«Но красива по-прежнему, — подумал Джамшед. — Только пополнела немного. Догадывается ли она, что я часто вспоминаю ее? Помнит ли она?»
Лет десять назад, когда они окончили школу, Шахноз подарила ему на день рождения зелененький томик «Овода» и значительно улыбнулась.
— Во всем мире мне нравятся только два человека. Один из них — герой этой книги…
— А второй? — с замиранием сердца спросил Джамшед.
— Второй? — Шахноз лукаво отвела взгляд. — Второго я пока не знаю.
— Не верю!
— Почему? — Шахноз подняла на Джамшеда свои удивительные глаза, и он невольно покраснел — в глубине ее глаз так и лучилась радость. — Вы подумали, что… Знаете, кто второй?
— Нет, не знаю! — У него вновь замерло сердце.
— Второй — Джемма…
…Господи, как давно это было! Но я до сих пор храню твой подарок, Шахноз. Он для меня — единственная память о юношеской любви и несбывшихся мечтах… Достав из кармана сигареты, Джалил спросил:
— Курите?
— Нет, спасибо.
— Правильно делаете.
…Когда мы учились в десятом классе, никто в школе и не сомневался, что мы любим друг друга. Мы сидели за одной партой. На переменах почти не выходили из класса — разлучиться даже на минуту нам казалось несчастьем! Вместе готовили уроки, иногда, по вечерам, выкроив часок, ходили в кино. Мы даже и не догадывались, что одноклассники называли нас Лейла и Меджнун[68]. Школа, школа — счастливое время!.. Ну а потом ты поступила на заочное отделение пединститута, а мне пришлось работать на строительстве железной дороги. Семья большая — лишней копейки не водилось. Хотел годика два поработать, помочь отцу, собрать немного денег и только потом поступить в университет. Я мечтал стать журналистом…
— Правильно делаете, — повторил Джалил. — Проклятый табак: знаю, что яд, а вот уже двенадцать лет курю. Несколько раз бросал — не вышло. — Ловко вытряхнув из пачки сигарету, он закурил. — А детей у вас сколько?
— Один.
— Сын?
…В то время ты уже работала в детском саду. Каждый вечер, после работы, я спешил к знакомому домику, где размещался детский садик, и ждал, до рези в глазах вглядываясь в пеструю калитку, знакомую до мельчайших царапин. Но долго ждать не приходилось. Стоит закрыть глаза, я и сейчас вижу, как ты появляешься в калитке, как спешишь, спешишь ко мне, словно целый день томилась в ожидании. И я верил в это. «Я вас в окно увидела!», — говорила ты и нежно улыбалась. Каждый день я давал себе слово, что вечером заведу разговор о нашей свадьбе, и каждый вечер ты тут же меняла тему разговора… Помнишь? Шел день за днем, и летели месяцы и… Однажды ты сказала: «Да». Было холодно, шел снег, а я не чувствовал под собой ног — домой летел как на крыльях! Ты помнишь, мы решили, что свадьба будет летом, как только ты сдашь сессию…
— Нет, дочка.
— А-а-а…
…Но я помню, Шахноз, и другие твои слова: «Не надо меня больше провожать — люди уже всякое говорят». Как я удивился, ослепленный счастьем, — ведь ты согласилась стать моей женой: «Ну и пусть говорят — мы же поженимся скоро!» Помнишь, как ты прикусила губу, вырвала свою руку из моей и убежала? Казалось, небо рухнуло в тот день на меня. До этого я только по книгам знал, как болит от любви сердце, каким невыносимым страданием полнится оно. А ты больше не хотела замечать ни меня, ни моей любви. Несколько раз я встречал тебя — ты шла рядом с ним… Джалилом. Тогда он только что закончил институт и был назначен директором универмага. Ты помнишь?..
— У нас трое детей, все трое — мальчики, — сказал Джалил, выпуская из уголка рта дым. — Старшему недавно исполнилось семь.
Официантка принесла три порции цыплят табака, бутылку коньяка, три плитки шоколада, сыр, лимонный сок в графинчике.
Бросив в пепельницу окурок, Джалил с видимым оживлением принялся хозяйничать: налил в две рюмки коньяк, разломал короткими пальцами плитку шоколада, аккуратно высыпал кусочки на блюдце.
— Шахноз, ты ведь не будешь пить, да? — Не взглянув на жену и не ожидая ее ответа, он повернулся к Джамшеду: — Сколько лет друг друга знаем, а за столом впервые встречаемся. Давними друзьями дорожить надо, Джамшед-джон. Вот мы сейчас за наши будущие встречи и выпьем.
Джамшед уголком глаза взглянул на Шахноз. Лицо ее было непроницаемо, она все так же задумчиво смотрела в окно, но пальцы нервно и неожиданно зло мяли платочек.
— Что ж, если для этого надо выпить, то выпьем, — согласился Джамшед.
Он вдруг успокоился, и Шахноз сразу же почувствовала это. Она быстро взглянула на Джамшеда, и он подумал: «И взгляды их сплелись!» Впрочем, так оно и было…
— Ну, давайте, — Джалил подал ему рюмку и, подождав, когда Джамшед возьмет, сказал: — Вам слово, дорогой!
— Какое слово? — усмехнулся Джамшед.
— Э-э, ведь вы же — журналист…
…А через некоторое время разнесся слух, что ты стала невестой Джалила. Ночами я не мог заснуть, стоило закрыть глаза — всплывало твое лицо, губы что-то быстро шептали, а я никак не мог разобрать — что? Я поднимался и до рассвета бесцельно бродил по улицам. Куда только не уносили меня мысли! Но сколько бы я ни думал, никак не мог понять, в чем я виноват перед тобой, почему ты своими руками на мелкие осколки разбила наше счастье?..
