ес.
— Ну и негодяй!
— Да вы не расстраивайтесь, брат. Я ему еще припомню, когда вырасту. Плакать будет…
— Ну это ты брось. Тоже мне мститель нашелся. Я сам поговорю с этой лошадиной челюстью, — пообещал Эрадж и тут же спохватился. — А ты оставь эти мысли. И запомни на всю жизнь: мстительность — самое плохое дело.
Эрадж еще долго не мог уснуть.
Спал он беспокойно, но поднялся рано. Махин и Саме уже позавтракали и собирались в школу. Эрадж подошел к спящему Хамиду, но решил его не будить.
«Пусть выспится. Дорога впереди долгая».
Потом он тихонько обошел двор, с щемящей грустью узнавая знакомые с детства предметы. Он помнил каждое дерево, каждую грядку. Все это было так далеко от его теперешней городской жизни, и, может, именно поэтому любой предмет, любая вещь в родном доме становилась бесконечно дорогой.
Под корявым древним тутовником с толстым дуплистым стволом и ветвями, изуродованными ежегодными подрезками, томился большой откормленный баран. Сунув голову в пустую кормушку, он лизал соль и время от времени жалобно блеял. Эрадж отыскал серп и пошел в глубь сада. Нарезав охапку брызжущей соком травы, он бросил половину барану, а остальную положил в стороне и стал отмывать от зелени руки. Потом поднял голову и увидел отца. Тот торопливо семенил к воротам. За ним бежал вприпрыжку Латиф. Он заметил Эраджа и радостно закричал:
— Вот и Эрадж! А вы, дядя, к нему собрались. Я как только увидел машину, сразу понял, что это он приехал.
Отец смущенно топтался вокруг Эраджа, гладил его по плечам.
— А я действительно к тебе собрался. Что-то в последнее время истосковался совсем. — Он прижался щекой к груди сына и украдкой вытер слезы. Потом вдруг заторопился, снял халат, перевязал поясной платок. — А ну-ка, Латиф, давай поскорее с бараном разделаемся, пока гость спит.
— Не нужно, отец. Мы сейчас поедем.
— Как поедете? — удивился отец.
— Торопимся…
— Ну вот! Приехал, гостя привез. Видно, достойный человек. Позор на мою седую голову, если примем плохо… Куда вам торопиться? Отдохните дня два-три.
— Не могу, отец. Завтра обязательно нужно быть в Душанбе.
— Как нехорошо получается. Ну ладно, Душанбе не Мекка. Вы на машине. Выедете в полдень — доедете засветло…
Эрадж подавленно молчал.
Прошло больше часа. Барана давно освежевали. Латиф накрывал на стол, а отец выкладывал из котла дымящиеся куски мяса.
Хамид возился у машины. Отец почтительно пригласил его к дастархану. Тот принял приглашение неохотно. За столом сидел хмуро, ни к чему не притрагиваясь. Латиф сбегал домой и принес ему кислого молока. Как ни угощал его старик, предлагая лучшие куски, Хамид ничего не съел. Он холодно отказывался, пил кислое молоко и бросал на Эраджа выразительные взгляды.
Стояло тягостное молчание. Перехватив очередной взгляд Хамида, отец смутился.
— Еще немного, и шурпа поспеет. Поедим, и поедете, — сказал он, поднимаясь. — Я сейчас вернусь.
— Скажи отцу, пусть не беспокоится, — раздраженно сказал Хамид. — Давно пора ехать. Жара, дорога неблизкая, да и запасного колеса нет.
Латиф пытался его успокоить:
— Хотя бы часок посидите. Видите, как расстроился старик. Сегодня ведь воскресенье. Да и ко мне бы зашли. Мы с Эраджем целую вечность не виделись.
Эраджу было страшно неловко. Латифа он любил как брата.
— Честное слово, Латиф, спешим, — виновато улыбнулся Эрадж. — У меня завтра большое испытание.
Латиф изумился, но расспрашивать не стал.
— Ну вот что, ребята, — зевнул Хамид. — Надо бы заправиться. Пока прокрутимся, два часа пройдет.
— Вы подождите, а я сгоняю в райцентр, — предложил Латиф.
— Вместе поедем, — поднялся Хамид.
— Ты посиди. Он сам управится. Десять лет за рулем…
— Ну нет. Машину я даже близкому другу не доверяю, — усмехнулся Хамид и пошел к своему «Москвичу».
Отец вернулся с чаем. Он молча сел рядом с Эраджем, изредка, но тревожно поглядывал на него.
— Что-то, сынок, плохо выглядишь. Побледнел, осунулся. И глаза грустные.
— Да нет, отец. Все в порядке.
«Какой же тут порядок? — подумал старик. — Совсем плох стал. Наверное, все глаза проглядел за книгами. Недаром ведь говорят: науку постичь, что колодец иголкой выкопать. Когда же оно кончится, это ученье? Скоро тридцать, а все учится. У всех его сверстников семьи, дети. Живут себе спокойно. А он все один. И когда жить по-настоящему начнет? Скорее бы уж эта самая… защита. Будь она неладна. Худой какой. Нуждается, наверное. На сто рублей в городе особенно не разживешься. За стакан воды и то платить надо…»
— Рассказал бы ты, сынок, как живешь, как здоровье.
— Что рассказывать? На здоровье не жалуюсь, — ласково посмотрел на отца Эрадж. — Работу, можно сказать, закончил.
— Это хорошо, сынок. Здоровье дороже любых денег. Береги его. Ты в семье старший. Вся надежда на тебя. Я стар. Брат с сестрой совсем еще дети. Может, тебе придется о них заботиться. Эх, здоровье! — покачал он головой. — Тело здорово — душа спокойна, дела процветают.
