земли, чтобы развалиться.
Они нашли еще один тюльпан, увидели следующий, а гром грохотал уже совсем близко, и наконец хлынул дождь. По разгоряченным щекам Назокат ручейками сбегала вода.
— Что будем делать, Фируз? Немножко страшно…
— Как, что? Всего пять цветков — будем искать еще!
— Нет, хватит уже. — Назокат схватила Фируза за руку, и они побежали по склону вниз.
Дождь припустил сильнее, небо, казалось, раскалывалось над самой головой. На обоих не осталось уже и сухой нитки, но Фируз чувствовал сейчас только одно: тепло руки Назокат, сжимавшей его руку, и ему все равно сейчас было — дождь ли, нет ли, и куда, и зачем они бегут. Ноги его не чувствовали земли, и он готов был бежать так бесконечно.
Вдруг Назокат споткнулась о какой-то кустик, упала с размаху… и Фируз опомнился. Помог Назокат подняться, опять взял ее за руку и уж больше не отпускал. Дождь сплошной стеной отделял их от остального мира, и Фируз остро желал только одного: чтобы скорее вернулось это ощущение блаженного полета и счастья, чтобы исчезло время и они с Назокат, держась за руки, продолжали парить где-то между небом и землей.
— Отпусти, Фируз, вот уже и село, ведь неудобно будет…
Фируз с трудом отпустил ее руку.
Этот весенний день, и ливень, и полет сквозь дождь так врезались ему в память, что он несколько раз даже видел их во сне.
Впервые это случилось, когда он узнал, что Назокат выходит замуж…
Фируз тогда так и не заснул. На рассвете ушел из дома к своему трактору и весь этот день не способен был говорить с людьми. Во время обеденного перерыва напарник Фируза, заметив его угрюмость, пытался развеселить его, шутил и смеялся, но Фируз будто закаменел. Он работал… и старался ни о чем не думать, и так протянул до вечера.
Когда уже на закате напарник позвал его домой, Фируз лишь махнул рукой: иди, мол, я остаюсь!
Трактор его, урча, двинулся вперед, и лемеха плуга продолжали вспарывать землю. Пелена тьмы постепенно обволакивала все вокруг.
Фируз включил фары, а через час, закончив вспахивать свой участок, перешел на соседний. Он видел перед собой лицо Назокат, слышал ее мягкий голос, и память услужливо приносила ему картины их встреч, и почему-то чаще других всплывали ее слова, сказанные тогда, во время ливня: «Отпусти, Фируз… неудобно будет…»
Он потерял счет времени, свет фар упирался в темноту ночи, и Фируз был сейчас один во всем мире. Руки, плечи, спина, ноги ныли от напряжения, голова будто налилась расплавленным свинцом. Но Фируз все не отпускал рычагов трактора — сидел, словно чугунный, словно уже никогда не поднимется, не увидит света.