Однажды я не выдержал. Ноги сами несли меня к знакомой калитке детского садика — словно властно влекла неведомая сила. И в этот день я ждал тебя недолго — минут через десять ты появилась на пороге, холодно взглянула в мою сторону, коротко поздоровалась и торопливо пошла дальше. Я догнал тебя и спросил:
— Шахноз, это правда?
— Что правда? — не останавливаясь, бросила ты через плечо.
— Что люди говорят.
— Да, правда.
— Но ведь вы же не знаете, что он за человек!
— По-вашему, он плохой?
— Пусть об этом говорят другие, а я…
— Что вы? Во всяком случае, он не такой, чтобы, подержав девушку за руку, кричать, что овладел ею…
— Что значат ваши слова, Шахноз?
— Не знаете?
— Знал бы — не спрашивал!
— Довольно! Жаль, что я раньше не знала, какой вы бесчестный и завистливый!
Да, так ты и сказала. Я застыл на месте, ошеломленный клеветой. Я до сих пор не знаю, от кого ты услышала эту ложь, но рана, нанесенная тобой, кровоточит до сих пор. С того вечера мы больше не встречались. А теперь и поговорить друг с другом не можем. Почему ты отворачиваешься, Шахноз? О чем думаешь?..
Джалил тихонько дотронулся до плеча Джамшеда и засмеялся.
— О чем вы так задумались, дорогой? Ищете хорошие слова?
Джамшеду показалось, что и в смех свой, и в слова свои Джалил вкладывает какой-то особый, победный и иронический смысл.
— К сожалению, не удалось поздравить вас в день свадьбы — был болен. Прошло столько лет, во, как это ни смешно, сегодня я выпью эту рюмку за ваше счастье и здоровье.
— Спасибо, дорогой Джамшед-джон. Будьте и вы счастливы.
Они выпили.
Квартет на эстраде грянул игривую мелодию. Смех и шарканье подошв танцующих, смешиваясь с музыкой, рождали еще одну мелодию, Джамшеду казалось, что она полнится не только звуками, но и настроением присутствующих в зале. Мелодия была и игривая, и разгульно-веселая, отчаянная, и одновременно грустная, даже жалобная…
— Еще по одной, Джамшед-джон!
— Спасибо, я больше не могу.
— Э-э, что тут пить — всего пятьдесят граммов.
— Работа ждет…
— Берите, берите! Не убежит ваша работа. — Джалил поставил рюмку перед Джамшедом и обернулся к Шахноз: — Еда твоя остыла.
Шахноз, молчаливая и бледная, тихо подняла голову и вопросительно посмотрела на мужа. Кажется, она даже не слышала его слов.
— Еда твоя остыла, говорю, — терпеливо и снисходительно повторил Джалил. — Даже если не хочется, надо пересилить себя и поесть.
Шахноз безучастно посмотрела на мужа, несколько раз ковырнула вилкой цыпленка и вновь опустила голову.
Нервно чиркнув несколько раз спичкой, Джалил закурил, жадно затягиваясь…
…Расставшись с тобой, Шахноз, я пошел в железнодорожный ресторан. Впервые в жизни выпил водки. Мне тогда казалось, что именно так должны поступать настоящие мужчины — топить боль в вине. Вышел на улицу — на душе муторно, голова кружится, ноги ватные… Еле-еле до своей улицы добрел. Только через арык перебрался — тьма, хоть глаз коли, — слышу, кто-то на дорогу выскочил. «Стой!» — говорит, голос хриплый такой, незнакомый. Я остановился. Плечом к дереву прислонился. А тот ко мне подходит и двумя руками за ворот хватает. Встряхнул и говорит: «А-а-а, да ты пьян, щенок. Смотри, как бы от обиды не сдох!» Гнев тугой волной поднялся во мне, но я стерпел — хотелось узнать, кто же это все-таки? Но узнать не мог: воротник пальто, шляпа, шарф скрывали лицо.
— Сам-то, — говорю, — кто? Чего надо?
— Кто я, не твое дело, А вот если хоть еще раз посмеешь заговорить с Шахноз — голову оторву и собакам выброшу. Треплешь языком, а потом в кусты, гад!
— Мое дело, что захочу, то и сделаю…
— Мое дело, говоришь?
— Мое!
— Ну, вот что, щенок, запомни: для меня честь друга дороже всего на свете! Если без Джалила посмеешь с Шахноз заговорить — пощады не жди!
Обида ударила в голову, я оттолкнулся от дерева и крикнул, задыхаясь от ярости:
— Иди и передай своему Джалилу, если он мужчина — пусть сам со мной встретится!
Все остальное помнится как во сне. Незнакомец воскликнул:
— Ах, тебе Джалил нужен?! Получай!
Отклониться я не успел, и сильный удар в лицо едва не свалил меня с ног. Ощущая, как из разбитого носа и губ хлынула кровь, я рванулся вперед, целясь кулаком в закрытое шарфом и шляпой лицо, но не попал, лишь успел ухватиться за шарф. От удара, от гнева ли, но отрезвел я мгновенно и так же мгновенно узнал обидчика. Шарф соскочил с его лица, шляпа сдвинулась — мне ли было не узнать его!
Позабыв о боли, разбитых губах, хлюпающем кровью носе, я расхохотался во все горло:
— Ох и подлец же ты!
Он согнулся, прикр