Эрадж задумчиво молчал.
Старик поднялся, кряхтя и поохивая.
— Я только на шурпу взгляну.
Собирался серьезно поговорить с сыном, но решил, что сейчас не время. Он чувствовал, что дни его сочтены. Особенно ясно понял это на похоронах жены. Теперь его черед. Смерти он не боялся. Жизнь его была нелегка. Счастливой ее не назовешь, но это была долгая жизнь, не омраченная ни злом, ни завистью. Единственное, что его беспокоило, — судьба детей. Он хотел благословить Эраджа и попрощаться с ним, но передумал: впопыхах, перед дорогой, при чужом человеке…
Эрадж смотрел на удаляющегося отца, с болью замечая, как тот внезапно одряхлел! Ему и в голову не приходило, что отец когда-нибудь станет вот таким старым. А ведь совсем недавно он шутя поднимал центнер пшеницы и укладывал на спину осла. На состязаниях силачей всегда выходил победителем. Огород и сад вскапывал за два дня…
Вернулся недовольный Хамид.
— Нашли бензин?
— Найти-то нашли. Только вот опозорился я перед твоим другом.
— Что случилось? — удивился Эрадж.
— Сам знаешь, пусто у меня в кармане. Пришлось Латифу заплатить. Да еще пришлось туфельки купить для сына… Импортные… Здесь они в пыли валяются, а в Душанбе их и не найти. Так что я стал должником.
— Ничего страшного… Латиф-то где?
— Зашел к себе домой. Сейчас придет… — Хамид присел рядом с Эраджем. — Зови отца. Пора ехать.
— А, вернулись? — заглянул в комнату отец. — Вот и хорошо. Я не задержу вас. Эрадж-джон, выйди на минутку, помоги мне.
Они вернулись с тремя чашками дымящейся шурпы. Хамид торопливо проглотил несколько ложек и вытер руки.
Отец совсем смутился и отложил ложку. Но Эрадж, будто ничего не заметив, не спеша закончил еду.
— А теперь разрешите нам уехать, — повернулся он к отцу. — Не переживайте… Через неделю я возьму отпуск и приеду.
Отец печально смотрел на гостя.
— Да, дядя, надо ехать, — сказал Хамид. — Спасибо за угощение.
Отец прочел молитву, немного помолчал над преломленной лепешкой, с трудом поднялся и вышел в другую комнату. Через минуту он вынес шелковый полосатый халат, набросил его на плечи Хамида.
— Не уходи из моего дома с пустыми руками…
— Ну что вы! Не нужно…
— Не обижай меня, сынок. Я по-отцовски, от всего сердца. Извини, что не смог принять тебя как следует, И еще… Позволь сказать тебе несколько слов на дорогу. Я благодарю тебя зато, что ты привез ко мне моего сына. Ты, по всему видно, занятой человек и все-таки приехал в такую даль. Не каждый бы это сделал. Я знаю, у вас в городе много дел, хотя и не понимаю, откуда они берутся. Спасибо, что ты, несмотря ни на что, сделал это доброе дело. Кто знает, может, я в последний раз вижу моего…
— Не говори так, отец, — покачал головой Эрадж.
— Теперь я до самой смерти буду помнить, что эту радость доставил мне ты. Ты мне теперь как родной сын. Я буду молиться за тебя. Пусть дни твои будут светлыми. Да не посетит твой дом никакое горе.
Эрадж опустил глаза. Отец почти слово в слово повторил то, что сказал Хамиду старик, которого они подвезли по дороге. Он представил себе, что Хамид про себя отвечает отцу так же, как тому старику…
Из дома вышли вместе. Когда подходили к машине, подбежал запыхавшийся Латиф с двумя пакетами спелой черешни.
— Вот, собрал немного. Сына угостите, — сказал он Хамиду.
— Откуда у тебя черешня? — удивился Эрадж.
— Давно ты у нас не был, друг. Четыре года как я привез из соседнего селения саженцы. И вот… первый урожай. В прошлом году было немного, но не дозрела. Осыпалась.
— Впервые вижу в Чорчинаре черешню.
— Воды мало, — вздохнул Латиф. — В прошлом году несколько раз воду привозил. Все равно осыпалась. Спасибо дяде, — повернулся он к отцу Эраджа, — посоветовал снегозадержание устроить. Я так и сделал. Теперь сам видишь…
Хамид сел в машину.
Отец обнял Эраджа и дрожащей рукой сунул ему в карман четыре двадцатипятирублевые бумажки.
— Не отказывайся. Не обижай меня. Купишь себе что-нибудь к осени.
Впервые Эрадж не нашел в себе сил отказаться. Он не знал, куда деваться от стыда. Да еще Хамид видел эту сцену.
Машина тронулась. Эрадж смотрел в окно. Непрошеная пелена заволокла глаза. Он смутно видел, как улыбающийся Латиф машет ему рукой, а рядом с ним маленький, сгорбленный старик — его отец — шепчет что-то в сложенные лодочкой ладони.
Эрадж уезжал из Чорчинара, оставляя самых дорогих ему людей: отца, брата, сестру, Латифа… С Латифом они вместе росли. Все десять лет в школе сидели за одной партой, делились нехитрыми мальчишескими тайнами. И отец Эраджа был для Латифа дороже родного отца, потому что его настоящий отец бросил их с матерью, когда ему не было и трех лет. А как они мечтали вместе поступить в университет! Но Латиф не мог оставить тяжелобольную мать и пошел работать в колхоз…
Хамид резко остановил машину.
— А ну-ка посмотри, что там с задним колесом.